— Ох, и дуры мы! И чего ломаемся?

Оля обрадовалась:

— Конечно! Только... — И запнулась.

— Чего только?

— Гордячка ты, вот что!

— А ты нет? Снова начинаешь? Хочешь опять поссориться?

— Да ведь я так сказала, не со зла же.

— Мало ли что. Думаешь, я в школе против тебя шла? А если то да другое, так ведь я тоже не со зла. А может, и со зла... Очень нужно теперь вспоминать.

И незаметно завязался разговор.

Вдруг в калитке появилась Даша. Она с изумлением посмотрела на подруг, потом засмеялась и крикнула:

— Ох, и королевы! Одна с фасоном и другая. Ой, и дурочки же вы обе! Что? Говорила я вам? Давно бы так!

XXII

Прошло несколько месяцев, уже приближалась осень, но деревья стояли еще зелеными, только кое-где валялись под ногами начинавшие желтеть листья.

На могиле фениного отца поздно посаженная трава так и не выросла, из земли торчали лишь маленькие чахлые былинки.

Феня приходила на могилу аккуратно, клала на нее полевые цветы, поправляла невысокий холмик. Часто приходила она сюда вместе с Нюрой. И вот как-то под вечер, когда садилось солнце, они пришли и остановились пораженные. Холмик был разрушен и истоптан чьими-то тяжелыми сапогами, цветы разбросаны, а к небольшому кресту, который фенина мать еще недавно поставила у могилы, гвоздем прибили клочок бумаги с грубой, отвратительной надписью. Прочитав записку, Нюра разорвала ее на клочки, а когда Феня спросила: «Что там написано?» — замялась и, не желая огорчать подругу, ответила:

— Да так... Дурак какой-то писал... Не обращай внимания.

Придя домой, она обо всем рассказала отцу. Отец внимательно выслушал ее. На другой же день, оседлав коня, он опять поскакал в станицу.

Все утро Нюра помогала матери по хозяйству. Забот и хлопот у нее было много. Надо было и птицу накормить, и хату подмазать, и в сарае за скотиной прибрать, и постирать. Да мало ли еще что? Одно дело не успевала сделать, как бралась за другое, а мать — та всегда находила ей работу.

В полдень, когда Нюра собиралась помыть руки да побежать хоть на часок к Фене, мать приказала ей сходить к Марине, отнести сито. Нюра вернулась домой встревоженная.

— Я только к ней в хату, — спешила она рассказать матери, — а Марина на меня как глянет! «Чего, — говорит, — не спросясь входишь?» А я вижу, что у ней за столом сидит кто-то. Мама, честное слово, это ее Костик! Смотри — вот не боится! Советская власть, а он... в погонах. Вот бы бате или Якову Алексеевичу сказать, они бы его враз...

— Цыть, ты! — перебила мать, оторопело глядя на Нюру.— Что ты врешь? Какой там Костик? Померещилось?

— Убей меня бог—не вру. Пойдите и сами гляньте.

Мать опустилась на скамью.

— Вот это и вся власть, — прошептала она и вскочила. — Ой, лишенько! Что ж мы будем делать? Не нынче-завтра снова белые придут, а Степан, батька твой... Они же его...

Она опять села и заплакала.

Нюра решила поделиться новостью с Феней. Вышла во двор и вдруг увидела за плетнем Алешку Гуглия. В белой повязке на кубанке, в полном боевом вооружении он сидел на коне и вызывающе поглядывал по сторонам. С ним было еще несколько казаков.

«И Костик, и эти...» Нюра растерялась.

Опасаясь попасться Алешке на глаза, она быстро спряталась за хату, а оттуда побежала за сарай, на огород, откуда всегда была видна наскоро сколоченная трибуна с красным флажком на шесте. Глянула и руками всплеснула: шесток был срублен, флажок исчез. Бросилась к матери. Слышала, как на улице хохотал Алешка.

— Видели? — крикнула она. — Теперь верите, что и Костик тут?

И не успела ей мать ответить, как во дворе хлопнула калитка, а минуту спустя в сенях раздался кашель.

Они переглянулись. Дверь медленно отворилась, и вошел Костик. Не снимая папахи, он быстро окинул взглядом хату, расправил левой рукой усы — в правой у него была нагайка — и тихо сказал:

— День добрый...

— Ой, боже-ж! — не смогла скрыть волнения Карповна.

