Я услышала тяжёлые шаги по лестнице. Это был Астор, он не слишком торопился занять своё место. Последним пришёл отец. По его лицу я не смогла понять, какие чувства он испытывает. Впрочем, такое с ним происходило уже пару недель: он осунулся, появились мешки под глазами, и теперь казалось, что перед нами дряхлый старик, а не успешный мужчина средних лет.

Он застыл у окна и без предисловий начал разговор, не поворачиваясь к нам лицом:

– Мне предложили работу в Нью-Йорке. Мы переезжаем. Для нас уже подготовили дом в Астории.

Вот так просто? Сказал и всё! Выпалил на одном дыхании, словно боялся, что если сделает хотя бы одну паузу, то и сам откажется верить, что всё это правда. Он старался не смотреть на нас, разговаривал, будто бы с оконной рамой. Мы с Астором тоже застыли. Я – в изумлении и даже в отчаянии, а брат… На его лице не отразилось ни разочарование, ни досада. Нет, скорее, ему было безразлично. И что-то внутри меня надломилось от осознания, что мой жизнерадостный и крайне эмоциональный брат не проявляет никакого интереса к собственному будущему.

– Почему? – Я резко подняла голову.

– Мне дадут возможность вернуться к исследованиям. Ваша мама знала, что этого я и хотел…

Пошарив глазами по комнате, я заметила стоящую на столе вазу, которую мама втайне ненавидела. Она считала, что это совершенно неуместный предмет декора, который собирает на себя пыль в комнате. Но эту вазу подарила папина кузина Роуз, которая, хоть и не отличалась хорошим вкусом, но была очаровательной женщиной с неестественно громким смехом. По мнению папы, это делало её подарок подходящей вещью для размещения в гостиной. На самом деле ваза была до ужаса нелепой: с волнистым горлышком и непропорционально широким туловом. Возможно, Роуз забыла сказать, что она сама слепила эту вазу? Это многое бы объяснило, в том числе декор, состоящий из цветов пошлого розового цвета и двух бабочек, которые и сами наверняка жалели, что прекратили быть гусеницами. Мама говорила, что для полной картины этой вазе не хватает только носика.

Эта ваза поглотила моё внимание, пока отец снова не заговорил.

– У меня есть неделя на то, чтобы закончить дела здесь.

В одно движение я преодолела расстояние до столика, схватила вазу за горлышко и швырнула в стену. Но она не разбилась. Только маленький осколок у самого основания полетел на пол.

– Это была любимая ваза твоей матери! – Отец строго взглянул на меня.

– Любимая?! Она ненавидела эту вазу! Она много лет пыталась от неё избавиться и поставить в гараж, но ты каждый раз спрашивал про эту дурацкую вазу, и ей приходилось снова и снова возвращать её на место, чтобы каждый заходящий в этот дом человек знал, что у кого-то здесь точно нет вкуса!

Молча наблюдающий за нами Астор хрюкнул от смеха, и мы с отцом оба повернулись к нему. Брат, взглянув на наши лица, без тени стеснения залился смехом, схватившись за бок. Мы с папой переглянулись. Всматриваясь в его серьёзное лицо, я почувствовала, как внутренняя боль мигрировала из головы, где всё это время обитала, дальше. Она поглотила всё моё тело и добралась до самого сердца, не оставив сомнений, что она останется там навсегда.

Поднимаясь от сердца в лёгкие, а затем в гортань, эта боль спровоцировала звук, вырвавшийся из моего рта: смешок, больше похожий на икоту. Он стал громче, отчетливее, звучнее… Я не смеялась. Захлебывалась собственными мыслями.

– Эй, Эванс, успокойся! – Астор неожиданно подбежал ко мне и положил ладони на плечи.

Усадив меня на диван, брат сходил за водой и предложил мне стакан. Отец за всё это время не сдвинулся с места, равнодушно наблюдая за разворачивающейся картиной. Прекратив всхлипывать, я услышала голос отца:

– Нужно собрать вещи как можно быстрее.

Папа наконец поднял глаза. Но он смотрел не на меня, а на Астора. Я знала, что брат не станет противиться его воле. Здесь я могла рассчитывать только на себя. Новая волна гнева закипала во мне.

– А как же школа? Мои друзья?! Ведь всего год осталось учиться!

