— Это то, что ты делал со мной на той сцене, — шипит Саша. — Я надеюсь, ты умрешь медленно.
И затем разворачивается.
Ей едва удается разжать руки и убраться с дороги, прежде чем Алексей бросается вперед, его рвет от боли. Я холодно улыбаюсь ему, открывая черный пакет, наблюдая, как его голова обвисает, изо рта капает желчь и слюна.
— Просто подумай, — говорю я ему, доставая плоскогубцы. — Это только начало.
— Ты не имеешь права! — Алексей снова тяжело дышит, когда поворачивается, чтобы посмотреть на меня, его глаза сверкают гневом и вызовом. — Ты не имеешь права так обращаться со мной…
— Не имею права? — Я подхожу к сцене, щелкая плоскогубцами в руке. — Ты убил моих людей. Ты переманивал моих клиентов, крал мои товары ради собственной выгоды, убил мою экономку и нескольких моих сотрудников и продал остальных. Уже за одно это я должен пристрелить тебя на месте. Но ты на этом не остановился.
Я выхожу на сцену, хватаю его за волосы и откидываю голову назад. Он задыхается, и я использую этот момент, чтобы засунуть плоскогубцы ему в рот, захватывая один из коренных зубов.
— Ты убил моих людей, — рычу я и сильно дергаю, вырывая первый зуб у него изо рта.
Крик Алексея эхом разносится по комнате, его тело дергается, когда начинает течь кровь. Но я на этом не останавливаюсь.
— Ты продал женщину под моей защитой. — Я обхватываю плоскогубцами другой зуб и дергаю.
— Ты похитил и пытался продать жену и нерожденного ребенка моего ближайшего союзника. — Еще один зуб, на этот раз передний.
Алексея снова тошнит, извергая еще больше желчи и крови, когда я отхожу в сторону. Я жду, когда он закончит, и когда он задыхается, я хватаю его за челюсть, снова засовывая плоскогубцы ему в рот.
— Ты украл моих детей. — Еще один зуб, потом еще. — Один для Аники и один для Елены, — хладнокровно говорю я ему, когда кровь капает на сцену. — Но ты не смог остановиться на этом, не так ли?
— Медведь… — Слово вырывается с трудом, сквозь отсутствующие зубы и распухшие губы. Я ухмыляюсь ему, щелкая плоскогубцами и наслаждаясь его внезапным вздрагиванием.
— Ах, ты начинаешь вспоминать, как говорить со мной с уважением. Но ты на этом не остановился, не так ли? Похитив моих детей, мою жену и тех, кто находится под моей опекой, издеваясь над ними и терроризируя их, тебе этого было недостаточно. Украсть то, что принадлежит мне, этого тоже было недостаточно. — Я бросаю плоскогубцы и протягиваю руку, и Левин передает мне охотничий нож, острый с зазубренным концом. Пока он стоит и наблюдает, он берет другой нож, включает зажигалку и проводит ею по лезвию, нагревая его.
— Медведь. — Алексей задыхается, качая головой, его глаза расширяются. — Медведь, я не убил тебя…
— Ты прав. Твоя ошибка, — смеюсь я. — Длинный список ты составил. Особенно когда ты решил, что тебе нужно завладеть всем, что принадлежит мне.
Я наклоняюсь к нему, протягиваю руку между его ног, чтобы схватить его за яйца, другой рукой провожу лезвием ножа по внутренней стороне бедра.
— Нет, ты, должно быть, был не в своем гребаном уме, если думал, что можешь изнасиловать мою жену и получить милосердие быстрой смерти.
— Медведь!
Крик Алексея превращается в животный хрип, гортанный и отчаянный, когда я провожу ножом по его мошонке, дергая за яйца, отделяя их от его тела. Прежде чем он успевает начать истекать кровью, Левин оказывается рядом в одно мгновение, раскаленный нож прижимается к ране так, что она мгновенно прижигается.
Комнату наполняет запах горелой плоти, и я слышу, как Катерина и Саша ахают у меня за спиной. Но ни одна из них не издает больше ни звука и не собирается выходить из комнаты. Они смотрят, и меня переполняет удовлетворение от осознания того, что они обе видят, что произойдет с любым, кто осмелится прикоснуться пальцем к тому, что я должен защищать.
Особенно к тому, что принадлежит мне.
Алексей наклоняется вперед, его глаза стекленеют, и я снова хватаю его за волосы, откидывая его голову назад, так что он вынужден смотреть мне в глаза.
