Первым делом я выругалась, как не ругалась со времен трущоб. Hijo de mil putas[13], он, видите ли, «надеялся»! Он знал, что так может быть, но и не подумал меня предупредить! А с другой стороны — а если бы предупредил, разве бы я отказалась? Имея выбор между Альваресом и восьмьюдесятью миллионами? (У меня их, кстати, снова было восемьдесят, согласно последнему финансовому отчету — дела компании продолжали идти в гору.) Если был хоть какой-то шанс… maldito[14], да даже если бы не было никакого! Если выбирать между двумя смертями, то уж лучше так, после года счастливой жизни, чем в лапах у садистов Альвареса… А Моррингтон, выходит, еще и неожиданно благороден — предлагает мне помощь вместо того, чтобы просто бросить подыхать, ведь свои деньги он уже получил…
Стоп. Не верю я в чужое благородство. Жизнь в трущобах научила меня, что эту версию следует рассматривать лишь после того, как отброшены все другие. А вот версию «тебя хотят поиметь», в том или ином смысле, следует рассматривать самой первой. Как бы логично и убедительно ни звучали его слова и об угрозе, и о его научном интересе… Он, конечно, обещал мне «гарантийное обслуживание». Но, во-первых, в какой суд я пойду с этим его обещанием? А во-вторых, он всегда может сказать, что, мол, возникли дополнительные расходы. Типа, саму процедуру я проведу бесплатно, но вот лекарство стоит триста тыщ долларов — извини, но от меня это не зависит, цены на тетранитрогидрокарбохреновитин очень выросли…
А лекарство будет обыкновенной водой из-под крана.
Я же не врач и не смогу его разоблачить. Я не умру (поскольку никакой болезни нет), он слупит бабки на ровном месте, и все будут довольны. А через какое-то время он обнаружит «угрозу рецидива» и предложит мне пройти еще курс…
Недаром же он так подчеркивает уникальность моего случая. По логике вроде все так — не придерешься. А по сути? А по сути он просто не хочет, чтобы я обратилась за консультацией к другому врачу.
Стало быть, именно это мне и надо сделать.
Разумеется, со всей возможной осторожностью, не раскрывая сути того, что со мной произошло. Вполне может оказаться, что Моррингтон все-таки не врет. Может быть и так, что одна версия не противоречит другой — он действительно хочет срубить с меня денег, но и болезнь действительно есть. Так что для начала мне нужно как можно больше узнать об этой болезни.
До сих пор я не интересовалась ее деталями — ведь Эмили была слишком мала, чтобы помнить, как именно умирала ее мать, а стало быть, и мне было незачем это знать. Теперь же я прочитала, что такое этот «склероз» на самом деле. Это оказалась действительно страшная вещь. У человека постепенно отказывают все мышцы, лишая его способности сперва двигаться, потом есть, а в итоге даже дышать самостоятельно — и при этом он остается в полном сознании до самого конца. Весь процесс от первых симптомов до конца обычно занимает от трех до пяти лет. И все, что может сделать пациент, будь он хоть самым богатым гринго в мире — это, пока он еще в состоянии говорить и писать, отказаться от «лечения» хотя бы на последних стадиях, от того, чтобы лежать полностью парализованным живым трупом, в который еду и воздух закачивают через трубки. Сделала ли Джоан хотя бы это — или ее добрая сестричка, гордившаяся тем, что «не дала им убить ее раньше времени», не позволила ей? Скрыла или заставила Реджинальда проигнорировать волю его жены? Воображаю, как эта ревнивая сука Дженни должна была торжествовать над беспомощной соперницей, которой не могли теперь помочь — даже помочь умереть! — все деньги ее «отхваченного» мужа… Нет, если подобное ждет меня, я, конечно, застрелюсь сама задолго до того, как потеряю способность это сделать! Не полагаясь ни на чью добрую волю и обещания вовремя отключить машину…
Но пока что я прочитала лишь описание БАС в общем виде. Мне нужно больше узнать о конкретном случае Джоан — который, как я уже поняла, имел свои индивидуальные особенности хотя бы потому, что обычно болезнь развивается после 40, а Джоан умерла уже в 30… Лучше всего побеседовать с доктором, который ее лечил… ну или пытался лечить. Хотя — прошло уже четверть века… этого доктора, возможно, уже нет в живых. Или он жив, но в маразме. Или даже не в маразме, но просто не помнит деталей и не хранит записей о столь давнем случае…
Но надо не сидеть и размышлять о препятствиях, а действовать! Возможно, времени у меня и в самом деле мало.
