Разбудила меня Джина. На улице светало. Рыжая не спеша ходила по песку недалеко от нас и смотрела в сторону спокойного моря. Я снова распереживался и спросонья спросил, все ли хорошо.

– Да.

Короткий взгляд диких зеленых глаз. Краткий ответ, от которого тревоги мои ушли, но не полностью, а будто их приглушили ровно до той степени, которая требовалась мне сейчас, чтобы уснуть.

***

– Вставайте! Салливан! Микеле, Артур! Гадство… Поднимайтесь!

Марвин кричал на нас. Карина выпрыгнула из машины и, потирая руками заспанные большие глаза, испуганно смотрела на него.

– Зачем бить? Зачем кричать? Не надо кричать, – быстро протараторил с акцентом Микеле, который получил ногой в бок от сходившего с ума Марвина.

– Ты что, озверел!? – Артур уже хотел кинуться на Марви, но тот сам рухнул на колени.

И тут до меня начало доходить, что случилось: среди нас не было Джины. Моя растерянность переросла в злость, но не ту, с которой нас сонных расталкивал Марвин, а в злость, смешанную с ненавистью к самому Марви.

– Где она? – я быстро встал рядом с ним на колени и взял его за плечи. – Говори, ну?

Марвин молчал. Мне казалось, он смеется надо мной.

– Ты! Это ты виноват! Ты знал! Что она тебе говорила?! – мне казалось, что я сейчас разорву его. Марви продолжал молчать. – Говори! – я толкнул его.

– Я не понимаю.

Я накинулся на Марвина и начал его избивать. У меня сильно дрожали руки, темнело в глазах от злости, вся сила уходила прочь, но мне хотелось сделать Марвину так больно, чтоб он почувствовал всю-всю ненависть, которая правила мной в этот миг. Он не сопротивлялся, будто ему было все равно, бью ли я его. Даже больше – казалось, он хочет, чтоб я его побил, чтоб теснящееся в нем равнодушие хоть на мгновенье пропало. Мои удары проходили как-то вскользь, теряя всю силу при касании. Артур и Микеле оттянули меня от него.

***

Мы стояли над уже мертвой Джиной Штейнберг. Карина, рыдая, прижимала ее тело к себе. Артур нервно ходил в стороне, бормоча что-то себе под нос, и порывался уйти, но каждый раз его что-то удерживало. На лице Марвина ничего не выражалось, все пытались сдерживать подступавшие слезы и сидевший в горле ком. Я присел, убрал с бледных щек Рыжей песок и заплакал.

– Нам… Нам надо уйти отсюда!

– Артур, ты в своем уме? Она тут, мы же… Мы не можем так просто бросить ее! – Карина кричала на кудрявого парня, пока тот с ужасом косился на Джину, будто боясь, что та осудит мысли, что вот-вот должны были сорваться с языка Артура.

– Плохо это кончится. Плохо кончится. Плохо, – Микеле, содрогаясь от громких криков Карины, сидел недалеко на песке, пытаясь сдавить свою голову и сделать из нее что-то похожее размером на грецкий орех. Паренек не отличался храбростью, а такая ситуация, с виду, совсем сводила его с ума. Сложно было сказать, что вообще происходило внутри него.

– Вы прикалываетесь? Если узнают, что она сдохла, а мы тут были, нас сразу повяжут! Нам валить надо! Хули вы медлите? – Артур начал расталкивать сидящего на песке Микеле, тянуть его под руку в сторону к машине.

Карина кричала на Артура, пыталась уговорить забрать тело Джины с собой, что-то доказывала ему. А я через призму воспоминаний смотрел на не так давно умершее, теряющее краску тело той Рыжей, которую знал раньше, и находил разницу лишь в цвете облепленной песком кожи. Мне безумно хотелось, чтоб она на прощание улыбнулась мне, как это делала раньше: случайно, неожиданно, быстро, предназначая улыбку только мне. Но и теперь, утонув, убив себя, она отказывалась следовать моим скрытым желаниям. И плакал я скорее не из-за ее смерти, а из-за того, что вот теперь, склонившись над ее телом и смотря прямо в ее закрытые глаза, она все равно, как и раньше, не обращала на меня внимания. Вакуум между нами лишь рос все это время, и когда я подумал, что он исчез и я, наконец, смогу стать ближе к Джине, она решила перевернуть все с ног на голову, поступить, как обычно, по-своему и умереть, достигнув вакуумного апогея.

