Полезаев обомлел: тот самый – с пляжа!..

Перед ними стоял тип, на голову которому Сергей Тимофеевич чуть было не поимел неосторожность свалиться некоторое время назад. Торс его едва умещался в чёрной замшевой куртке. Левый борт оттопыривал какой-то подозрительный предмет.

«Запомнил!.. Он меня запомнил!..» – затрепетал Полезаев, пытаясь сообразить, в какую сторону удобней бежать.

Сейчас, в неверном вечернем свете, этот битюг казался ещё шире и выше. Настоящий шкаф. И нос у него был ужасный – исковерканный весь, как будто его долго пытались забить в лицо, а потом устали и бросили.

– Я, из-звините, н-не к-курю, – пробормотал Сергей Тимофеевич, словно выдавливая из тюбика засохшую пасту.

– Я тоже, – нагло ответил незнакомец. Плечи его загораживали половину аллеи.

– Ч-чего же вы хотите? – прошептал Полезаев, чувствуя, что бежать, скорее всего, придётся. И очень быстро.

– Так, пустячок один. Спросить кой-чего.

– Ну спрашивайте тогда. Только скорее. Некогда мне.

Полезаев покосился на спутницу. Она с каким-то раздражающим спокойствием разглядывала свои туфельки и молчала.

– Ну, что у вас там? – томился невольный кавалер, подпрыгивая на месте, будто ему сильно приспичило.

– Ах да… Чего же я хотел?.. – издевался битюг, беспардонно поедая Лиличку своими жадными плотоядными зенками. Он пожирал её, словно Гаргантюа – телячий окорок. Он растягивал в похотливой ухмылке масляные губищи и широко раздувал фистулы ноздрей. – Да, о чём это я?.. А, вспомнил! Спите вы хорошо? Кошмары не мучают?

– Я?.. Сплю?.. Как это? – насторожился Поле-заев, угадывая в столь странном вопросе какой-то изощрённый подвох. – Сплю?.. А что вам за нужда? Нормально сплю. Ну и что?.. Лиличка, вы тоже идёте? Или нет?.. Вы со мной?.. Или как?..

– Почему «тоже», Сергей Тимофеевич? – очнулась она от оцепенения и вскинула недоумённые, полные отчаяния глаза. – Вы спрашиваете меня?.. А разве я и вы… Тоже?.. Разве мы не…

Полезаев мелко засуетился. Он зачем-то доставал из кармана носовой платок, комкал его, прятал обратно в карман и снова доставал.

– Лиличка! Так вы идёте?.. Или… Извините, молодой человек, у меня совершенно нет времени. Дела, чёрт бы их побрал… А это моя сослуживица – Лилия Петровна… Прекрасный товарищ и собеседница… И вообще… Мы тут, знаете, случайно встретились… Лиличка, так вы, значит, не спешите? А мне вот нужно идти… Понимаете? Время, чёрт бы его… Режим опять же…

– Идите, Сергей Тимофеевич! Идите!.. Я-то думала, что вы… Что вам… – она стояла бледная, растерянная, беспомощная, как птенец в кулаке. Зелёные камушки глаз её сделались вдруг какими-то серыми, холодными. Она выпустила полезаевскую руку и оттолкнула её с презрением, словно нечто непотребное. – Ну так идите себе, если вы так… Если вы так торопитесь!

Полезаев отскочил, будто его ударили по щеке.

– Значит, вы остаётесь с-с… – зашипел он, как гусь. – С-с этим?.. Ну и ладно. А я пошёл.

И на хрупких, подламывающихся тростинках ног заковылял прочь.

Дойдя до конца аллеи, Сергей Тимофеевич оглянулся.

Два силуэта медленно удалялись в сторону моря.

«Вот тебе и Лиличка! – вознегодовал Полезаев. – Она ведь… Она ведь с любым готова пойти!.. А я-то и уши развесил. Любовь, говорит… Знаем мы теперь вашу любовь! Да она же не стоит и мизинца той… Как же её?.. Сонечка? Или Тонечка? Чёрт бы их всех побрал!.. А этот хлыщ! Как пожирал он её своими погаными глазами!..»

