– Почти пришли, – сказала Фима, когда они выбрались из зарослей орешника и оказались на пригожей дорожке.

Тропинка была широкой, они могли идти по ней вдвоём и не тесниться плечом к плечу. Достаточно ровной, чтобы можно было комфортно перевозить по ней гружённые телеги. Фима знала: раз вышли на эту дорожку, дом Каракулиных совсем близко. Она поплотнее запахнула свой кейп и глубоко вдохнула прохладный воздух. Вокруг витали приятные запахи: влажная земля, дымок издалека, ароматная хвоя.

– Крас, нам нужно поговорить, – решилась Фима. Не было смысла откладывать разговор ещё дальше.

– О чём?

– О том, что случилось на маяке, – сердито ответила девушка.

Ей казалось дико глупым и раздражающим то, как он пытался увильнуть от разговора, хотя прекрасно понимал, о чём она. Несколькими часами ранее девушка дождалась, пока он вернётся домой, и подробно рассказала обо всём случившемся ему, тётушке Негомиле и Александру. Фима постаралась вспомнить каждую деталь, не зная, какая мелочь окажется полезной. Вместе с тётушкой и Александром они строили теории и размышляли над дальнейшими своими планами. Думали над тем, как обезопасить всех причастных и какое заклинание наложить на дом и сад, чтобы не подпускать Милицу и её соучастников к резиденции Бологовых. И только Красибор практически всё время молчал. Он задал несколько вопросов, чтобы убедиться, что Фима цела и в целом невредима. Выразил сожаления, когда понял, что девушка всё же пострадала. Как ей показалось, искренние. Но всё остальное время он слушал, иногда кивал или хмыкал, но мыслей своих не высказывал.

– О твоей маме, – осторожно уточнила она.

Фима видела, как дёрнулся его кадык. Красибор поджал губы и сжал кулаки, собираясь с мыслями.

– И что именно ты хочешь обсудить?

Девушка придержала его за локоть, призывая остановиться. Они встали друг напротив друга, и Фима заговорила:

– Крас, она… сделала жуткие вещи. С Сашей, с тобой и со мной тоже. Это было опасно, она меня избила. Но…

Красибор весь сжался, и это не укрылось от неё. Глаза его буравили землю под ногами. Фима коснулась кончиками пальцев его запястья и мягко проговорила:

– Но она твоя мама. Я не представляю, как сложно тебе узнавать всё это.

Мужчина резко поднял взгляд. Его глаза были широко раскрыты, а губы, до этого сжатые в тонкую линию, наконец расслабились и приоткрылись от удивления.

– Поговори со мной, – продолжила Фима, и смелее взяла его за руку.

– Я не знаю, что сказать, – хрипло проговорил он и закашлялся.

– Мы можем помолчать вместе. Это легче, но не поможет… – она на секунду задумалась и отвела взгляд, – нам.

Какое-то время Красибор молчал, и Фима не прерывала тишины, выполняя своё же обещание. Они разомкнули руки и продолжили движение по дорожке. Спустя долгих десять минут Фима успела продумать в уме план того, как будет справляться с тем, что их с Красибором дружба так и останется просто дружбой. А быть может окажется бабочкой, чья жизнь яркая, но короткая. Или, учитывая обстоятельства, скорее подёнкой – мухой, которая живёт один день. Другими словами, пути их могут вообще разойтись после таких потрясений.

– Я никогда не думал, что она умерла, – заговорил вдруг Красибор, заставив Фиму вздрогнуть от неожиданности. – Когда она ушла, я подумал: «Ну что ж, вернётся завтра. Если нет – то к выходным или на следующей неделе». Потом отцу начало стремительно становиться хуже, и я вообще забыл, что надо бы из-за пропажи матери переживать.

Фима молчала, боясь спугнуть шаткое желание Красибора поделиться своими чувствами.

– И всё же я рад, что она объявилась. Потому что, знаешь, я хоть и считал, что всё с ней нормально, но всё же перед глазами есть и история мамы Ромчика, и новости там всякие. Как минимум теперь я знаю, что она жива. Но в голове столько мыслей, что кажется, меня вот-вот укачает. Понимаешь?

– Да, – Фима мягко кивнула.

