Детлеф спал плохо. Он рано ушел к себе, не желая быть втянутым в путину дел, касающихся труппы и пьесы, после того как он видел, что осталось от Руди. Теперь он лежал в постели без сна и желал, не в первый раз с тех пор, как ввязался в эту историю, снова оказаться в своей камере в крепости Мундсен. По крайней мере, там можно было ненавидеть Зарадата. И Зарадата он мог видеть, понимал его мелкую пакостную натуру. В крепости Мундсен не было никаких призрачных монахов, указующих бестелесными пальцами, не было и убийц, срезающих с трупов жир и выкалывающих глаза. В самом деле, в сравнении с замком Дракенфелс крепость представлялась просто курортом. Возможно, когда-нибудь Детлеф сделает свой тюремный опыт предметом фарса, с хитрыми должниками, дурачащими комически глупых «надежных», и с напыщенным комендантом, которого беспрестанно оскорбляют его подопечные.

Бесполезно. Сегодняшней ночью он не может думать о комических масках.

Его тревожило не только то, что среди них, возможно, есть безумец, рыщущий по темным коридорам замка Дракенфелс, но и то, что Хенрик Крали, человек Освальда, оказался потенциальным тираном, который скорее рискнет жизнями всех членов труппы, чем доставит какое бы то ни было беспокойство кронпринцу. Таррадаш сказал как-то: «Покровитель - это человек, который в течение двадцати минут наблюдает, как вы тонете, а когда вам, наконец, удается выбраться на берег собственными силами, он обременяет вас своей помощью». И с выборщиком Миденланда и «Историей Сигмара», и теперь с кронпринцем Остланда и «Дракенфелсом» Детлеф, похоже, становится специалистом по высокопоставленным покровителям и обреченным на неудачи пьесам. Ему нравился Освальд, но он не питал иллюзий насчет собственной значимости в конечных планах принца.

Единственное утешение состояло в том, что, не считая Лилли Ниссен, пьеса продвигалась на удивление хорошо. Если они переживут все это, «Дракенфелс» сделает им имя. Ласло Лёвенштейн - это просто открытие. Когда представление будет перенесено в альтдорфский театр, Детлеф настоит, чтобы Лёвенштейна включили в труппу. После этой постановки он станет звездой сцены. В следующий раз Детлеф собирался отойти от актерства, чтобы лишь писать, ставить пьесу и создать спектакль специально под удивительно талантливого Ласло. Нет ни одной хорошей пьесы о Борисе Неумелом, и Лёвенштейн мог бы вполне подойти на роль этой трагической фигуры. Можно было бы даже сочинить неплохую историю про убийство царицы Каттарины ее прапраправнуком, царевичем Павлом. Если бы только удалось уговорить Женевьеву Дьедонне сыграть царицу…

Если бы только можно было уговорить Женевьеву Дьедонне сыграть саму себя. С ней уж точно было бы меньше хлопот, чем с Лилли Ниссен.

Детлеф много думал о вампирше. После убийства Руди он считал, что ей грозит некая опасность, если она останется в крепости, а он чувствовал себя обязанным по отношению к ней. Как, однако, мог он надеяться защитить шестисотшестидесятилетнюю особу, которая способна крушить гранит голыми руками и которая уже смотрела в лицо Дракенфелсу и осталась жива? Может, это ему лучше просить у нее защиты?

И в дополнение к неизвестному убийце, призрачным монахам и каким угодно демонам, возможно, еще цепляющимся за камни Дракенфелса, не нуждаются ли все они в защите от Хенрика Крали?

Детлеф хотел бы, чтобы Освальд был уже здесь. Однажды он уже взял верх над всеми опасностями этого места. К тому же Детлеф надеялся, что кронпринцу будет интересно узнать, что творит Крали от его имени.

Когда в его дверь тихонько поскреблись, Детлеф вцепился в простыню, словно ребенок, который перед сном наслушался историй про привидения, и свеча его упала. Он знал, что сейчас все будет кончено и баллады будут рассказывать о гении, убитом в собственной постели и не успевшем создать свое лучшее творение.

- Это я, - прошипел низкий женский голос.

Предчувствуя, что пожалеет об этом, он встал и отпер дверь. Пришлось оттащить от нее кресло, которым была прижата дверная ручка.

В коридоре стояла Женевьева. В ее присутствии Детлеф почувствовал одновременно облегчение и возбуждение.

- Женевьева, - вымолвил он, открывая дверь пошире. - Уже поздно.

- Не для меня.

- Простите. Я забыл. Вы когда-нибудь спите?

Женевьева пожала плечами:

- Иногда. Обычно по утрам. И не в гробу, засыпанном родной землей. Я родилась в Парравоне, даже в ту пору достаточно цивилизованном для того, чтобы мостить большие дороги, так что с этим были бы проблемы.

- Входите, входите…

- Нет, вы должны выйти. Странные вещи происходят в ночи.

- Я знаю. Поэтому я и заперся в своей комнате с серебряным метательным ножом.

Женевьева вздрогнула и сжала правую руку в кулак. Он вспомнил историю о предательстве гнома Ули.

- И вновь простите. Я не подумал…

Она по-девичьи рассмеялась:

- Нет, нет, все это меня вовсе не беспокоит. Я ночное создание, поэтому должна жить со всем этим. А теперь одевайтесь и берите свечу. Вы, наверно, не можете видеть в темноте так же хорошо, как я.

Тон ее был шутливым, кокетливым, но глаза оставались серьезными. Странная особенность вампирских глаз.

- Отлично, но я возьму свой нож.

- Вы мне не доверяете? - Ее зубы обнажились в улыбке.

- Женевьева, в данный момент вы и Варгр Бреугель - единственные люди в этом месте, которым я доверяю.

Детлеф натянул брюки и куртку и отыскал пару тапок, которые не наделают слишком много шума на непокрытом каменном полу. Он снова зажег свечу, и Женевьева потянула его за рукав.

- Куда мы идем?

- Куда поведет мое чутье.

- Я не чувствую никакого запаха.

- Я тоже. Это риторически. Вы же знаете, я могу чувствовать вещи. Это дано таким, как я. В этом месте что-то очень не так. Когда мы пришли сюда, здесь было чисто и пусто, но нечто пришло вместе с нами и поселилось тут. Что-то древнее, что-то злое…

- Двадцать седьмая повозка.

Женевьева остановилась и озадаченно взглянула на него.

- Помните, мы никак не могли сосчитать количество повозок в караване, - пояснил Детлеф. - Предполагалось, что их двадцать шесть, но всякий раз, когда мы на них не смотрели, получалось, будто их двадцать семь. Если то, о чем вы говорите, пришло с нами, наверно, оно ехало в этой повозке.