Ночь была беспокойной. Салливан, как и обычно, долго не мог уснуть. Он лежал и рассматривал потолок, видя на нем воспоминания прожитого дня, а те в свою очередь цеплялись воздушными лапками за прошлое и тянули, точно поезд вагоны, веретено неприятных минувших событий.

Так и не уснув, Айзек решил по совету психолога побывать на свежем воздухе и отправился прогуляться близ неработающего фонтана. Небольшая парковая зона размещалась прямо напротив многоквартирного дома Салливана. По ночам здесь редко кто ходил, так как этот район города считался небезопасным, но проведя здесь большую часть своей жизни, Айзек так этой опасности на себе и не ощутил. Фонтан стоял посреди улицы: сделанный кругом, из белого мрамора. В его центре красовалась статуя в виде сидящей на камне девочки, изящно протянувшей выше к небу свой указательный палец, на который села бабочка. Когда в последний раз Айзек уезжал к своему дядьке в пригород, у этой девочки еще был нос. Теперь же Салливан мог лишь стоять и вглядываться в чернеющую пустоту на его месте, из-за чего ему даже на секунду показалось, что и у него самого тоже исчез нос. Айзек дотронулся до носа и, убедившись в обратном, провел уже всей ладонью по лицу.

– Все бредни, сплю мало, – негромко протвердил он себе под нос.

Он присел на лавочку, отвернутую от фонтана, но прижатую спинкой к нему, и вспомнил, как делал на этом самом месте предложение Мэриан.

***

Это происходило ясной и звездной ночью. Мэриан сидела на той же лавочке у фонтана и смеялась. А Айзек, дождавшись подходящего момента, схватил ее за руку и, встав на колено, начал много говорить. Это были слова о чувствах, о любви, о преданности. И все, что он тогда произносил, теперь казалось одним большим враньем. Но действительно ли это было вранье? Или Айзек любил Мэриан? А может быть, любит и сейчас, но чувства эти поглощают эмоции, которые в мире человеческом во многом виноваты: человек так устроен – поддаваясь эмоциям, он уже не слышит себя настоящего, теряет искренность, позабыв о том, чем дорожил.

Следом всплыли и воспоминания о знакомстве с Мэриан. Это было весенним утром. Еще молодой Салливан подрабатывал в цветочной лавке. Он переносил ящик тюльпанов, как случайно задел им девушку. Сразу заизвинялся, хотел протянуть руку, но по забавному стечению обстоятельств к нему на лицо села бабочка. Салливан начал ее смахивать и вновь зацепил девушку коробкой. Та засмеялась и предложила встретиться на обеденном перерыве.

После этого Мэриан каждое утро под каким-то предлогом оказывалась в цветочной лавке: она рассматривала цветы и, подозвав к себе юношу, расспрашивала о растениях, их поливе, уходе за ними. Конечно, причиной таких расспросов было любопытство не к цветам, а к юноше, к Салливану.

***

Она пела песни, кружилась вокруг Айзека, пока играли уличные музыканты. А устав, отвела парня к лавочке и, прижавшись к молодому человеку, взяла его ладонь. Салливан наблюдал за девушкой. Ему нравилась Мэриан, но действительно ли он ее любил? Все это время правда ли он любил ее? А, может быть, и это было враньем. Повстречавшись тогда в цветочной лавке, Салливан увидел не Мэриан, а отражение пустоты в осколках своего прошлого. Было в Мэриан то, чего не хватало Айзеку в детстве, когда в редкие минуты ему удавалось находиться рядом с родителями; было то, что он уже встречал в отрочестве, то, что он хотел покорить, но, не желая убивать, не трогал и давал этому волю, лишь наблюдая со стороны, как за светлячком в ночи. Увидев такого светлячка вновь, он уже не хотел его отпускать, а потому посадил в стеклянную банку, чтобы опять не потерять. Но светлячок со временем стал все реже и реже поблескивать. Не понимая, в чем дело, Салливан крепче сжимал банку, пытаясь согреть ночное создание. Но однажды светлячок был задушен, а банка лопнула. Желая завладеть чувствами, которых не видел в прошлом, Айзек создал себе иллюзию любви, получив впоследствии эмоции, но тем убив невинное создание.