Аркадий начал медленно поворачиваться, собираясь покинуть комнату, но задержался и вновь улыбнулся.

– Но есть ещё кое-что, о чём ты должна знать, Лера, кое-что очень важное. Я умею ловить правильные взгляды, но никогда раньше не чувствовал той искры, о которой рассказал. Той искры, которая заставляет меня произносить слова по-настоящему и хотеть… хотеть говорить о чувствах. Раньше так было один-единственный раз. И теперь… с тобой, Лера. Удивительно, но почему-то – с тобой.

Больше он не задерживался. Вернулся в кабинет, запустил программу на ноутбуке и подменил информацию в базе данных авиакомпании, убрав из неё все упоминания о том, что Валерия Герасимова путешествовала из Москвы в Иркутск. А когда закончил, вновь посмотрел на монитор, приблизил изображение и коснулся ягодиц девушки. Очень мягко. И улыбнулся так, словно в самом деле ощутил кончиками пальцев нежную кожу и приятную упругость молодого тела. Будто ласкал её, постепенно разжигая.

Прикоснулся так, будто любил.

Лера по-прежнему лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку, показывая себя со спины. Лежала спокойно, не шевелясь и не вздрагивая, что давалось ей с огромным трудом, зато Аркадий не видел, что из закрытых глаз девушки льются слёзы.

Она не знала о видеокамере, но не хотела их показывать.

Даже себе.

Есть ли в реальности окружающего мира место необъяснимому?

Или мы сами вводим его в жизнь, определяя, во что нужно верить, а во что – нет? Определяя для себя. А потом верим в то, что выбрали, и наша вера порождает надежду. И даёт нам силу пройти через любые испытания. А если сил оказывается мало, если мы не можем в реальности найти нужного или необходимого, то обращаемся к тому, чьё существование не доказано, но возможно – в надежде обрести то, чего нам так отчаянно не хватает. Чего мы жаждем. О чём мечтаем. Без чего не можем жить… Мы просим о милости, подобно сдавшемуся в плен солдату, и так теряем право на самостоятельное решение. Ведь если милость оказана – за неё нужно платить. Так или иначе – платить.

И чем больше мы получим – тем больше придётся отдать.

Но мало кто думает о том, что каждая исполненная просьба имеет свою цену. Ведь мы подсознательно считаем, что существование необъяснимого не доказано, а только возможно. И если после обращения всё-таки обретаем желаемое, то списываем приобретение на «случайность» или «совпадение», на «удачный расклад», стараясь позабыть о том, что искренне верили. Что жаждали. Что были готовы на всё. Мы стараемся вернуться в привычную реальность, в которой всему есть логичное объяснение, пусть даже на уровне – «повезло!». Стараемся не думать о том, что получили не потому, что «так совпало», а потому что просили.

Людям не нравится чувствовать себя должниками.

А многие этого боятся – боятся думать о том, что стали обязаны таинственному необъяснимому, продемонстрировавшему невероятную силу. Парадокс: люди приходят с мольбой, уповая на силу тех, кто является их последней надеждой, а убедившись в могуществе тех, к кому обратились – начинают их бояться.

Люди… такие люди…

Но я не обвиняю их ни в чём и уж конечно не смеюсь над их непоследовательностью и страхами. Сам я слишком прагматичен, чтобы полагаться на необъяснимое, как в литературе, так и в жизни, но догадываюсь, что движет теми, кто верит – надежда. Которая иногда оказывается столь эфемерной, что поддержать её способен лишь тот, чьё существование не доказано, а только возможно. Поэтому я не осуждаю людей: ведь часто, чертовски часто бывает так, что человек живёт лишь до тех пор, пока у него остаётся надежда.

Пусть даже на того, чьё существование не доказано…

– Приезжай за нами в воскресенье в три дня, – сказал Кейн, глядя лодочнику в глаза. – Договорились?

– А не поздно? – удивился тот. – Пока до Хужира дойдём, пока вы до парома потом доедете…[4]

– У тебя что, планы на вечер? – поднял брови Кейн.