Ссутулившись, отец бросил на меня быстрый взгляд. В тишине гостиной раздался неуверенный голос брата:

– В Астории тоже есть школы.

Отец посмотрел на него с благодарностью, и это стало последней каплей. Лучше бы он, как Стефани и Джереми, бросил меня одну разбираться с полицией.

– Я никуда не поеду!

– Эванс, я понимаю, тебе тяжело это принять…

Я не дала ему договорить. Теперь я знала, что не смогу переубедить его. Но это не означало, что разговор окончен.

– Понимаешь?! Ты даже не посоветовался с нами! Мама никогда бы не стала лишать нас права выбора!

– Да, Бриджит нашла бы выход… Убедила бы всех.

Он вновь опустил глаза в пол, старательно пряча слёзы. Рослый Астор, положив ладонь на плечо отца, умоляющим взглядом посмотрел на меня. И в этот момент ко мне, наконец, пришло осознание, что не только я потеряла её. Они тоже вынуждены были расстаться с ней.

Наверняка они оба думали, что уехать будет правильным решением. Может, папа и правда счел, что вдали от дома, где так много напоминает о маме, нам будет проще забыть обо всём, что здесь случилось. Они даже не подозревали, что ни одна, даже самая любимая мамой ваза, не могла сравниться с воспоминаниями, которые я бережно хранила в сердце.

И тогда, подумав о маме, я вдруг поняла. Таких ссор у нас в семье никогда не встречалось, и причина была не во всеобщем согласии. Причина была в ней, в её умении найти правильные слова для каждого, в способности слышать и слушать. Я подумала о том, каково было бы ей, если бы она узнала, что сейчас мы ссоримся. И это убедило меня сдаться.

– Я пойду собирать вещи.

Глядя в пол, я уныло поплелась к лестнице. Ни папа, ни Астор не собирались меня останавливать.

Я думала, что когда приду в комнату, то буду реветь. Но слёз не осталось. Опустившись на кровать, я написала Стефани одно короткое СМС. «Я переезжаю». И, отправив его, легла спать.

Очередная беспокойная ночь закончилась для меня в половине девятого. Сегодня суббота, хотя и без того не было нужды идти в школу теперь, когда на горизонте маячила необходимость менять её. Телефон, который я даже не потрудилась убрать в тумбочку, свалился на пол. Стефани прислала, наверное, пару десятков сообщений, которые я отметила как прочитанные, даже не взглянув на них. Я и так знала, что в них написано.

Она чувствовала себя виноватой за то, что бросила меня. Она узнала о случившемся не от меня: кто-то из её подружек тоже был в больнице в то утро. В нашем городе ничего нельзя было утаить.

Тогда Стефани позвонила мне. Она извинялась, объяснялась и клялась, что никогда больше не позволит Томасу за неё решать, что делать. Я сказала, что не злюсь на неё, и это было правдой, ведь у меня просто не было сил злиться. Но вот Джереми… С ним я говорить не хотела. И хотя он тоже написал мне на следующий день, пытаясь оправдаться, мол, Томасу нельзя было садиться за руль, я всё ещё чувствовала себя раздавленной. Пока я сидела в грязной камере полицейского участка, за жизнь моей матери боролись врачи, и они проиграли.

Я спустилась на кухню. Аппетита не было уже давно, но я всё равно заставляла себя выпивать хотя бы стакан молока каждое утро. Так учила мама: завтрак необходим, а не хочешь есть – выпей молока.

Кухонный стол как обычно был занят папиным рабочим ноутбуком, он даже оставил его открытым. Проходя мимо, я случайно задела мышку рукой, и экран загорелся, позволяя мне рассмотреть название документа, который вчера вечером изучал отец. Это было соглашение о неразглашении. Мне стало любопытно, что мой папа решился подписать, и я пробежалась глазами по строчкам. Дойдя до третьего пункта, я ахнула и закрыла рот руками. В нём говорилось о том, что он обязуется передать тело Бриджит Эванс какому-то человеку по имени Альфред Льюис. Судя по всему, он был руководителем научного центра Crescent. Я тут же загуглила название со своего телефона, но информации нашлось совсем немного. Видимо, он открылся совсем недавно. На главной странице сайта обнаружилась странная запись: «Каждый может оказаться на обратной стороне!». Я стала листать документ, но никаких конкретных сведений о предмете договора он не содержал. На самой последней странице красовалась подпись моего отца.