— Степан где?

— А на что он вам? — жалобно проговорила она. — Еще с утра сел на коня и... Не знаю где...

— Нынче его не будет, — решительно сказала Нюра. — Он далеко к городу подался.

Костик медленно обмерил ее глазами и облизал, как это делает его мать, языком губы. Прищурился, улыбнулся, подошел ближе и взял Нюру за подбородок.

— Вот цыганочка какая.

Нюра вырвалась.

— Бедовая! — снова ухмыльнулся Костик. — Ну, как живете? — он присел на скамью. — Разбогатели при советской власти? — и громко захохотал.

Нюра и мать молчали.

— Так, так, — Костик вытянул ноги и постучал пальцами по металлическим ножнам кинжала. Потом встал.

— Скажи Степану, — вдруг изменив голос, по-военному отчеканил он, —скажи, что я ему приказал немедленно явиться ко мне. Я его возьму в свою сотню. А если он не явится, то тут же, на его собственном дворе, повешу.

Больше ни слова не говоря и ни на кого не глянув, он вышел из хаты и громко хлопнул дверью.

Нюра подбежала к матери.

— Ой, хоть бы батька теперь не возвращался...

До самых сумерек сидели они, не выходя из хаты и чутко прислушиваясь к каждому звуку. За окном было тихо, казалось, что в хуторе все уснули.

Осторожно, как мышь, проскользнула к ним в хату Феня.

— Уже! — шопотом сказала она. — Алешка Гуглий чего-то засуетился, и все ускакали. И Костик с ними.

— Правда? — обрадовалась Нюра. — Не врешь?

Мать тоже облегченно вздохнула.

Когда девочки вышли из хаты, на дворе уже стемнело.

— Фенька, — шепнула Нюра, — я теперь так боюсь за батю, так боюсь, а вдруг они...

Чуть-чуть не сказала: «убьют, как и твоего», но Феня это поняла без слов.

— Что же делать? — задумалась она. — Как твоего батьку предупредить?

— Не знаю. А надо предупредить, а то... — И вдруг решительно: — Дай мне твоего коня!

_— С ума сошла? — испугалась Феня.

— Дай, я говорю. Темно, никто не увидит, я доскачу до станицы.

— Брось! Не надо! Мне подумать даже страшно. А как перехватят тебя? В балке знаешь как?

— Ну, а что же мне делать? — заколебалась Нюра и опустила голову.

Феня беспомощно смотрела на нее.

— Костик, если захватит батю, он... Нет! — снова решительно сказала Нюра, — давай коня! Слышишь? — она дернула Феню за руку. — Только матери не говори. Никому не говори.

Феня еще раз попыталась удержать подругу, но та и слушать не хотела, настаивала на своем, грозя навсегда, на всю жизнь порвать дружбу, если Феня не исполнит ее просьбы.

— Бери, сумасшедшая, — наконец, согласилась та.

Тихо, чтоб никто не слышал, вывели они коня.

— Отворяй ворота!

Нюра скакала и ничего не видела перед собой. Мелькали заборы, плетни, хаты... Мосток, мельница... А вот и степь... Вставала большая красная луна, но Нюра ее и не заметила даже. Конь летел все быстрей. В ушах свистел ветер, платок сбился с головы. Она крепко сжала коню бока коленями и пригнулась к гриве, с трудом различая убегающую под собой дорогу.

Где-то сбоку мелькнули одиноко разбросанные кусты. «Балка!»— вдруг вспомнила Нюра и на всем скаку остановила коня.

Черная степь, мрачное небе, только в стороне, недалеко от смутно маячащего кургана, висит над горизонтом большая багровая луна...

Конь насторожил уши. Нюра осторожно потянула за уздечку, и он снова послушно пошел вперед. Но теперь она ехала шагом, зорко вглядываясь в темноту.

«Дура! — мысленно ругала она себя, — ну, чего я боюсь?»— а сама все чаще и чаще останавливалась и прислушивалась. По степи, как по широкому морю, проносился ветер.

Из темной балки неожиданно показался всадник. Заметив Нюру, он остановил коня. Несколько минут они молча и внимательно вглядывались друг в друга. Всадник еле уловимым движением расстегнул кобуру и вынул наган. Глухо спросил:

— Кто?

Нюра молчала.

— Кто? — громче повторил незнакомец, и его рука с наганом стала медленно подыматься.