Через шестеренчатый механизм, а в первую очередь через созданные безымянными аньхойскими стеклодувами цилиндры этих часов, чье металлическое зеркало, напитанное ртутью величайших китайских рек, в течение дня незаметно поднималось и опускалось, словно сердце, охваченное тревогами любви, Алистер Кокс полагал себя связанным с далекой женой. Да-да, с восторгом вслушиваясь в шумы пробных запусков механизма, он за шепотом шестеренок стал слышать, как Фэй нарушила свое молчание, слышал ее голос с такой отчетливостью, что уже готов был отвечать, когда она о чем-то спрашивала, и поспешно задать вопрос, если не хотел, чтобы она опять умолкла. Мерлин и Локвуд порой удивленно поднимали головы от работы: мастер разговаривал сам с собой.

Кокс встал со стула и пошел к двери навстречу холодному сквозняку, взглянуть на явно упавшего Цзяна, чьи ноги по-прежнему недвижно лежали на пороге. Вид императора поразил его как удар и заставил пасть на колени.

Снег на расшитых сапогах, снежинки на усыпанном жемчужинами плаще из меха снежного барса и на шапке из того же меха— так Цяньлун молча шагнул через порог. Что через один-два вздоха за ним последовала его возлюбленная, Кокс уже не видел. Он опустил голову и закрыл глаза, чтобы не нарушить запрет.

Мерлин и Локвуд тоже пали на колени, уткнулись лбом в пол и вновь ощутили опилки и стружки своих дневных трудов. Ведь хотя, к возмущению императорской свиты, во время предыдущих визитов Сына Неба им было дозволено подняться и отвечать на его вопросы стоя... и хотя на берегу горячей реки он обходился с ними как с товарищами, — эта милость, да и любая другая, была оказана лишь тогда. И то, что еще вчера было завидной, возмутительной привилегией, сегодня могло оказаться роковой, даже смертельной ошибкой. Встреча с Властелином Мира не имела предыстории, на которую ты вправе сослаться.

Теперь Кокс услышал тихий, низкий голос императора, а через несколько ударов сердца — слова Цзяна: Встаньте. Вам нечего бояться.

Кокс нерешительно поднялся, с опущенной головой и все еще закрытыми глазами. Он не знал, последовали ли Мерлин и Локвуд его примеру, и не видел, кто к нему направляется, когда после очередных слов императора Цзян из дали коридора дрожащим голосом и явно по-прежнему лежа в ледяном коридоре, сказал: Мастер Кокс, откройте глаза. Сын Неба желает видеть ваши глаза.

Еще не успев сообразить, означает ли это, что он должен держать голову опущенной и просто открыть глаза или император действительно повелел, чтобы английский гость посмотрел на него, Кокс учуял дивно благовонный аромат, духи, какими дотоле никогда не веяло от спутниц даже самых богатых его заказчиков. Этот аромат наводил на мысль о саде, где мягкий ветерок смешивал цветочные запахи и уносил в лишенную запахов и красок пустыню.

Закрытые глаза позволили ему и в присутствии императора хоть на несколько вздохов побыть наедине с собой, и он услышал бегущую из этого многообразного благоухания, журчащую струйку, ручеек, вьющийся по саду. А потом увидел Абигайл. Она сидела у мелководья, бросала в волны деревянные стружки, превращая их в корабли, в рыбок, гномиков в беде, кто знает. Она играла. А рядом с нею сидела Фэй.

Кокс был настолько одурманен обвеявшим его ароматом, что даже вопреки воле Властелина Мира хотел остаться с закрытыми глазами. Навсегда остаться под защитой сомкнутых век, за пронизанным собственной кровью занавесом, где все было мыслимо и зримо и не опровергалось видом реальности.

Как вдруг шелковистые руки коснулись его бровей, так бережно, будто сперва надо было обвести их контуры и проверить изгиб, и только потом эти руки скользнули от изгиба бровей по вискам и душистыми кончиками пальцев тронули сомкнутые веки, легонько, как касаются лица умерших, чтобы закрыть им глаза.