Идея, как найти того самого доктора спустя столько лет, пришла мне в голову быстро. Мой отец (теперь я знала, что могу употреблять эти слова без кавычек) был успешным бизнесменом. А такие люди обычно очень аккуратны со своими счетами и хранят все квитанции об оплате много лет — на случай каких-нибудь недоразумений. А о том, насколько огромны в Штатах медицинские счета и насколько неприятны связанные с ними недоразумения, я уже знала. На том самом дне рожденья, когда я еще не обломала всем кайф в прямом и переносном смысле, а только прислушивалась к их пьяным разговорам, один из парней рассказывал историю, как одна медицинская компания спустя шесть лет после того, как он воспользовался ее услугами (попав в аварию на мотоцикле), вдруг проснулась и решила, что он не оплатил счет на 36 тысяч долларов (который на самом деле был давным-давно оплачен, просто информация об этом потерялась где-то между местной клиникой и головным офисом на Восточном побережье) и подала на него в коллекторское агентство. Причем он не имел об этом понятия, потому что письмо с уведомлением пришло ему только через месяц. За это время у него успел обвалиться кредитный рейтинг, в результате чего один банк аннулировал его платиновую карту, а два других урезали лимит. В результате чего, в свою очередь, не прошли автоматические платежи, и возникли уже реальные долги с реальными пенями… В конце концов ему удалось все доказать и вернуть, но нервы ему потрепали изрядно. И это при том, что квитанция об оплате у него была.
А если бы не было?
Я верно рассудила, что, хотя сейчас большинство счетов и квитанций электронные (что могло создать проблему — у меня не было полного доступа к отцовскому компьютеру), четверть века назад они были бумажные, и я отыскала их в кабинете Реджинальда без большого труда. Медицинские счета были сложены в отдельную папку в хронологическом порядке. Я быстро нашла год смерти Джоан и стала просматривать их от более свежих в более старым. Счета от патронажного агентства… от некоего доктора Гилроя… от дантиста… от педиатра — очевидно, для Эмили… опять от Гилроя… и еще от него же — похоже, это тот, кто мне нужен! Имея не только фамилию, но и реквизиты, я быстро нашла его в интернете. Он действительно оказался специалистом по интересующей меня теме, но увы — умер три года назад. Так что по счетам от него я теперь могла разве что определить, когда Джоан обнаружила свою болезнь и как быстро та прогрессировала. Ну что ж, посмотрим хотя бы это. Так что я продолжала листать к началу стопки. Но фамилия Гилроя больше не попадалась. Счет от акушерского отделения — рождение Эмили… от гинеколога, видимо, наблюдавшего беременность Джоан… три вызова «скорой помощи» — судя по всему, беременность протекала тяжело… снова дантист… так, а это что?
«Центр репродуктивного здоровья. Наименование услуги: ЭКО…» — и дальше еще какие-то буквы и цифры. Я снова полезла в интернет и сумела расшифровать этот код. «Экстракорпоральное оплодотворение с подбором донорской яйцеклетки».
Восемь с половиной месяцев до рождения Эмили. Она все же появилась на свет слегка недоношенной. Но это не имеет значения.
Донорской яйцеклетки!!!
Никакие болезни Джоан могли меня больше не интересовать. Они не имели к Эмили — а соответственно теперь и ко мне — ни малейшего отношения.
На меня накатила такая волна облегчения, что задрожали руки и навернулись слезы на глаза. Вот интересно — когда я готовилась бороться за свою жизнь, ничего подобного не было. Ни сейчас, ни раньше, в трущобах. Мой мозг, как компьютер, хладнокровно просчитывал варианты. Эмоции приходили потом, когда опасность оставалась позади.
