События того лета продолжались в своей печальной последовательности: Бельгия пала, за ней настал черед Франции, даже быстрее, чем я предполагал. Наши эвакуировались из Дюнкерка, Италия вступила в войну на стороне Германии, и британские силы на Ближнем Востоке оказались лицом к лицу с неприятелем.

Я не сомневался, что в Африке с итальянцами мы справимся, но общая ситуация выглядела мрачно. Не обладая достаточной верой в чудо, я был уверен, что теперь Англии не избежать поражения. Наши солдаты в Египте сохраняли невозмутимое спокойствие, но его причина крылась скорее в недостатке воображения, чем в каком-то особом знании. Поэтому я готовился к последней битве. Фигурально выражаясь, сам не участвуя в борьбе, я прикладывал все усилия, пытаясь как-нибудь пробраться на борт корабля «Возмездие» раньше, чем он отправится в свой последний бой. Слепо и бесстыдно я обивал все возможные пороги: главнокомандующего, заместителя по тылу, начальника секретариата, штабных офицеров, в частности майора Дженкинса из отдела контрразведки, которого я знал по гражданской жизни, – и писал неуклюжие письма в военное министерство. Все эти ведомства общались со мной с вежливой невозмутимостью, которой я совершенно не заслуживал.

2 октября 1940‐го позвонил Дженкинс, сообщил, что ответ наконец получен и не мог бы я на следующий день явиться для медосмотра в казармы Каср-аль-Нил.

Военврач был молод, участлив и, как мне показалось, романтически настроен. Я затараторил о себе, стараясь говорить как можно искреннее. В моем возрасте и с моими знаниями я пригожусь в разведке. Безусловно, в штабе, но уж там-то точно смогу быть полезен. Отдаю отчет в своих несовершенствах и понимаю, что нет ни малейшей возможности использовать меня в боевой работе, где так важна физическая форма. Тем не менее, поймите, у мужчин среднего возраста есть свои странные амбиции, мне бы хотелось быть признанным абсолютно годным к военной службе. Думаю, никому не будет большого вреда, если вы найдете возможность присвоить мне категорию А1. Усмехнувшись, офицер согласился, что рассчитывать мне стоит только на штабную работу. Затем он бегло осмотрел меня и заполнил все документы ровно так, как я просил.

6 октября я был принят на службу, получил обмундирование и уверенно прицепил звездочки на погоны. 7‐го меня распределили в Ливийскую арабскую армию. 9‐го я получил приказ явиться с докладом к полковнику Бромилоу в войсковую часть ОС 102, которая и была той самой Ливийской арабской армией. Стараясь не врать лишнего, я постарался произвести впечатление ценного кадра для подразделения. Хмурясь, вспоминал службу артиллеристом на Первой мировой, и, видимо, полковник решил, что у меня были кое-какие заслуги во французской армии, которая на тот момент еще не до конца утратила кредит доверия. Затем, конечно, я упомянул беглое владение арабским, умолчав о том, что ливийским диалектом не владею. Рассказал, как с легкостью управлял тысячами египетских феллахов, что также было правдой, но больше походило на управление кроличьей фермой, чем на командование подразделением ливийских арабов. Наконец, поведал о своих контактах с бедуинами, путешествиях в пустыни Египта и Трансиорданию. Полковник Бромилоу был не дурак, он долго служил в Ираке и хорошо представлял себе местный народ, а вот о ливийцах почти ничего не знал. Да и никто в Египте не знал тогда, что это за люди. Что это не феллахи, он отдавал себе отчет. Но выбора у него не было: британских офицеров, чтобы командовать ливийцами, катастрофически не хватало. Как оказалось, со мной он не ошибся: я прослужил с ним год и три месяца и, смею надеяться, внес свой вклад в становление нашего подразделения.

С 1926 по 1931 год десятки тысяч ливийских арабов в результате этнических чисток, организованных генералом Грациани, бежали из Киренаики в Египет. Девятнадцать лет войны́ с захватчиками закончились, когда итальянцы взяли оазис Куфра.

