К утру возле ворот стали собираться проснувшиеся казачки. Их белые платки слегка порозовели под косыми лучами раннего утреннего солнца. Одна за одной осторожно входили они во двор и направлялись к хате посмотреть на покойника.
XXI
Узнав, что отец едет в станицу, Нюра попросила взять и ее с собой. Тетка не очень обрадовалась их приезду. Впрочем, Степан и не зашел к ней, а Нюра сейчас же побежала к Гале. По дороге она неожиданно столкнулась с Лелей.
— Вот не ожидала! Ты к нам? — обрадовалась та.
— К вам...
И вдруг спохватилась:
— Нет, не к вам...
— А к кому же?
— Так... Ни к кому... То есть, к Гале я шла...
— Галя в степи, ее дома нет.
— Дома нет? Ну так что ж...
Нюра вспомнила наказ отца больше никогда не заходить к атаманше, но у нее нехватило мужества сказать это Леле в глаза, да и как-то стало вдруг жалко ее. Не знала, что делать.
— Ну, мне надо идти, — наконец, проговорила она. — Прощай пока.
— Ты сердишься?
— Ничего не сержусь, — Нюра отвернулась.
— Врешь, вижу. Может, из-за Ольки?
— Ничего подобного...
— Какая-то ты стала такая... Не пойму.
— И понимать нечего.
— Твой отец приехал? Да?
— Приехал. А фенькиного убили.
— Как убили? Кто?
Нюра не сразу ответила. Помолчала, а потом сказала твердо:
— Белые.
— Белые? — Леля быстро посмотрела по сторонам, схватила Нюру за руку и, понизив голос, спросила:
— Наши?
— Ваши...
— Я не понимаю, — растерялась Леля, — я не понимаю, чего ты так смотришь на меня?
— Ничего...
Леля шла домой, и ее красивые губы скривились не то от подступивших слез, не то от гнева. «Ишь,—подумала она,— то навязывалась и навязывалась в подруги, лезла и лезла к нам в дом, на цыпочках по нашим комнатам ходила, а теперь... Ладно, еще посмотрим... Пусть только отец вернется...»
А Нюра все ускоряла шаги, а куда шла — и сама не знала. «Галя уехала в степь. Наверное, и другие девчата в степи...» Решила вернуться домой. Постояла, подождала, чтобы снова не встретиться с Лелей, и повернула обратно.
Возле дома, почти у самой калитки, увидела Дашу. Обрадовалась, но виду не подала, а Даша, будто никогда ничего между ними не было, приветливо пошла ей навстречу.
— Ну, и загорела же ты на хуторе! — и улыбнулась.
— Ага. Чумазая я теперь. Да?
— Тебе хорошо, когда ты темная. Ты—как цыганочка. Вырастешь — и красивая же ты будешь, Нюрка! Честное слово!
Нюре это понравилось, она чувствовала, что Даша говорит искренне. Благодарно посмотрела на нее, взволнованно и смущенно потрепала кончик своей косы, снова закинула ее за спину и улыбнулась, блеснув белыми, как молоко, зубами. Ей захотелось ответить Даше тем же, но у той было такое простоватое и некрасивое лицо, что она только вздохнула. Чтобы хоть чем-нибудь обрадовать подругу, сказала:
— Я теперь тоже за этих...
Запнулась, но все же заставила себя договорить до конца:
— За красных... Не веришь?
— Правда? — удивилась Даша и вдруг радостно: — Вот видишь, вот видишь! — и глаза ее так задорно и весело засияли, что лицо перестало казаться некрасивым. — Ага, вот видишь, а ты все со своей Лелькой. Теперь поняла?
— Я и без тебя все знала. Не думай. Я сегодня ей такой нос натянула!— И она рассказала о недавней встрече.
Даша торжествовала. Но, зная свою подругу, она все же была осторожна и старалась больше ничем не упрекать ее за прошлое.
— Ты надолго приехала? —спросила она и, узнав, что Нюра сегодня же собирается обратно на хутор, огорчилась.
— Оставайся, оставайся еще, —стала она упрашивать и затащила ее к себе во двор.
— Эге, — добродушно встретил Нюру Яков Алексеевич. — Хуторянка приехала. Ну, как дела?
Нюра, волнуясь и оттого с трудом подыскивая нужные ей слова, рассказала о том, как убили на хуторе казака Рыбальченко. Яков Алексеевич встревожился и побежал сейчас же в ревком повидаться со Степаном.
— Ой, Дашка, — вздохнула Нюра, — если бы ты знала, как мне Феньку жалко!