Сергей Тимофеевич представил перед собой этого негодяя, этого проходимца, разрушившего недолгую иллюзию его счастья. Он мысленно плевал в эти масленые бесстыжие глаза, в эти наглые зенки, никогда не озаряемые светом совести и благородства. Негодяй размазывал по физиономии полезаевские плевки и доставал из-за пазухи огромный сверкающий нож – изогнутый и страшный, как турецкий ятаган. Полезаев снисходительно улыбнулся и одним небрежным движением обезоружил противника. Нож хищно блеснул, улетая в ночь. Негодяй сразу же сделался маленьким, скукожился весь, ощерился как зверёк. Полезаев рассмеялся и резко, почти без замаха, вбил носок своего правого ботинка прямо в пах негодяя. Тот выпучил глаза, сломался пополам, рухнул наземь и засучил по асфальту ногами. Полезаев поднял его за шиворот, как нагадившего кутёнка и…

– Ой! Не надо! – заверещал негодяй не своим голосом. – Люди! Помогите! Да где же вы все?.. Люди! Убивают!..

Сергей Тимофеевич очнулся и остолбенел…

Перед ним вертелся волчком тщедушный скрюченный старикашка с перекошенным от боли и страха лицом, зажимая обеими руками пах, в который угодил полезаевский ботинок, и громко причитая:

– Он ударил меня! Он меня убил!.. Я ветеран войны, орденоносец! У меня удостоверение!.. Я кровь за него, подонка, проливал!.. Не подходи, бандюга!..

– Простите, я не хотел. Это случайно, – униженно оправдывался Полезаев. – Я задумался. Ради всего святого, простите меня. Я больше не буду…

– Милиция! – не унимался старик. – Хватайте его! Милиция!

– Ради всего… Простите… – едва не плача, простонал Сергей Тимофеевич. – Ну пожалуйста…

И, бочком обогнув потерпевшего, бросился бежать к своему пансионату.

Не было в полезаевской жизни более долгой и мучительной ночи. Ах, как тяжко и муторно тянулась она, эта проклятая ночь, полная отчаянных мыслей, страшных подозрений и прозрений. И, конечно же, угрызений совести, поскольку, обладая несметным количеством недостатков (как и все мы, грешные), Сергей Тимофеевич был по сути своей человеком довольно положительным, крайне ранимым и до невероятия совестливым (чего не скажешь о подавляющем большинстве из нас, грешных).

«Что же я наделал? – терзался он на скрипучей пансионатской кровати, с головою укрывшись колючим верблюжьим одеялом – Что я наделал?.. Как же мне жить-то теперь, после такого?.. Тварь я ничтожная, тварь я дрожащая!..»

Спать он, конечно, не мог. Да и какой человек сумел бы заснуть после такого. Разве что совершенно конченый и бездушный. Сергей Тимофеевич то и дело вставал, подходил к широкому, открытому в шелестящую южную ночь окну. Там, за окном, всё было тихо и мирно. Трещали цикады. Перешёптывались деревья. У входа в пансионат горел жёлтый фонарь. В свете его мельтешила разная насекомая мелочь. На скамейке сидела дежурная сестра и глядела в небо.

Всё в этом благостном, идиллическом мире шло своим чередом. И никто из сущих в нём не ведал, что творилось сейчас в полезаевском сердце, какие страсти там бушевали.

Сергея Тимофеевича подмывало броситься вниз, чтобы покончить раз и навсегда со всеми этими жуткими муками. Но до земли было не так уж и далеко. Да и всё пространство внизу занимали кусты и цветочные клумбы. Так что попытка свести окончательные счёты с жизнью потерпела бы, скорее всего, полную неудачу и лишь добавила бы толику новых страданий к уже имеющимся.

Полезаев бессильно стонал, падал на кровать и вновь забирался с головою под одеяло. И опять на него наваливались отчаянье и боль – ещё более страшные и неутолимые. И казалось, что у этой безумной ночи никогда не будет конца.

Порою он вскакивал, издавал душераздирающий вопль, сбрасывал на пол одеяло и принимался пинать и топтать его, что-то нечленораздельно выкрикивая и мыча, как будто именно этот простой и безобидный предмет виновен в том, что случилось сегодня, да и не только в этом, а и во всех бедах и напастях несуразной и жалкой полезаевской жизни. И только настойчивые стуки разбуженных соседей охлаждали его истерические порывы и возвращали на кровать.

Когда же Полезаев устал наконец и сон упокоил горячую голову его на мокрой от слёз подушке, видения, пришедшие к нему, оказались ничуть не отраднее, ничуть не светлее терзавших его только что мыслей.

Снился Сергею Тимофеевичу суд. Нет, не тот ещё пока, что издавна именуют Страшным и которым давно уже запугали всех земных грешников, а иной – совсем не похожий на небесный. И видение суда было удивительно реальным и выпуклым, словно вся эта чудовищная фантасмагория происходила в действительности.