В два часа дня мы услышали пять пулеметных очередей. Из-за дальних холмов появились три наших броневика и лениво поползли к собственным позициям. Там, где дорога уходила за горизонт, мелькнул немецкий бронетранспортер – он ехал в противоположную сторону. Значит, контакт произошел, два патруля обменялись несколькими выстрелами и возвращались с докладами. Последняя из наших машин задержалась перед подъемом на утес, чтобы экипаж заминировал дорогу, затем догнала остальные и, проехав справа от меня, скрылась из виду. Полчаса ничего не происходило. Затем из-за горизонта появились несколько немецких машин и снова скрылись. Через десять минут – еще несколько. Потом еще полчаса тишины. Затем воздух расчертил одинокий снаряд, оставив фонтанчик пыли и серый дымок далеко позади наших позиций. И снова тишина. Потом трижды, не торопясь, бухнула наша артиллерия. Бой шел, но кроме этих звуков ничего не происходило. Индийцы сидели спиной к фронту, прислонившись к прикрывавшим их скалам, и, сверкая белыми зубами, весело переговаривались на своем певучем и слащавом языке.
Немецкая техника осторожно ползла в нашу сторону, постепенно охватывала долину, появлялась тут и там и вновь скрывалась в оврагах, поднимая клубы пыли. Без четверти четыре над нашими головами начали все чаще свистеть снаряды разного калибра, разрываясь среди транспорта в тылу и на склоне, где залегли люди. Щелкало сухо и кратко – немцы начали минометный обстрел. Вести прицельный огонь снизу они не могли, поэтому поливали позиции наугад. Индийцы не переживали и продолжали болтать. Наша полевая артиллерия тоже усилила огонь, пытаясь нащупать врага.
Я обернулся и увидел, как мой древний «горшок» скрылся в клубах пыли. Он находился в пятистах метрах позади и обозначал позицию штаба батальона. Я решил проверить, как дела. Обстрел был не таким уж и сильным, так что перебежки от разрыва до разрыва даже взбодрили и развеселили меня – наконец-то, впервые на этой войне, я оказался под бомбежкой.
«Горшок» поцарапало, но серьезных повреждений не было. Не пострадал и никто из наших офицеров и солдат, залегших в неглубоких окопах вокруг машины. Тут был и наш полковник, как и все, тоже впервые попавший под обстрел.
– Как вам это всё? – поинтересовался он.
– Бестолковая несерьезная пальба, – ответил я.
Он поднялся и с интересом огляделся. Однако остальные вжимались в окопы при каждом звуке, так что я присел на корточки и взял на себя труд разъяснить связь между вспышками и взрывами, которые они видели, и звуками, которые они слышали. Звук распространяется относительно медленно, снаряд может лететь в два с лишним раза быстрее, а вот визуальные образы мы воспринимаем практически мгновенно. Из-за этой разницы в скоростях в восприятии условий боя происходит путаница. Скажем, если орудие бьет по вам прямой наводкой, порядок впечатлений может быть таков:
1. Видим вспышку на дульном срезе орудия, ведущего огонь.
2. Видим разрыв снаряда у цели.
3. Слышим звук разрыва снаряда.
4. Слышим свист снаряда в воздухе.
5. Издалека слышим отголосок самого выстрела.
Если же стреляют навесом, то, в зависимости от вашей позиции и траектории снаряда, последовательность может меняться: 1-3-2-4-5 или 1-5-3-2-4. Учитывая, что стрельба идет с обеих сторон, а траектории могут быть как навесными, так и настильными, запутаться несложно. В любом случае есть приятный момент: самый выматывающий звук – долгий свист снаряда – свидетельствует о том, что на самом деле он давно пролетел и никакой угрозы не представляет.
