Известно, насколько Эмили Харбингер была привязана к отцу, и будет логично, если она принесет пару цветов ему на могилу в день его смерти. То есть, конечно, на самом деле ничего логичного в этом нет — по сути все такие ритуалы совершенно бессмысленны, мертвым уже ничего не нужно, а живым это лишь бередит раны (если таковые есть) либо попусту отнимает их время. А уж если вспоминать покойного, то делать это можно в любом месте — совсем не обязательно идти для этого туда, где зарыт его прах, не имеющий уже ничего общего с живым человеком. У меня, к примеру, никогда не возникало желание сходить на могилу Хуана, даже если бы таковая и была (а ее, разумеется, не было — власти, очевидно, дожгли в крематории то, что еще оставалось после пожара, как поступают со всеми невостребованными трупами). Но поди объясни все это тем, кто ждет от тебя именно такого. Проще уж потратить сорок минут.

Ради такого случая я даже надела черную юбку и туфли вместо своих любимых джинсов и кроссовок, но приехала, конечно, на своем ярко-красном «феррари». На кладбище было тихо и практически пусто, как обычно и бывает в таких местах. Беззаботно пересвистывались птицы и сновали под ногами белки, совершенно равнодушные к человеческой скорби, реальной или притворной. Из людей я заметила лишь пару рабочих в комбинезонах, копавших свежую могилу в отдалении, да пожилую леди во всем черном (даже в старомодной шляпке с вуалью), сидевшую на скамейке в тени кипарисов.

Я подошла к могиле с двойным надгробием: «ДЖОАН ЧЕЛСИ ХАРБИНГЕР, любимая жена и мать — РЕДЖИНАЛЬД НИКОЛАС ХАРБИНГЕР, любимый отец», и положила цветы на мраморную плиту, попутно отметив, что на ней нет ни пыли, ни птичьего помета — значит, за могилой кто-то приглядывал. Возможно, это входило в обязанности кладбищенского сторожа а может, существовал нанятый еще Эмили человек, ежемесячно получавший за это скромную плату — меня подобные мелкие расходы не заботили, и я не проводила их ревизию.

Никаких журналистов — или кто там еще мог наблюдать за Эмили Харбингер, пришедшей почтить память отца — в пределах видимости по-прежнему не было, как я и предполагала — помимо всего прочего, им пришлось бы торчать здесь целый день, ведь никто не знал, когда именно я приду и приду ли вообще. Дронов в воздухе тоже не было — кажется, кладбища для них запретная зона. Но в наше время ни в чем нельзя быть уверенным до конца — кто знает, не припрятана ли вебкамера где-нибудь среди веточек кипариса. Так что на всякий случай я постояла еще минуты три, изображая скорбные раздумья, и даже коснулась пальцами букв «любимый отец». Затем с чувством выполненного долга повернулась и пошла обратно к выходу.

— Эмили!

Я обернулась. Ко мне обращалась та самая леди в черном, сидевшая на скамейке. Теперь она встала и подходила ко мне.

Теперь я разглядывала ее внимательнее, мысленно выругав себя за то, что не уделила ей должного внимания раньше. Лет пятидесяти пяти, сухощавая, невысокая, но кажущаяся выше из-за прямой, как палка, осанки. Строгий взгляд из-под полуопущенной вуали, сухие губы без косметики поджаты словно бы в гримасе вечно оскорбленной добродетели. Хотя я пересмотрела все фотографии, относящиеся к жизни Эмили, какие смогла найти, я была уверена, что никогда не видела ее прежде. А память на лица у меня хорошая, в трущобах это вообще полезное качество. Во всяком случае, ни на журналистку, ни на чьего-либо агента она уж точно не походила, но — внешность бывает обманчивой. Мне вспомнился английский сериал про мисс Марпл, хотя это, конечно, выдумка…

— Ты не узнаешь меня, не так ли? — она приподняла вуаль еще выше, совсем задрав ее на шляпку.

Я по-прежнему готова была ответить отрицательно — и собиралась в крайнем случае сослаться на последствия травмы — но тут мне показалось, что в верхней части ее лица все же есть смутное сходство с кем-то, кого я видела — но с кем?

— Я тетя Дженни, — пояснила она, ничуть, похоже, не удивленная моей «забывчивостью». — Сестра твоей матери.

