– Салливан!

Айзек все глубже погружался в себя, он уже не смотрел вперед, он даже не смотрел себе под ноги, но смотрел в самого себя. В самую глубь себя, пытаясь понять, что побудило его сделать самого себя таким, какой он есть. «Я ведь другим был; не тем, кто я сейчас есть» – так громко звучало в его голове. «Я был мальчиком, который не боялся грозы, а был с ней заодно. А теперь я убегаю от нее, прячусь» – в конце концов, мысли превратились в бубнение под нос.

– Исакито!

Кто-то схватил Айзека за рукав, но он продолжал быстро идти вперед.

– Исакито, черт возьми! – слегка прихрамывая, худощавый мужчина обогнал Айзека и преградил ему путь так, что тот врезался в него.

– Марвин… – как-то автоматически сказал Айзек, посмотрев на мужчину, но одновременно посмотрев и через него. – Марвин… Марвин.

Айзек задумался, почему во время буйного концерта живого фарша в голове, плюхающегося и так и намеревавшегося убежать через уши, ему на ум вдруг пришло это имя, как увидел он перед собой человека, с которым провел большую часть своего детства.

– А, Марвин! Боже правый, я тебя не заметил.

– Еще бы! Летишь вперед, не видишь перед собой никого-ничего! Думал, горло сорву, пока до тебя дозовусь, – мужчина поправил прилизанные дождем и прилипшие к шее локоны волос, отдавшись широкой улыбке.

– Что ты здесь делаешь? Уж тебя я и не думал встретить, – Айзек начал все более припоминать, кто такой Марвин, и, когда память его наткнулась на то, что за долгие годы уже и стерлось из головы, он похмурел.

– Ты не отвечал на мои письма, я и перестал писать. Прости меня за это, я знаю, что тебе было тяжело. Но прошло уже столько лет, – мужчина заметил перемену на лице приятеля. – Да, сглупил! И вообще не с того начал, мы столько не виделись, а я о письмах. Прости. Но мы оба хороши. Теперь-то мы с тобой наболтаемся! Я тут, на месте, работу нашел. Буду к тебе каждый день в гости ходить! Отомстим за потерянные в разлуке годы!

– Марвин, ты не должен меня неправильно понять…

– Вдвоем сглупили по юности, ничего, Айзек. Я ж почему тут. Недавно ездил в местный музей бабочек. Помнишь мое увлечение? Ты не представляешь, это фантастика! Это подтолкнуло меня тут остаться подольше, а потом подумал, что тут ты и…

– Марвин, – Айзек говорил как-то тихо, его занимали мысли о другом, но надо было что-то сообщить другу детства и сделать это побыстрее, чтоб снова погрузиться в нечто важное и не отвлекаться более на то, что могло случайно вот-вот всплыть и сделать больно; надо было раствориться где-нибудь; где-нибудь в себе.

– …Да! Так что если ты думал, что наша встреча – радостная случайность, это вовсе не так. Не угадал ты, дорогой Исакито! Все не случайно!

– Я просил тебя не называть меня так.

– Не меняешься, Исакито! Как я тебе рад! – Марвин обнял друга и вразвалочку поплелся с ним, держа под руку. – Ты ведь еще тут живешь, как раньше? В материнском доме? Раз я тебя встретил, верно, что да. Так дай скажу радостную новость! Специально ради тебя мне пришла в голову мысль поселиться тут, в твоем районе! Здорово? Еще как здорово! Мне так хотелось удивить, потому и не стал опять начинать писать тебе, а вот так разом выкладываю тузы на игральный стол.

– Марвин! – Айзек остановился и посмотрел на Марвина уже не через пелену мыслей, а прямо в глаза, подмечая, как за годы изменился бывший друг. На тощем лице расположились под глазами синяки и морщины. Вьющиеся пряди светлых волос из-за дождя сосульками свисали на плечи. Небрежная щетина покрывала заостренные скулы. Только сейчас мужчина заметил, что его товарищ на полголовы ниже его самого. Единственное, что осталось неизменным – теплые желто-зеленые глаза.

Сам Салливан тоже за это время не стал моложе. Но изменения отслеживались не так выразительно, как на лице Марвина. Густые темные волосы не стали реже, но приобрели кое-где серебряный блеск, жемчужная улыбка стала реже появляться на лице, линия бровей стала чаще хмуриться, а выразительность каштановых глаз лишь приобретала с годами серьезность.