Эти расчеты и попытки совместить воспринятое ухом и глазом так увлекли людей, что, как только они немного разобрались, им стало заметно веселее. Только один молоденький лейтенант, бледный и трясущийся от ужаса, все так же жался на дне окопа. Я вытащил его и, взяв под руку, повел прогуляться, надеясь, что он придет в себя, а вид поля боя с нашего уступа его даже заинтересует. Однако это не помогло, он практически впал в истерику. Мне пришлось отвести его обратно к окопчику, в котором он бросился на землю, бормоча: «Мы не выживем. Надо бежать. Почему мы не бежим?» Мне не хотелось ни трепать себе нервы, ни позволять ему выставлять себя посмешищем, поэтому я нацарапал на бумажке короткую записку и приказал доставить этот рапорт в штаб дивизии, который находился далеко в тылу. Я указал ему на грузовик вдалеке, которым он мог воспользоваться, и велел идти не торопясь. Взяв револьвер с сиденья «горшка», я добавил: «Если вы побежите, я вынужден буду вас пристрелить». Знал бы он, какая пустая это угроза – я и с десяти шагов не попаду в человека из пистолета. Лейтенант добрался до грузовика мелким напряженным шагом, и до следующего утра я его не видел.
Медленно лавируя между летящими камнями и осколками, я прокатил полковника по дюнам, в которых расположилась наша рота. Все были на своих местах, под надежным прикрытием; вскоре мы нашли и ротного командира. Здесь не происходило ничего особенного, ребята были в порядке. Единственное – со своих позиций они не видели, что происходит на поле боя, и потому немного переживали, не бросило ли их командование. Заверив их в обратном, я призвал тщательно нести караулы, хотя, исходя из общей унылой картины, ожидать какого-то прорыва на этом участке не следовало. Полковник остался с ротой, решив вернуться в штаб пешком. А я поехал назад, собираясь навестить пенджабцев и оставить «горшок» в штабе. По пути я остановился пропустить по пиву с веселым британским артиллерийским расчетом. Как ни удивительно, пушка стояла прямо на переднем крае нашей обороны: им была поставлена задача расстрелять в упор наступающие танки, как только они появятся на нашем крутом подъеме. Я уверил их, что пока танков и близко не видно, и под веселые возгласы укатил.
Обстрел хоть и усилился, но все равно под ним было легко, они стреляли так хаотично, что не было противного чувства, когда враг знает, где ты, и на этом месте вдолбит тебя в землю. Стюарт предполагал, что, хотя до заката и оставался всего час, атаки можно ждать в любой момент. И действительно, не прошло и пяти минут, как по долине залязгали полугусеничные бронетранспортеры. В семистах метрах перед подножием нашего холма они высадили десант. Индийцы перестали болтать и открыли аккуратный, расчетливый огонь. Защелкали немецкие пули, фонтанчиками взрывая скалы вокруг нас.
Почему-то находиться под пулеметным огнем мне нравится меньше, чем под артиллерийским обстрелом, но индийцы действовали так четко, что я все равно не мог не восхититься. Стюарт намекнул, что мне пора отчаливать, и я не преминул воспользоваться подсказкой, скрывшись за скалами, чтобы не мешать ему руководить ротой, отвлекаясь на «туриста». Аккуратно, не растрачивая зря силы, он и его бойцы невозмутимо делали свою работу. На их запыленных лицах мерцали улыбки. Несколько человек упали, их без лишнего шума унесли с позиций. Патроны заканчивались, и, чтобы не бездельничать, я с несколькими ребятами отправился к грузовику снабжения. В него прилетел снаряд, и машина исчезла в жирных клубах черного дыма. Перебегая между разрывами, мы добрались до другого грузовика, подрулили на нем поближе и на руках перетащили ящики с патронами в окопы. Надеюсь, Стюарт так и не узнал об этом (а если узнал – спасибо, что тактично умолчал), поскольку это было глупо и не нужно. Наше положение не требовало таких отчаянных действий.
У меня на глазах немцы, которых становилось все больше, методично, от укрытия к укрытию, продвигались к подножию нашего косогора. Вокруг летали куски металла и камня, а люди с обеих сторон были бесстрастны, стараясь только не подвергать себя лишнему риску. В этом не было ни злобы, ни страха. Нормальные боевые условия: одни усердно атакуют, другие тщательно обороняются. Ежедневная рутина войны, ничего необычного.
Без пятнадцати шесть немецкая атака выдохлась: то тут, то там они стали отступать. К подножию нашего косогора не добрался почти никто. До темноты оставалось совсем немного, и смысла атаковать больше не было.
