Сестра Клементина принимала особое участие в безумице. Дочь богатых и недостойных родителей, Клементина Клаузевиц принесла обет Шаллии, пытаясь расплатиться с миром за, как она считала, долги своей семьи.
Отец ее жестоко эксплуатировал своих арендаторов, заставляя работать на его полях и фабриках, пока люди не валились от изнеможения, а мать была пустоголовой кокеткой, посвятившей всю жизнь мечтам о времени, когда их единственная дочь сможет вращаться в высшем альтдорфском свете. Накануне первого грандиозного бала, который почти наверняка должен был посетить прыщавый мальчишка девяти лет от роду, связанный каким-то дальним родством с императорской семьей, Клементина сбежала и нашла утешение в простой монашеской жизни.
Сестры Шаллии посвящали себя целительству и милосердию. Некоторые шли в мир и становились врачами общей практики, многие тяжко трудились в больницах Старого Света, а считаные единицы выбирали служение в хосписах. Здесь принимали неизлечимых, умирающих и тех, от кого отказались близкие. А в Большом Хосписе во Фредерхейме, в двадцати милях от Альтдорфа, содержались душевнобольные. В прошлом эти стены давали приют двум императорам, пяти полководцам, семи наследникам домов выборщиков, множеству поэтов и бессчетному количеству ничем не приметных граждан. Безумие может вселиться в каждого, и сестрам предписывалось с одинаковой заботой относиться ко всем пациентам.
Безумная подопечная Клементины не могла вспомнить свое имя - в документах хосписа она значилась как Эржбет, - но знала, что была танцовщицей. Порой она удивляла других пациентов, танцуя с изяществом и выразительностью, столь не вязавшимися с ее растрепанными, спутанными волосами и лицом в глубоких морщинах. В другое время она начинала вслух повторять длинный список имен. Клементина не понимала, что означает это долгое перечисление, и как посвятившая себя ордену, устав которого предписывал никогда не отнимать любую разумную жизнь, пришла бы в ужас, узнав, что ее пациентка называет имена всех тех, кого она убила.
За содержание Эржбет хоспис получал щедрые пожертвования. Особа по фамилии Дьедонне, ни разу не навестившая ее, распорядилась, чтобы банкирский дом Мандрагоры переводил хоспису сто крон в год, покуда на его попечении находится танцовщица. И одна из первых семей Альтдорфа также принимала участие в ее судьбе. Кем бы ни была Эржбет, у нее имелись некие влиятельные друзья. Клементина строила догадки, не является ли она потерявшей рассудок дочерью знатного человека, который стыдится в этом признаться? Но, с другой стороны, единственным, кто регулярно навещал ее, был невероятно толстый и уродливый старик, провонявший джином и явно не имеющий представления о высшем свете. Для сестры не так важно было, кем была пациентка, как то, кем могла бы быть.
Теперь, это пришлось признать даже Клементине, Эржбет, скорее всего, никогда уже не будет кем бы то ни было. За эти годы она полностью ушла в себя. Все время, что она проводила на залитом солнцем четырехугольном дворе хосписа, она просто глядела в пустоту, не видя ни сестер, ни других пациентов. Она никогда не шила и не рисовала. Читать она не могла или не хотела. И уже больше года не танцевала. Даже кошмары перестали ей сниться. Большинство жриц считали спокойствие знаком милосердного исцеления, но сестра Клементина знала, что это не так. Она быстро угасала. Теперь это была удобная пациентка, не то что некоторые буйные, с которыми приходилось иметь дело ордену, но она погрузилась в царящую внутри нее тьму куда глубже, чем в момент поступления в хоспис.
Буйные - кусающиеся, царапающиеся, брыкающиеся, вопящие и сопротивляющиеся - отнимали все внимание сестер, в то время как Эржбет сидела тихо и ничего не говорила. Сестра Клементина пыталась установить с ней контакт и старалась каждый день не меньше часа разговаривать с пациенткой. Она задавала вопросы, остававшиеся без ответа, рассказывала женщине о себе и затрагивала общие темы. У нее ни разу не было ощущения, что Эржбет слышит ее, но она знала, что должна пытаться. Порой она признавалась себе, что говорит все это в той же мере для себя, как для Эржбет. Другие сестры были из совсем другого круга, и они слишком часто бывали нетерпимы к ней. Она ощущала сходство с этой встревоженной, хранящей молчание женщиной.
Потом приехал человек от кронпринца Освальда - учтивый управляющий с запечатанным письмом к верховной жрице Маргарет. Вкрадчивость управляющего почему-то обеспокоила сестру Клементину. Он приехал в черном экипаже, на окнах которого были укреплены не слишком бросающиеся в глаза решетки - нелепые на фоне богатой обивки - специально для этой миссии. Герб Кёнигсвальдов - корона с тремя зубцами на фоне раскидистого дуба - напомнила ей о глупых мечтах её глупой матери. Она не знала, перестали ли родители разыскивать ее, а может, никогда особо и не утруждались этим.
Маргарет позвала ее в часовню и велела подготовить Эржбет к путешествию. Клементина запротестовала было, но верховная жрица милосердия одним лишь взглядом охладила ее пыл настолько, что пропало всякое желание возражать. Управляющий сопровождал ее, когда она отправилась на поиски сумасшедшей во двор. Видимо, безумица заметила его присутствие, и все старые страхи вернулись к ней. Эржбет уцепилась за жрицу, целуя серебряного голубка на одеянии сестры Клементины. Та пыталась успокоить свою подопечную, но получалось не слишком убедительно. Управляющий стоял поодаль, не выказывая никаких признаков нетерпения, и ничего не говорил. У Эржбет не было личного имущества, не было одежды, кроме белого платья, какие носили все обитательницы хосписа. Все, что у нее было, - это она сама, а теперь, похоже, и она по прихоти принца не принадлежала себе.
Клементина отколола с платья брошку-голубка и отдала Эржбет. Может, так ей будет спокойнее. Она привела волосы женщины в некое подобие порядка, поцеловала ее в лоб и пожелала доброго пути. Управляющий кронпринца помог оторвать ее пальцы от платья Клементины. Этой ночью сестра Шаллии плакала во сне. На следующее утро она с удивлением и некоторым стыдом обнаружила, что подушка заскорузла от высохших слез. Она помолилась и вернулась к своим обязанностям.