Они еще долго сидели вместе, рассказывая друг другу все, что увидели и услышали за последние дни.
— Ау нас в станице тихо, — сообщила Даша, — только по ночам! красные из гарнизона не спят. Как ночь, они по станице ходят. А олькин отец теперь за самого главного. А Олька... хочешь, пойдем к ней?
— Зачем?
— Давай я тебя помирю с ней.
— Не надо.
— Почему не надо? Ты же теперь тоже такая.
— Какая — такая? — нахмурилась Нюра.
— Ну, такая, как Олька.
— Пусть твоя Олька будет такая, как я. Не воображай.
— Ой, и гордая ты.
— Вот и гордая. Тебе жалко? Если Ольке нужно, пусть сама ко мне явится.
— А вот и явится. Сбегать за ней?
По правде сказать, Нюре давно хотелось помириться с Олей, только она это от всех скрывала. На дашино предложение сбегать за Олькой она ответила:
— Ну. что ж... Если хочешь — зови. Мне все равно.
Она сказала это так, будто ей и в самом деле было безразлично. А когда Даша выбежала за ворота, ей живо представилось, как подойдет к ней Оля и станет мириться, а она в ответ подаст руку не сразу. Она сделает каменное лицо и скажет: «Ну, что ж, давай помиримся, только, пожалуйста, не воображай».
Сидела и ждала. Наконец, возвратилась Даша. Она была смущена и, избегая глядеть Нюре в глаза, сказала:
— Ох... Я так быстро бежала, что... Фу! Запыхалась даже. А Олька... она... она очень рада, только... Только знаешь что? Дома у них никого нет, она одна и уйти со двора не может. Она сказала... Она хочет мириться, ей-богу. Нюра, хочет, только надо, чтобы ты... пойдем к ней. Понимаешь? Ну, какая тебе разница —она к тебе или ты к ней?
Нюра подозрительно посмотрела на Дашу. Ей было досадно, что примирение так непредвиденно срывается, но она все же осталась верна себе:
— Я первая не пойду.
Так перемирие и не состоялось.
— Обе вы цацы, — рассердилась Даша, — одна — хрен, а другая—редька.
Нюре самой было досадно. В душе она уже ругала себя, что не пошла. «С Фенькой ссорюсь, так всегда же я к ней первой иду», — вспомнила она. Но тут ее окликнул отец. Он сидел на фуре, тетка стояла у ворот.
— Поедем, — сказал он и, холодно кивнув тетке, взял в руки вожжи.
Нюре не хотелось возвращаться на хутор, но что ж поделаешь? Она молчала. Проехали несколько улиц. Занятая своими думами, она и не заметила, как отец остановил коней. Повернула голову и изумилась: кони стояли возле олиных ворот. Не успела она ничего сказать как отец спрыгнул на землю, вошел во двор и направился в хату, а немного погодя из-за сарая вышла Оля. Ничего не подозревая, она подошла к плетню и вдруг увидела Нюру. В первую минуту даже не поверила своим глазам, а та, сидя к ней в полуоборот, держала в руках веточку сирени и, хмурясь, обрывала листочек за листочком.
Оля не знала, как быть. Наконец, спросила нерешительно:
— Чего же ты не слезаешь с фуры?
Нюра обрадовалась, что. не она первой заговорила, повернула голову и, будто ничего не понимая, откликнулась:
— А зачем мне слезать? Мне и здесь неплохо. Я батьку жду, ты не думай.
— Ничего и не думаю. Я так подошла... Вижу, фура стоит. Я не знала, что ты здесь... Ты куда? На хутор?
— Да. А что?
— Так... Ничего... Это ваши лошади или не ваши?
— Чужие. А это чей котеночек на плетне?
— Мой.
— Хорошенький! Покажи.
Оля поймала худого, облезлого котенка и, выйдя за калитку, подала его Нюре. Они невольно встретились глазами.
— Чего смотришь? — не выдержала Нюра. — Ох, и вредная ты!
— Чем я вредная? А ты не вредная?
— Ни капельки.
Нюра спрыгнула с фуры, держа на плече котенка. Котенок вырвался и побежал во двор. Нюра — за ним, но так и не поймала его. Пошла обратно.
— Куда же ты?
— А что?
— Ничего...
Еще раз окинули друг друга взглядом. Оля принялась выдергивать из обшлага ниточку, а Нюра подняла с земли щепочку и стала ею писать у себя на ладошке. Вдруг решительно отшвырнула ее и крикнула:
