Дауни едва расслышала его последние слова. Ее охватило прежнее волнение по поводу проблемы природы, которая бросала вызов изобретательности ума.

— Полковник Салим, — тихо сказала она, — я буду горда помочь вам. Я могу уйти, как только вы пожелаете, — она немного печально улыбнулась.

"Как вы, возможно, знаете из того, что кажется всесторонним обзором моего прошлого, у меня нет ни личных связей, ни родственников, которые удерживали бы меня здесь. И по причинам, в которые я не могу вдаваться, моя недавняя работа теперь завершена."

Салим одарил ее широкой, теплой улыбкой. "Я немедленно позвоню своему президенту", — сказал он. "Я знаю, что он будет глубоко благодарен. Тем временем необходимо выполнить обычные международные формальности — прививки, паспорт и так далее. Скажем, послезавтра — около 10 утра — чтобы завершить приготовления? Тогда я смогу обсудить фактическое время вашего отъезда."

Дауни согласилась. Приняв решение, она стремилась поскорее уйти. Она позвонила в Торнесс и попросила упаковать ее немногочисленные вещи и погрузить чемоданы в поезд. С сожалением она сказала себе, что, кроме груды книг в ее старой комнате в Эдинбургском университете, у нее больше ничего в мире не было. Не было и близкого друга, с которым она должна была попрощаться.

На следующее утро она отправилась за покупками, купив в универмаге Найтсбриджа тропический комплект. Она довела продавщицу до отчаяния, одобрив первое предложение всего, что ей показали. Все это было сделано за пару часов. Магазин согласился доставить покупки, упакованные в чемоданы, в лондонский аэропорт по инструкции.

На следующее утро она нашла врача и сделала прививки.

Из-за них ее немного лихорадило, и в тот день и вечер она отдыхала в своем гостиничном номере. Ровно в 10 часов утра на следующий день она явилась в посольство Азарана.

Салим вежливо поздоровался с ней, но ему было не по себе, он вполуха слушал мощное коротковолновое радио, из которого, несмотря на значительные помехи, тихо лился поток арабской речи.

— Великолепно, профессор Дауни, — сказал он наконец, бегло взглянув на паспорт и сертификаты о прививках.

"Вот ваша виза и авиабилеты. Я предварительно забронировал для вас билет на послезавтрашний рейс в 9.45. Это будет подходящим вариантом?"

Прежде чем она успела ответить, он вскочил, бросился к радио и прибавил громкость. Он внимательно слушал пару минут, а затем щелкнул выключателем.

"Это было объявление о нашей свободе", — мечтательно сказал он.

— Но вы свободны! — Дауни удивленно посмотрела на него.

Он повернулся к ней. "Политическая свобода — это вопрос бумажных идеалов. Настоящая свобода — это вопрос бизнеса. Мы, наконец, разорвали наши связи с вашей страной; мы отказались от всех наших нефтяных и торговых соглашений". Он указал на радио. — Это то, что я услышал, — он снова улыбнулся ей. "Вы можете понять, почему нам нужны правильные люди, чтобы помочь нам. Я сам вернусь в Азаран, как только здесь будут улажены дипломатические дела. Мы хотим оставаться в дружеских отношениях с Великобританией, со всеми странами. Но нам нужно быть независимыми в лучшем смысле этого слова. — Значит, вы поможете нам.

Дауни почувствовала легкое беспокойство от такого внезапного поворота событий. На протяжении всей своей карьеры она старательно избегала политики, полагая, что ученые выше партийных и национальных фракций, их долг — заботиться о благополучии человечества.

— Надеюсь, я смогу что-нибудь сделать, — вежливо пробормотала она.

Салим, казалось, не слушал. Он начал хмуро изучать документы, которые она ему передала. "Нет прививки от желтой лихорадки?" — спросил он. — Вас, конечно, предупредили, что это необходимо?

— Я так не думаю, — ответила она. "Но я могу сделать это сегодня".

Он встал и заискивающе улыбнулся. — Я могу сделать кое-что получше. Так случилось, что сегодня утром здесь находится посольский врач.

Он нажал кнопку на своем интеркоме. "Спросите мисс Гамбуль, сможет ли она сделать еще одну прививку от желтой лихорадки", — сказал он секретарю.

Последовала пауза, а затем мужской голос ответил, что мисс Гамбуль может это сделать.

И снова чувство дурного предчувствия пронзило мозг Дауни. Какое-то мгновение она не могла понять причину. Потом она нашла его. Женщину-врача обычно не называли мисс. Она отвергла это подозрение как тривиальное, объяснив его неполным знанием английского языка Салимом.

Пока они ждали прибытия доктора, он подошел и прислонился к столу поближе к Дауни. — Расскажите мне о своем коллеге, докторе Джоне Флеминге. Я полагаю, он работал с вами на той шотландской исследовательской станции. Он все еще там?"

— Не могу сказать, — коротко ответила она.

"Я слышал одно сообщение о том, что он мертв".

— Боюсь, я ничего не могу вам о нем рассказать. — То каким тоном она это сказала сообщило ему все, что ему было нужно, чтобы сказать, что Флеминг жив, но он никак на это не отреагировал. Вместо этого он посмотрел на открывающуюся дверь.

— Ах, мисс Гамбуль!

Женщина в белом халате вошла без стука.

Она была темноволосой и довольно привлекательной и — никто не мог бы дать больше тридцати. У нее была безупречная кожа и красивый лоб над прекрасными темными глазами, но она ни в малейшей степени не походила на врача. Даже в своем белом халате она производила впечатление чувственности и высокой моды; Дауни была уверена, что она больше привыкла, чтобы ее называли мадемуазель, чем мисс.

И все же в ее лице была удивительная степень профессионального интеллекта и серьезности. Дауни не нравились ни твердость в ее глазах, ни тонкая линия рта, очерченная красным карандашом, но больше всего Дауни не нравилось, когда люди были загадочными. Она заметила, что ногти на руке, сжимавшей покрытое салфеткой белое блюдо, из которого торчало основание шприца, были покрыты ярко-красным лаком, а концы заострены. Дауни машинально взглянула на свои короткие, коротко подстриженные ногти. Она считала, что ни врачи, ни ученые не должны позволять себе такой негигиеничной роскоши, как длинные ногти и лак.

— Итак, профессор Дауни, какую руку вы хотели бы проколоть?

Ее голос был деловым; у нее был сильный французский акцент, с удовлетворением отметила Дауни.

Подавив мгновенную неприязнь к этой женщине, она сказала, что предпочла бы, чтобы ей сделали укол в правую руку. Она сняла пальто и закатала рукав блузки.

Мадемуазель Гамбуль промокнула плечо ватным тампоном, пропитанным спиртом. Дауни отвела взгляд, когда игла вошла внутрь. Это было сделано плохо, и неуклюжий укол заставил ее поморщиться.

Салим не отодвинулся. Он как зачарованный наблюдал за прививкой. Он начал быстро говорить. "У вас будут все возможности для вашей работы, когда вы доберетесь до нашей столицы, которая называется Балеб. Недавно мы завершили строительство лабораторий. Все, что вам нужно…

Его голос, казалось, стал хриплым, а смуглое лицо, смотревшее вниз на ее все еще обнаженную руку, затуманилось.

Она попыталась побороть чувство головокружения.

— Можно… можно мне стакан воды? — запинаясь, спросила она. "Я еще не могу быть в такой форме, как думала…"

Ее голова упала вперед. Она почувствовала твердость края стакана, прижатого к ее губам, и отпила немного воды: ее зрение немного прояснилось, и она увидела красные ногти вокруг стакана.

С неизмеримого расстояния, но ясный и угрожающий, снова донесся голос Салима.

"Итак, где доктор Флеминг? Если вы знаете, вы расскажете нам все подробности. А теперь, я повторяю, где он?"

Как будто это говорила какая-то другая женщина, Дауни услышала, как она скрупулезно описывает свою встречу в аэропорту Обаншира.

Слово в слово она повторила свой разговор с Джоном, как будто читала сценарий пьесы. Ее память была кристально ясной. И она не могла остановиться, пока не объяснила все детали встречи.