– Да? – улыбнулся тот.

– Оставь меня.

– Не теперь, Салливан! Мне столько хочется тебе рассказать!

– Марвин, прошу.

– Знаю, я тебе, наверное, уже надоел своей болтовней, – улыбка Марвина сползла с его лица, превратившись в сожаление. – Я тебя ею еще в детстве замучил. Но мы не дети теперь, и, Исакито… Нам надо поговорить о том, что случилось. Ты меня постоянно отгонял от себя, так послушай хотя бы теперь.

– Я хочу оставить детство позади, а вместе с ним и… Нет. Я хотел сказать, что мне теперь не интересно.

– Стой, дослушай меня! – Марвин схватил Айзека за рукав его пальто и, увидев, что Салливан рассерженным взглядом смотрит на его руку, одернул ее. – Мне действительно надо много чего сказать. Но воля твоя, я могу молчать. Я готов не говорить, а слушать тебя, Салливан. Стой!

Айзек ничего не ответил. Лицо его имело раздраженную гримасу, пропитанную отвращением. Он быстрым шагом ушел и не поворачивался до той поры, пока не очутился на углу дома. Собственно, и оглянулся он этот один раз только для того, чтоб убедиться, нет ли за ним преследования. А Марвин еще четверть часа стоял на месте, пока его плавно обтекала волна прохожих по сторонам и усилившийся дождь сверху. Он надеялся, что друг вернется. Вернется и выслушает его. Этого не случилось. Дождь усилился, и Марви хотелось вместе со стекающими с его одежды каплями убежать вниз под канализационную решетку и раствориться среди прочей воды.

***

Айзек захлопнул дверь. Его переполняли эмоции. Повесив пальто и упав в бордовое кресло, стоявшее на балконе, Салливан смахнул с тумбы, что стояла рядом, дохлую моль и взял пачку сигарет. «Попить чай? – он саркастически засмеялся и начал щелкать зажигалкой. – Неужели Бопре считает, что это поможет?». Айзек втянул в себя порцию дыма и, вновь приняв смиренное положение лица, прикрыл глаза. Отбивали дробь падающие с высокого неба капли дождя. Шумел город. Оттряхивая ненужный пепел в подставку для горшка, Айзек Салливан втягивал в себя дым. Он уже ни о чем не думал, только слушал маршировку капель по крыше здания. Сегодня у Салливана выдался сложный день. Но вишенкой на торте был Марвин. Встреча с ним стала самым мерзким событием. И отвращение это уходило с корнями в его юные годы, а быть точнее, в один случай, что изменил жизнь Салливана на две неравных части, что без конца шли в противостояние друг с другом. И засыпая, Айзек тонул в том, что было в первой части его жизни, и оттого ненавидел вторую, в которой жил.

Многих клонило в сон. Микеле, распластавшись на песке около полена и натянув на глаза цветную полосатую шапку, уже вовсю похрапывал. Португальского паренька безмерное количество алкоголя первым свалило с ног. Мы хотели дождаться рассвета, но не было и трех утра, как все согласились с тем, чтобы плюнуть на эту затею.

– А где Штейнберг затерялась? – спросил Артур, высосав последнюю бутылку пива и кинув ее в песок. На его квадратном щетинистом подбородке поблескивали при тусклом свете костра и луны стекавшие капли алкоголя. Но даже в таком состоянии он выглядел впечатляюще. Кудри пышно обрамляли силуэт головы. Белая расстегнутая рубашка оголяла мускулистое подтянутое тело. А басистый голос сводил с ума любую девчонку, независимо от того, был Артур пьян или нет.

– Марвин последний с ней в море оставался.

– Я не знаю, где Джина. Я выходил из воды, она сказала, что хочет еще немного поплавать, – очень просто ответил Марви, и я стал переживать от такого ответа. Обычно Джина всегда была на виду, в окружении толпы людей, которые нуждались в ней, как в воздухе.

– Да успокойтесь, придет. У человека, живот прихватило, может. Вот и потерялась.

– Тогда у нас есть невероятная возможность послушать чьи-то дрыстания перед тем, как уснуть.

Все засмеялись.

Карина, которой Артур, вероятнее всего, вскружил голову, полезла с ним в машину спать у него на плече, Микеле уже ловил третий сон на песке, а мы с Марвином спустили мешковину на землю и примостились на ней. Я еще минут десять с каким-то волнением поглядывал на побережье, а после уснул.