Ах вот оно что. Да, теперь я поняла, что ее глаза и нос выглядят, как у Джоан. Не требовалось даже делать особую скидку на возраст — на последнем фото матери Эмили, которое я видела, она была уже сильно изнурена болезнью и выглядела намного старше своих лет. И все же я могла поклясться, что мне не попадалось никаких упоминаний о тете Дженни!

— Твой отец не хотел, чтобы мы общались, — продолжала она, — Мы с ним были… не в очень хороших отношениях.

— Тем не менее, вы пришли сегодня почтить его память? — не удержалась я. Или поторжествовать над мертвым врагом, добавила я про себя. Впрочем, скорее всего причина была не в том и не в другом — она просто воспользовалась благовидным предлогом, чтобы встретиться со мной. Встретиться лично, наедине, не прибегая к телефону и электронной почте.

Она открыла рот, и я подумала, что сейчас услышу что-нибудь вроде «Христос велел прощать!», но она выдала не настолько фарисейское объяснение:

— Здесь похоронен не только он, но и Джоан.

— Сегодня не ее годовщина.

— А разве о близких надо помнить только в годовщины? — возразила она и после короткой паузы добавила: — Ты ведь помнишь о нем не только в этот день?

Я не знала, какого ответа от меня ждут, и предпочла счесть вопрос риторическим.

— Ты все еще тоскуешь по нему? — продолжила она.

— Он был моим отцом, — ответила я. — И… я не знаю, что там произошло между вами, но для меня он на протяжении многих лет был самым близким человеком. Пожалуй, даже единственно близким, — настоящая Эмили, скорее всего, ответила бы именно так.

— Ты ведь не была здесь год назад?

А ты и тогда меня тут караулила? То есть, конечно, не меня, а Эмили…

— Я была в клинике, — ответила я вслух. — Проходила курс терапии, который помог мне преодолеть последствия аварии.

— Психические последствия? Ведь физически ты оправилась гораздо раньше?

— Тетя Дженни, — произнесла я уже тоном, призванным поставить ее на место, — как говорится, при всем уважении, ты не мой врач. Теперь я в порядке, и это все, что тебе следует знать.

— Да, конечно… но… Эмили, пойми меня правильно — я просто хочу тебе помочь. Пока он был жив, я не пыталась ничего тебе рассказать, потому что дала ему слово. Но теперь — ему это уже не повредит, а тебе позволит… тосковать не так сильно. Потому что твой отец был… не очень хорошим человеком. Я понимаю, что ты любила его, но не стоит его идеализировать.

Эмили, вероятно, на этом месте должна была заявить, что не желает этого слушать, и поспешно уйти. Но я, конечно же, хотела знать все, что расскажет, тетя Дженни. Это могло быть важно.

— 25 лет назад, — продолжала она, — когда твоя мама была уже очень больна, он нанял для нее сиделку. Я тогда часто приезжала проведать Джоан, но, конечно, я не могла ухаживать за ней постоянно. А он уж тем более был на это неспособен. Так что само по себе это было, конечно, правильное решение. Но весь вопрос в том, кого он нанял. Не нормальную патронажную сестру с документами и рекомендациями, нет. Какую-то мексиканку. Нелегалку. Ты ее, конечно, не помнишь, тебе было всего два года… Ну, сама знаешь, сколько стоят в этой стране, — она, очевидно, имела в виду Штаты, — любые медицинские услуги. А той девке можно было платить гроши. К тому же она говорила, что училась на курсах медсестер — там, у себя в Мексике. Врала, наверное — иначе почему она не осталась работать там? В общем, он, то есть Реджинальд, решил сэкономить на умирающей жене — что, по-моему, уже характеризует его определенным образом. Хотя четверть века назад он еще не был таким богатым, как потом — его бизнес только раскручивался, но все равно… А может быть, для него уже и тогда деньги были не главным. Просто он знал, что эта девка согласится на все, и в случае чего не пойдет в полицию, чтобы ее не депортировали. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду.

Еще бы мне, выросшей в трущобах Тихуаны, не понимать.

— И вот однажды, — продолжала тетя Дженни, — я в очередной раз приехала навестить сестру и застукала их вдвоем. Твоего отца и эту девку, я имею в виду.