Ее указания прерываются бульканьем, а затем ее голова опускается, когда она кормит рыбок в воде внизу.

Ну что ж. Чувствуя, как мой собственный желудок скручивается при звуке гортанных стонов Лори, я пробегаю взглядом по ряду сумок на прилавке, нахожу ту, на которой указан мой размер, и выскальзываю через внутреннюю дверь в узкий коридор. Плюшевый кремовый ковер спрессовывается под ногами, глянцевая стена из красного дерева касается моего мокрого плеча. Господи, если помещения для персонала такие шикарные, то я не могу представить, насколько шикарна остальная яхта.

Пройдя половину коридора, я останавливаюсь между противоположными дверями. Обед Лори решил появиться раньше, чем она успела сказать мне, справа или слева находится раздевалка, так что, видимо, придется угадать. Я выбираю правую, поворачиваю золотистую ручку и переступаю порог. Мои ноги в колготках переходят с мягкого кремового ковра на полированный деревянный пол.

Я моргаю под желтым светом встраиваемых прожекторов, и тут же тяжесть неверного решения сжимает мою грудь.

На меня смотрят двенадцать пар глаз, но только одна способна дотянуться через стол в зале заседаний до меня и согреть мою замерзшую кожу.

Его взгляд, зеленый и равнодушный, начинается с пальцев ног, скользит по подолу мокрого платья, затем застывает на четырехлистном клевере у меня шее. Словно встреча со мной взглядом — вынужденное одолжение другу, он зажимает ручку, которую держит в зубах, и, наконец, поднимает на меня глаза.

— Да?

Одно простое слово, но из уст Рафаэля Висконти оно звучит, как капля конденсата, стекающая по стенке ледяного бокала.

Какого черта он здесь делает? Из всех заведений, которыми владеет этот человек, почему он должен быть именно в этом? Но теперь я чувствую себя идиоткой. У него есть полное право находиться здесь, в конце концов, это его гребаная яхта. Я сама виновата, что предположила, что его здесь не будет, и оказалась неподготовленной к нападению этого пристального взгляда.

Горячее беспокойство поднимается по моей коже. И не потому, что я ворвалась на встречу босиком и насквозь мокрая. И даже не потому, что это выглядит серьезным мероприятием, судя по морю важных лиц и строгих костюмов.

Нет, дело в том, что присутствие Рафаэля бьет током. Даже когда он спокоен и молчалив, оно выплескивается из-за стола в зале заседаний и потрескивает между четырьмя стенами, отделанными красным деревом. Невидимая сила, я не сомневаюсь, что почувствовала бы статическое напряжение, даже если бы забилась в самый темный угол

Я не могу отвести от него глаз, полагаю, он уже привык к этому. Его внешний вид, как всегда, безупречен, как и его тон. Свежая стрижка, загорелая кожа натянута на высокие скулы, подчеркнутые ленивым взглядом, который заставляет мою кровь бурлить. Его фирменный костюм — черный пиджак, белая рубашка, золотая булавка на воротнике — и он носит его как броню.

Он приподнимает бровь.

Я качаю головой.

— Ошиблась комнатой, — бормочу я, делая хлюпающий шаг назад и ударяясь головой о дверь. Удар был совсем не сильным, но то, как стук отдается эхом в тишине, заставляет меня вздрогнуть, а кого-то в комнате — резко вдохнуть.

Апатичное выражение лица Рафаэля не меняется.

— Ты заблудилась?

— Нет. — Да. Я поднимаю сумку с моей униформой. — Я просто ищу, где можно переодеться.

Только человек, обладающий реальной властью, может позволить тишине длиться так долго, как он это делает. Шесть капель воды стекают с подола моего платья на деревянные половицы, прежде чем он вынимает изо рта ручку и указывает ею на дверь через плечо.

Одиннадцать пар глаз следят за мной, пока я пробираюсь через зал заседаний к двери на противоположной стороне. Ни одна из них не принадлежит Рафаэлю, он слишком занят тем, что записывает что-то в блокнот в кожаном переплете и делает вид, что меня не существует. Но когда я прохожу мимо, я ловлю его взгляд, опускающийся к моим ногам, в то время как мускул на его челюсти дергается.