Лодочник осёкся. Замолчал, глядя на собеседника в упор и пытаясь понять, как реагировать на вопрос, который прозвучал не грубо, но очень жёстко. Так спрашивал командир роты, когда юный лодочник отдавал Родине долг в Забайкальском военном округе, и этот молодой мужчина вольно или невольно с такой точностью скопировал интонации капитана Рюмина, что лодочник едва не вытянулся по стойке «смирно». Но опомнился и лишь головой покачал, удивляясь, с какой лёгкостью мальчишке удалось смутить его – мужика пожившего и битого.

«А может, он тоже офицер?»

Кейн, в свою очередь, старался держаться спокойно и не выдать охватившего его раздражения. Лодочник ему не понравился с первого взгляда: грузный, неторопливый, явно себе на уме дядька, задающий слишком много вопросов, которые Кейн воспринимал как попытку влезть не в своё дело. Но и деваться было некуда: когда молодой человек сообразил, что в арендованную на выходные лодку вся компания не поместится, искать вторую было поздно и пришлось договариваться с чересчур любопытным толстяком, который, к тому же, откровенно пялился на легко одетых девушек.

– Планов на вечер у меня нет. Но вы, получается, в ночь в Иркутск поедете?

– Нам главное на паром успеть, а дальше, да – в ночь, – ответил Кейн. И с усмешкой добавил: – Не люблю стоять в пробках.

– Ну, как скажешь, – развёл руками лодочник. – Приплыву в воскресенье в три.

– Вот и хорошо.

Фразой и тоном Кейн дал понять, что разговор окончен, однако лодочник бросил взгляд на склонившуюся к рюкзаку Зебру, вздохнул и вдруг спросил:

– Ты хорошо подумал?

– О чём? – не понял Кейн, мысленно уже распрощавшийся с толстяком.

– Местные к мысу Рытому с опаской относятся. И слухи о нём самые разные ходят.

– Что говорят? – осведомился Кейн, демонстративно переводя взгляд с лодочника на расположившихся на берегу друзей. У них получилось добраться до мыса довольно рано, ещё и четырёх часов не было, но до вечера нужно успеть обустроить лагерь – в том месте, которое он выбрал, и времени на болтовню тратить не следовало. Однако толстяк ещё на Ольхоне пытался поделиться известными ему сведениями о мысе Рытом, и Кейн решил его выслушать, несмотря на то что его собственная информация была куда объёмнее той, которую лодочник сумел собрать за всю жизнь. Причин же для проявления вежливости было две. Во-первых, обычные туристы никогда не откажутся от подобного разговора – чтобы потом с придыханием пересказывать друзьям и родственникам узнанные «тайны». Во-вторых, глупо ссориться с тем, кому предстоит забрать команду из этого дикого края. Ещё обидится и не приплывёт, скажет, что «забыл». А на одной лодке придётся делать две ходки…

– Шаман говорит, что здесь запретное для людей место, даже для шаманов запретное, – негромко рассказал толстяк. – Тот, кто здесь живёт, чужих не любит, сам никого не зовёт и ходить никому не разрешает. Так что лучше его не раздражать.

Сообщение не содержало ничего принципиально нового, однако в целях поддержания рабочих отношений пришлось изобразить интерес:

– Ты сам с шаманом говорил?

– Доводилось.

Кейн вздохнул, показав, что услышанное произвело на него сильное впечатление, но промолчал. Лодочник же принял вздох собеседника за чистую монету и предложил:

– Хочешь, я тебя на другой мыс заброшу? За те же деньги. Здесь полно удобных мест, где можно спокойно встать лагерем.

– Почему ты это предлагаешь?

– О тебе беспокоюсь. И о них. – Толстяк кивнул на ребят. – Давай переедем, пока вы лагерь не разбили.

Кейн вздохнул ещё раз, так же тяжело, ловко демонстрируя лодочнику напряжённую работу мысли, после чего покачал головой и медленно ответил:

– Я ценю твою заботу, правда ценю, но мы останемся здесь. Так уж решили.

– Как знаешь. – Лодочник снова посмотрел на Зебру. – В воскресенье в три.

– Да, в воскресенье в три. На этом месте.