Обездоленные, почти лишенные своего скота, ливийцы осели на краю Западной пустыни, от Бурдж-аль-Араб под Александрией до Эль-Файюма и даже Бени-Суэйф на юге. Кто-то сохранил полукочевой образ жизни, кто-то влился в пестрые толпы нищих, кишевших в Александрийском порту. Но преданность своему духовному лидеру, сейиду Идрису ас-Сенусси, тоже изгнаннику, и общая память о былых вольных пастбищах, которую хранили старики, давали им ценное чувство единства. Это были арабы из племен Киренаики, принадлежащие к тарикату Сенуссийя, правоверные мусульмане, не приемлющие алкоголь, почти не курящие, избегающие любого бранного слова. Мне, привыкшему к египетским ругательствам, сначала было сложно держать язык за зубами с молчаливыми воинами пустыни. Однажды, впав в отчаяние от одного бестолкового новобранца, но все же стараясь себя сдерживать, я обозвал его ослом. Даже такое мягкое оскорбление произвело чрезвычайный эффект. Выйдя из строя, худой ливиец протянул мне свое ружье, заявив: «Если я осел, я не могу быть солдатом». После этого он три дня безвылазно сидел в своей палатке, пока мне не удалось его выманить публичными извинениями и рассказами, что для нас, британцев, осел – одно из самых почитаемых животных, уступающее разве что льву. Хотя и с недоверием, но мои извинения были вежливо приняты.

Итальянский концентрационный лагерь для пленных ливийцев в Эль-Абьяре

Здесь я вперемешку использую термины «сенусси», «ливийцы», «горные арабы» для обозначения кочевников Киренаики. Это может смущать, но, если вести терминологию с учетом всех местных особенностей, пришлось бы использовать еще больше наименований, и вот это привело бы к настоящей путанице.

Думаю, именно полковнику Бромилоу пришло в голову организовать из этих беженцев военную силу. Когда я присоединился к Ливийской арабской армии, она существовала уже три месяца и в нее вступили три тысячи волонтеров: желание сражаться тут сочеталось с расчетом на регулярное питание и зарплату.

А вот что с ними делать, было непонятно, на этот счет имелись разные мнения. Опытный офицер-кавалерист старой школы и человек, не лишенный воображения, Бромилоу рассчитывал создать из них партизанские отряды, которые под руководством британских офицеров будут действовать на флангах регулярных частей, посреди пустыни, глубоко проникая в тыл врага и выполняя разведывательные миссии. Десять офицеров, включая меня, присоединились к нашей армии, рассчитывая, что именно этим мы и будем заниматься. Все мы ее покинули, как только стало ясно, что подразделение навсегда ограничится охранными, полувоенными функциями, и у нас всех получилось найти себе более опасные занятия, которым мы с удовольствием и предавались до конца войны. С двумя из этих офицеров, Бобом Юнни и Жаном Канери, я служил и дальше, о них вы еще услышите.

Ближневосточное командование, не веря в боеспособность ливийских батальонов, предпочитало использовать их для караульной службы в Египте, высвободив таким образом британские части для сражений в пустыне.

Британская колониальная администрация, руководствуясь политическими соображениями, рассчитывала использовать ливийцев в качестве полицейской силы, чтобы поддерживать порядок в Киренаике в те периоды, когда тамошние территории переходили под наш контроль.

Полковник Бромилоу вполне мог добиться своей первоначальной цели, но, как бы он ни заботился о Ливийской армии, все же он был офицером и думал о карьере. И вскоре ему представился шанс пойти на повышение и возглавить армию Ирака, что он и сделал. А сменившие его командующие об арабах ничего не знали и знать не хотели. Для них это была только очередная ступень к более заманчивым высотам. В результате колониальная администрация одержала верх, и Ливийская арабская армия превратилась в жандармерию.

Ничего об этих интригах я не знал, когда 10 октября 1940 года явился в лагерь сенусси, расположенный у отметки Kilo 9 на шоссе Каир – Александрия, недалеко от Абу-Мины. Меня переполняло счастье: обхитрил штабных, никакой конторской работы, а партизанский арабский отряд – как раз то, о чем я мечтал. И выжать из обстоятельств я собирался максимум.