Лилли теперь, наверно, уже на полпути к подножию горы, спешит вернуться в Альтдорф, к цивилизации. А то существо, которое напугало ее, которое убило Вейдта и других, должно быть, где-то рядом, возможно, ищет теперь ее. Или Освальда.

Пьеса продвигалась вперед акт за актом, и герои храбро встречали одну опасность за другой. Детлеф навыдумывал всяких лихих подробностей, которых Женевьева не могла припомнить. Тут были и героические речи, и страстная любовная сцена. Все, чем запомнилась Женевьеве первая поездка, это долгие дни - мучительные для нее при солнце - верхом и безнадежные, ужасные ночи у костра. Когда нашли Хайнрота, вывернутого наизнанку, по сценарию она поклялась над его трупом продолжать путь. На самом деле она раздумывала, не отказаться ли от этой затеи и не отправиться ли домой. Она доиграла до середины, ее старые страхи внезапно возродились, и Детлеф сымпровизировал ответ, лучший, чем все, что он написал для этой сцены. Набитое свиными потрохами одеяло, изображавшее Хайнрота, выглядело более реальным, более ужасным для нее, чем некогда его настоящий труп.

Иллоне Хорвати было трудновато справляться с изменениями в сценарии, и в сценах с Женевьевой она нервничала. Но Эржбет всегда боялась ее, и неуверенность актрисы работала на образ. Глядя на атлетические танцы Иллоны - та была искуснее Эржбет,- Женевьева опасалась, что может получить несколько ощутимых ударов в сцене их драки в последнем действии и что тогда драму ждет преждевременный и неожиданный финал.

В любовной сцене Женевьева, все еще пребывающая в изумлении от всего этого, отворяла кровь из шеи у Детлефа. Она слышала, как ахнула публика, когда струйка крови потекла по его воротнику. Насчет этого баллады лгали. Этого никогда не было, по крайней мере, не было тогда. Хотя - двадцать пять лет спустя - она поняла, как сильно желала этого. Освальд никогда по-настоящему не отвечал ей взаимностью, он берег свою кровь для себя, несмотря на его формальные предложения. Он протянул ей однажды запястье, как человек, который кормит собаку, а она слишком нуждалась в крови, чтобы отказаться. Это все еще мучило ее. Она гадала, как реагирует Освальд на то, что будет навсегда увековечена эта старая история, эта старая ложь. Что он чувствует сейчас, сидя рядом с Императором, глядя, как вампир пьет кровь заменившего его актера?

Пролетали часы. И в пьесе, и вне ее сгущались силы Тьмы.

Этим вечером Детлеф чувствовал себя триумфатором. Женевьева была само вдохновение. Во время относительно редких сцен, в которых его Освальд не был занят, он наблюдал за своей новой исполнительницей главной роли. Если бы она захотела заниматься этим, то могла бы стать звездой поярче Лилли Ниссен. Какая еще актриса могла бы реально жить в веках?

Конечно, она использовала в роли глубоко личные чувства, и такое событие явно взволновало ее, но она быстро училась. После нескольких мгновений нерешительности в ранних сценах она играла все увереннее и теперь уже без труда доминировала в своих сценах. Ее окружали признанные профессиональные актеры, и им приходилось стараться, чтобы не отстать от нее. И публика реагировала соответственно. Может быть, театр был готов к появлению звезды-вампира? И он мог чувствовать ее внутри себя, она шептала в его мозгу, вытягивала из него мысли. Их любовная сцена была самым потрясающим из всего, что он сыграл на сцене.

Во всем остальном представление шло как по маслу, каждая часть его вставала на свое место точно по плану. Детлефу остро недоставало комментариев Варгра Бреугеля из-за кулис, но он чувствовал, что теперь способен произносить их сам. «Меньше»,- слышал он слова друга во время одной речи, «больше», - во время другой.

Актеры делали то, что он хотел от них, и даже сверх того. Трюки срабатывали по первому сигналу и вызывали нужную реакцию у зрителей.

Даже Козински, которого за его размеры призвали играть бессловесную роль хромого комичного огра, смеялся и наслаждался как дитя и упрашивал Детлефа позволить выйти снова в любой сцене, где нашлось бы для него место.

- Разве вы не видите, - повторял он, - на постоялом дворе в горах я мог бы быть вышибалой, в лесу - охотником на волков…

Детлеф поставил возле туалетов своего человека, и после каждого антракта тот должен был докладывать, что услышал. Публика - наверно, самая сложная в целой Империи, и наиболее влиятельная тоже - восторгалась пьесой. Старики просто влюбились в Женевьеву - и в персонаж, и в актрису. Его шпион нехотя повторил восторженные излияния Клотильды Аверхеймской в адрес Детлефа-Освальда насчет тембра его голоса, фасона его усов и формы его икр. Детлеф импульсивно расцеловал мужчину.

Детлеф переменил десять мокрых от пота рубашек и выхлебал три галлона лимонной воды. Иллона Хорвати блистала на сцене и продолжала оставаться совершенно больной за кулисами, вцепившись в свое ведро и время от времени тихо срыгивая в него. Одного из статистов, изображавшего разбойника, Жесснер во время поединка полоснул по руке, и ему пришлось оказывать помощь в гримерке. Феликс Хуберманн трудился как одержимый, выжимая из своих музыкантов такие мелодии, каких человеческое ухо еще не слыхивало. Во время магических сцен музыка становилась неземной, едва ли не ужасной. Детлеф Зирк знал, что это ночь, после которой его будут помнить.

Итак, последнее действие началось.

Женевьева и Детлеф были одни на сцене, предполагалось, что они стоят перед дверью того самого зала, в котором шло представление, большого зала замка Дракенфелс. К ним присоединился Гесуальдо-Менеш, с горняцкой киркой в фальшивой правой руке. Его настоящая рука была привязана к туловищу, но, сжимая в ее ладони шарик, он мог управлять искусственной рукой, придавая ей подвижность.

Музыканты замолкли, за исключением одинокой флейты, изображавшей жуткие ветры, продувающие населенный призраками замок.

Женевьева могла бы поклясться, что все зрители затаили дыхание минут этак на пять. Актеры переглянулись и толкнули дверь. Декорации вокруг них начали распадаться, и сцена словно исчезла. Женевьева по-настоящему очутилась снова…