Я проскальзываю в дверь и захлопываю ее. Внутри я прислоняюсь спиной к холодному дереву, намереваясь подождать, пока замедлится сердцебиение. Но оно не успевает этого сделать, потому что через несколько секунд сквозь щель доносится глубокий, шелковистый голос Рафаэля.

— Приношу свои извинения за вторжение, джентльмены. Клайв, пожалуйста, продолжай.

В след заговаривает другой голос, старый и ворчливый.

— Конечно, сэр. Как я уже говорил, главной проблемой, с которой мы столкнулись в прошлом квартале, был резкий рост производственных затрат. Мы ответили на это ценовыми мерами, обеспечив рост базовых цен на четыре целых девять десятых процента, что, я уверен, вы согласитесь, весьма впечатляюще, учитывая нынешнюю ситуацию.

По залу раздается волна неловких смешков. Я не сомневаюсь, что ни один из них не исходит от Рафаэля, и мои подозрения подтверждаются, когда я слышу, как твердеет его голос.

— Я спрашивал не о последнем квартале, Клайв. Я спрашивал о ваших перспективах на предстоящий.

В тяжелой тишине раздается шелест бумаг. Кто-то прочищает горло.

— Д-да, конечно, сэр. Филипп, не хотел бы ты взять это на себя? Мне кажется, ты лучше для этого подходишь...

Утомительные оправдания и цифры, выхваченные из воздуха, влетают в одно мое ухо и выходят из другого, единственное, что задерживается в пространстве между ними — это сдержанный и спокойный тон Рафаэля. Он звучит так нормально. Так... по-деловому. Интересно, мужчины на той стороне тоже видят правду или считают его идеальным джентльменом, как и все остальные на этом чертовом Побережье?

Интересно, знают ли они, что он был с пистолетом на свадьбе своего брата? Интересно, пока он сидит там, откинувшись в своем большом кожаном кресле, и разговаривает о делах, этот пистолет засунут за пояс его сшитых на заказ брюк?

По какой-то причине эта мысль вибрирует в моем сердце самым неподобающим образом.

Я зажмуриваю глаза, чтобы избавиться от этой мысли, а когда открываю их снова, прищуриваюсь в темноте комнаты в поисках выключателя.

Пальцы находят его в нескольких сантиметрах от моей головы, и когда я щелкаю им, мягкий желтый свет заливает пространство, и то, что я вижу, приводит меня в замешательство.

Здесь стоит черный мраморный туалетный столик с двумя вырезанными в нем раковинами. В углу — большая душевая кабина, а посередине — отдельно стоящая ванна, в которой, по моим представлениям, могла бы купаться Мария-Антуанетта²¹.

Я нахожусь в ванной, а не в раздевалке. В личной ванной комнате.

Я шагаю в ее центр, рассекая влажный воздух, насыщенный знакомым ароматом кедра.

Позади меня капает из душевой лейки. Когда я смотрю на свое искаженное отражение в запотевшем зеркале, сердце замирает, и легкое вожделение разливается между бедер. Это не только личная ванная, она принадлежит Рафаэлю Висконти, и он только что принял здесь душ.

Господи. Эта мысль не должна вызывать у меня такого желания. Не должна вызывать во мне дрожь и напрягать соски под мокрым платьем. Хотя меня пригласил он сам, мне кажется, что находиться здесь опасно. Слишком интимно. Как будто я проскользнула в тыл врага и получила беспрецедентный доступ к тому, что происходит там.

И, конечно, это означает, что я не могу не представлять, как он выглядит обнаженным.

Как в трансе, я провожу пальцами по конденсату на поверхности мраморного туалетного столика. Я комкаю в кулаке уголок влажного полотенца и беру дорогие на вид флаконы и просматриваю прикрепленные к ним французские этикетки, хотя, должна признать, книга «Французский для чайников», которую я прочитала несколько месяцев назад, мало чем помогает мне в их расшифровать. Все аккуратно и на своих местах — совсем не так, как в моей ванной дома. Наверное, на полу в моей ванной в Атлантик-Сити до сих пор валяется влажное полотенце.

Когда я нахожу его лосьон после бритья, я подношу его к носу и делаю долгий, глубокий вдох. От этого аромата у меня кружится голова, он действует на меня, как рюмка ликера на пустой желудок. Я фыркаю в недоумении, мысленно ругая себя за то, что я такая чертовски жалкая.