Но эти руки... они хотели вызволить его из тьмы, вернуть в жизнь. Этим рукам, этим пальцам надлежало по воле императора открыть ему глаза. Едва лишь они коснулись его век, нежные, как поцелуй, Кокс повиновался — и наконец открыл глаза. И увидел перед собой не императора, а сияющее лицо Ань, самой неприкосновенной, самой запретной женщины империи. Запрещалось коснуться не только ее руки, но и подола ее одежды, и тем паче под запретом были мысли, на какие ее красота могла соблазнить почитателя. Когда на церемониальных приемах Ань появлялась подле Высочайшего вместе с несколькими его женами и наложницами, чтецам мыслей и физиогномистам полагалось всмотреться во всякое обращенное к Ань лицо. И что они там вычитывали, могло стоить должности тайному воздыхателю Прекрасной, Нежной и отправить его в застенок или на плаху.

Ань опустила руки, но по-прежнему стояла перед Коксом так близко, что он оставался в плену ее облика и благоухания, тогда как Цяньлун сделал Цзяну знак, чтобы он и остальные англичане поднялись и первыми прошли в соседнюю комнату, где ждала колонна. Там они ответят на несколько вопросов. Император отступил за спину Ань и ладонями закрыл ей глаза, словно в детской игре или желая избавить Кокса от чар, какими опутал его облик девушки.

Но Кокс был очень далеко отсюда. Теперь он и с открытыми глазами видел свой сад. Только теперь вместе с Фэй и Абигайл там сидела Ань. Каждая из трех желанна, любима и недостижима. Потом на него что-то нахлынуло, волнение, какое он, пожалуй, смутно ощущал, когда родилась Абигайл или когда он впервые лежал в объятиях Фэй. Он почувствовал, что вот этот миг перед лицом императора и его возлюбленной уже не принадлежал ни к какому времени, не имел ни начала, ни конца, был много короче вспышки метеора и все же преисполнен вечности: не измеримый часами, как бы лишенный протяженности, точно отдаленная на миллиарды лет, сияющая точка на небосводе.

Наверное, такой свет причитался каждому человеку, но никто и никогда не мог его удержать, он блуждал в головах и сердцах, замирал на неизмеримое мгновение и продолжал свое странствие. А тот, кто надеялся, что этот огонек, этот свет навсегда останется связан с возлюбленной, с любимым, на самом деле просто шел по запутанному лабиринту. И в итоге находил только пепел.

Но разве каждый, кого на один волшебный миг озаряла такая искра, не был на один удар пульса вечности как бы навеки связан с другим человеком? Связан и полон веры, что все в человеческой жизни, заслуживающее именоваться любовью, стало для него явью. Все, думал Кокс, все.

Внезапно он ощутил полноту этого мига как наивысшее проявление времени, а в нем, точно в капле янтаря, были заключены его любимые, немая и умершая, вместе с тоской по неприкосновенной, недостижимой женщине, что стояла перед ним в зимнем свете и улыбалась. И то, что сейчас обуревало его, было сильнее всякого закона, сильнее всякого страха перед властителем и даже страха перед смертью.

И на глазах возлюбленной человека, который притязал быть Владыкой Неба и Земли, он второй раз пал на колени и не заметил, что плачет.

17 Гуду цюбай, Непобедимый

 Могла ли неутолимая, неодолимая тоска... могли ли слезы обратить в бегство верховного главнокомандующего армией из пятисот тысяч пехотинцев, ста пятидесяти тысяч всадников и семисот военных кораблей?

Когда Кокс, все еще на коленях, открыл глаза, он увидел перед собою лишь встревоженных товарищей и на почтительном расстоянии — Джозефа Цзяна. Очевидно, и переводчик полагал, что слез надо остерегаться, как жидкого железа. Император исчез, а о его возлюбленной напоминал только легкий след аромата, который сквозь время и пространство увел Кокса в глубины его тоски и воспоминаний.

Ничего? Кокс вправду не сознавал ничего, что происходило у него на глазах? Император молча отвернулся, сказал Мерлин, и вышел из дома в снег, более не взглянув на колонну в комнате. И не задал ни одного из вопросов, какие намеревался задать. Красавица в мехах безмолвно поспешила за ним, даже хотела, как послушная девочка, закрыть за собою дверь, но ветер успел намести через порог несколько пригоршней снега. И она отказалась от этого намерения, чтобы не отстать от своего господина, и исчезла следом за Всемогущим.