– Теперь я размышляю: почему она бросила нас с отцом, не сказав ни слова? Почему не поговорила ни с ним, ни со мной? Они с отцом были, знаешь, не самой пылкой или романтичной парой. Но мне всегда казалось, что они любят друг друга. И если порчу действительно наложила мама, то за что? Я не представляю, что мог сделать отец, чтобы заслужить такое наказание. А мы с ней, как бы это сказать… Она не отличалась никогда какой-то особой мягкостью. Знаешь, вот эти счастливые мамочки ангелочков – это не про неё. Я мало видел от неё проявлений любви, но уверен, что она как минимум меня не ненавидела. Так себе характеристика отношений матери и сына, но что есть.

Теперь остановился он, повторив тот же жест: придержал Фиму за локоть, чтобы она замедлилась и посмотрела на него. Лицо Фимы было спокойным: Красибор не видел в нём ни осуждения, ни жалости. Только принятие, подобное штилю в море: когда корабль не разобьётся о скалы, но и с места не сдвинется.

– Мне безумно жаль, что с тобой это случилось. Я боюсь за тебя. И не представляю пока что, смогу ли когда-то матери это всё простить. Хочется сказать, что не прощу, но, – он едва приподнял уголки губ, – она моя мама. И это разрывает меня на куски.

Подобные чувства испытывал не он один. Тётушка Негомила порывалась отправиться на маяк и «поговорить» с ведьмой самой, но Фима кое-как уговорила её не делать этого. Обе они понимали, что опасно упускать время. Неизвестно, куда Милица спрячется и как им её потом искать. Но Фима взмолилась не трогать её до того, как они расскажут всё Красибору. «Она же его мама!», – уговаривала Фима. Тётушка же извергала из себя проклятия и казалась непоколебимой, но в действительности тоже сомневалась. Её пыл чуточку остудило ещё то, что клятва, высеченная на её шее, молчала – а значит, смерть Фиме не грозила. Но нападения, травм и страха тётушка Негомила простить не могла и не собиралась. Она была из тех женщин, что успокаиваются только после возмездия. В то время как Фима не спускала с тётушки глаз, чтобы убедиться, что та не ушмыгнула сама, лелея праведную месть. Фимой руководило не то, кем являлась Милица, а то, что это обязательно разбило бы Красибору сердце.

– Ты не должен её ненавидеть, – проговорила Фима.

Голос её чуть дрожал, но из-за волнения и страха пошатнуть этот хрупкий лёд доверия, который разрастается между ними. На такой лёд ступать страшно: слушаешь каждый треск и не знаешь, как лучше поступить: стоять на месте, бежать со всех ног или ступать медленно и плавно.

– А мне кажется, что должен, – жёстко ответил Красибор. Глаза его потемнели.

– Вовсе нет. Я жива, Бажену лучше. Если сегодня у нас всё получится – он будет вне опасности.

– Фима, я ценю твои слова, но ты говоришь ерунду.

– Вовсе нет, – уверенно парировала девушка. – Мне кажется, что и она сейчас испытывает что-то похожее.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился мужчина.

Фима задумалась и, спустя минуту, ответила. Она говорила медленно, подбирая слова.

– Мне показалось, что ей не нравилось то, что она делала. Как бы объяснить… У неё есть причина для всего этого. И эта причина – не желание убить побольше народа, знаешь, – она неловко улыбнулась и пожала плечами. – И главное, ты ни в чём передо мной не виноват.

– Я втянул тебя в это всё.

Фима закатила глаза:

– Ой, ну прямо связал по рукам и ногам да втянул, – она фыркнула. – Я сама втянулась куда посчитала нужным, Крас.

Красибор не стал спорить. Он печально улыбнулся и кивнул, соглашаясь с Фимой. Он не чувствовал облегчения после этого разговора. Не чувствовала его и Фима. Но оба они понимали, что только так могли снова запустить время вокруг себя. Казалось, они шли всё это через кисель, едва переставляя ноги, и этот откровенный разговор помог им выбраться из вязкой жидкости и снова зашагать вперёд. Куда бы они не шли.

Дом кузнецов стоял в берёзовой роще, совершенно безобразный гигант среди изящных гибких стволов. Деревья уже подёрнулись нежнейшей юной листвой, в то время как дом был неизменен: огромное чёрное здание с маленькими окошками, лишённое каких-либо украшений. Оно тянулось тремя этажами к небу, но при этом покрепче вцепилось в фундамент, будто желая поднять толщу земли вслед за собой. Кузня занимала две трети всего здания вширь и два этажа ввысь. Это было единственное помещение с большими окнами для проветривания. Если одновременно открыть все ставни и двери, то оставался один лишь каркас из толстых каменных столбов. Сейчас окна были закрыты ставнями, а массивная двухметровая дверь – плотно заперта.