— Когда ты вломился в мой дом, ты сказал, что заключал пари на то, сколько кусков ты сможешь отрезать от мужчин, которые отказались предать меня, прежде чем они потеряют сознание или умрут. — Я холодно улыбаюсь ему. — Я думаю, мы воспользуемся этой возможностью, чтобы посмотреть, сколько это для тебя.
Это не занимает много времени. К тому времени, как я освобождаю одну руку от ногтей, крики Алексея начинают затихать, его тело оседает вниз. Я киваю Левину, который выходит вперед с нюхательной солью, размахивая ею перед носом Алексея, пока он не приходит в себя.
— Этого было разочаровывающе мало, — говорю я ему. — Давай попробуем еще раз.
Это продолжается долгое время. Катерина и Саша наблюдают за всем этим, ни одна из них не вздрагивает и не выворачивает все из себя, чего я не могу сказать даже о некоторых мужчинах, которым приходилось наблюдать, как пытают других мужчин. Каждый раз, когда Алексей теряет сознание, когда я удаляю у него ногти, зубы, пальцы сустав за суставом, Левин будит его снова, прижигая раны, которые слишком сильно кровоточат.
Наконец, когда я отступаю, чтобы отдышаться, вытирая пот со лба забрызганной кровью рукой, Лиам выходит вперед.
— Моя очередь, — тихо говорит он и тянется за ножом.
На левой руке Алексея осталось два пальца, для этой цели ненадолго оторванных от такелажа, и Лиам отводит один из них назад, прижимая нож к суставу. — Это за Анну, ты, гребаное собачье дерьмо, — рычит он, когда Алексей стонет.
Закончив, он протягивает нож Максу, который стоит рядом с Сашей и наблюдает за происходящим с бледным, но решительным лицом.
— Хочешь попробовать? — Спрашивает Лиам так небрежно, как будто передает игровой контроллер, и Макс колеблется.
Его руки не бескровны. Но я точно знаю, что он никогда не пытал человека. Я вижу затруднительное положение на его лице, борьбу между его желанием причинить боль человеку, который причинил боль Саше, и клятвами, которые он когда-то дал.
Наконец, он делает шаг вперед и забирает нож у Лиама.
— Дай мне его правую руку, — тихо говорит он. — Ту, которой он бил ее.
Лиам снова связывает левую руку Алексея, игнорируя его стоны боли, когда он рывком освобождает правую. Голова Алексея наклоняется к Максу, его налитые кровью глаза поднимаются к лицу другого мужчины.
— Ты не боишься своего Бога? — Алексей что-то невнятно бормочет, кровь капает с его губ, слова вырываются хрипло.
Макс делает паузу, нож прижат к указательному пальцу Алексея, ноготь ободран и покраснел.
— Я был бы рад бояться, — просто говорит он. — Если бы я думал, что Бог находится в этой комнате.
Я забираю нож обратно, когда он заканчивает, и начинаю снова, отрезая кусок за куском от Алексея, Левин будит его каждый раз, когда он близок к потере сознания. Наконец, я вонзаю нож ему в пах, глядя на него холодными, жестокими глазами.
— Ты должен был знать, что тебе не будет пощады, когда я догоню тебя. — Мой голос похож на низкое рычание, и я смотрю сверху вниз, отрывая самый последний кусочек Алексея, который я планировал отрезать. Левин мгновенно оказывается рядом, прижигая рану, и Алексей дергается в веревках, глубокий стон агонии вырывается из его пересохшего горла. — Никакой пощады тебе, козел.
Голова Алексея наклоняется вперед, его глаза прикованы к моим. Я вижу в них все, что он испытывает: отчаяние, агонию и, прежде всего, глубокий и всепоглощающий ужас перед тем, что, как он знает, грядет дальше, его собственный конец. Он боится смерти больше, чем должен бояться любой мужчина, теперь я знаю это, потому что за всю боль, которую я причинил ему сегодня вечером, он ни разу не просил об этом. Если бы это был другой мужчина, я бы уважал такую сдержанность. Я бы даже назвал это мужеством. Но для Алексея, я знаю, это не что иное, как трусость.
— Ты сказал, что я старый и беззубый, — напоминаю я ему. — Ты не боялся меня, Алексей. Ты сказал, что я медведь без когтей. — Я наклоняюсь очень близко к его лицу, достаточно близко, чтобы почувствовать вонь его страха, пота и мочи, смешанную в едком запахе в сочетании с железным запахом крови. — Ты должен был знать лучше, — рычу я, прижимая лезвие ножа к его горлу. — За то, что ты сделал, этот медведь перегрызет тебе глотку.
