– В детстве Андрюша был хорошим мальчиком, – встал на защиту внука Парфен.
– В детстве и я была очень хорошей девочкой. А потом – чокнулась, – язвительно ответила я. – Вот и твой «хороший мальчик» сторчался, убил деда, загнал медали, попал в колонию и там помер. Прости, Парфен. Не в духе я, – виновато вздохнув, я поплелась на кухню.
Злилась не на деда. Скорее, на себя. Столько лет прошло, а я не могу отыскать причину, что не даёт Парфену упокоиться. Изначально мы полагали, что это медали. Парфена личные мы с призраками не сумели разыскать. Зато, воспользовавшись «старыми связями» Павла Макарова нам удалось восстановить «коллекцию». С гордостью мы продемонстрировали собранные медали Парфену и наказали идти на свет. Свет не появился и Парфен не ушёл. А разбрюзжался, как баба Маня (надо им меньше общаться, а то походу нытьё передаётся). В общем, не в медалях дело! Что же до меня, то я прилежно делаю вид, что стараюсь помочь моим не упокоившимся соседям. Последнее чуток проблематично. Когда они скончались, мне было чуть больше года и я никак не могла посодействовать в решении проблем. А такие дела проще решать «по горячим следам».
Я распахнула холодильник.
Вонь. Ужасная вонь, как из разрытой могилы.
– Фу-фу! – захлопнула я дверцу, скривившись.
Н-да. Либо помыть отмороженного друга, либо выкинуть нафиг. Всё равно он пуст, и продукты в нём быстро портятся.
Обнаружив сиротливый пакет молока, забытый на столе, я рискнула из него отхлебнуть.
Зря!
– Кошмарный день, – подвела я, с удовольствием выплёвывая каплю несвежей гадости в раковину. Впрочем, все дни ужасны.
Настя флегматично согласилась со мной. Призрак рокерши со скучающим видом устроился на подоконнике. Девица смотрела в окно, задумчиво болтая ножкой в воздухе. Я перевела взгляд с её грязной джинсы на окно и вздохнула. Стекло было мутным, а утро – мрачным и пустым. Прям как содержимое моего холодильника!
– Кто-то очень много жрёт, – заметила Настенька как бы между прочим.
– Кто? – насторожилась я.
Рокерша многозначительно усмехнулась и продолжила любоваться мрачностью бытия.
Открыв морозильную камеру, я уставилась на бесполезный лёд, размышляя, можно ли его использовать в приготовлении пищи. Вероятно, там остались частички еды, и если собрать большое количество льда, разморозить то…
– То можно изобрести новый вирус и загубить им человечество, – подсказала весёлая кудрявая рыжуха по имени Дашка, заглядывая мне через плечо. Тоже призрак.
– Да не, – протянула Настя-рокерша. – Максимум, оживить кишечную палочку. Но Таськин желудок и гвозди переварит, так что…
– Рискни, пожалуйста, – посоветовала вошедшая через стену Ира, перебив рокершу, отчего та цокнула языком и закатила глаза. – Заболеешь. Присоединишься к нам. Будет весело! – захлопала Ирка в ладоши.
– Чё, мозги в стенке забыла? Чего здесь весёлого?! – мрачно поинтересовалась Настасья.
– Скройся за этим дырявым свисающим с карниза куском ткани… – подключилась к утреннему цапанию вечная невеста.
– Это – называется «штора»! – подсказала Настя ехидненько.
Я как раз нагнулась за одинокой пельмешкой, отбившейся от собратьев и сроднившейся со льдом. Ира разразилась словесной диареей и прошла к рокерше сквозь меня. А это очень неприятно! Будто тебя без согласия сталкивают в прорубь где-то на Урале.
Поорав на Ирку, я довела невесту до имитации слёз. Та обиженно завизжала. Пролетела сквозь меня (повторно столкнув в прорубь уже, наверное, где-то в Антарктиде) и исчезла, истерично влетев в стену в коридоре.
Я приготовила завтрак из одинокой сваренной пельмешки. В бульон из неё, если так можно назвать смесь кипячённой воды и приправы, я с обидой кинула чёрствую горбушку хлеба, которую не смогла разгрызть. Это сделало малоприятную жижу почти несъедобной. Настя брезгливо-недоверчивым взглядом наблюдала за процессом и не выдержала:
– Ж-ж-жесть! Слушай, вали к Васечкину да пожри нормально! А то траванёшься и точно к нам присоединишься. К Иркиной радости.
Послушав мудрую рокершу, трагически скончавшуюся двадцать два года назад, я перестала маяться дурью и вылила содержимое железной миски в унитаз. Сунув миску в умывальник к остальной грязной посуде, всё ж направилась к Васечкину. Прям в чём была. В спортивных штанах, майке, на пять размеров больше (его майка, кстати) и сланцах. Сланцы, также честно позаимствованные навсегда у соседа, били по пяткам при ходьбе.
Я поднялась на пятый, распахнула дверь и шагнула в квартиру номер 70.
– Васечкин, – окликнула дорогого друга. – Я знаю, что ты дома. Вылезай, где бы ты ни валялся!
Сосед выплыл из комнаты в коридор, и почти внятно произнес моё имя. Облокотился на стену и спросил почти без испуга:
– Ты одна? – мутным взглядом Вася пытался обнаружить кого-то ещё. Странный вопрос! Конечно…
– Нет, – ответила я и пояснила, – с твоей соседкой из шестьдесят девятой.
– Это которая невеста, или «цойщица». Я их всё время путаю.
– «Цойщица», – кивком головы я указала на рокершу, с ухмылочкой стоящую перед ним. Василий заволновался, невольно отшагнул и протянул с обидой:
– А ты не можешь ходить в гости одна?
– Есть чё без плесени пожевать? – поинтересовалась я, проигнорировав вопрос соседа.
Васечкин, по паспорту именуемый «Василием», угукнул и прилип к стеночке, пугливо пытаясь обойти невидимую соседку, которая с ехидной усмешкой наблюдала уже из кухни. Кухню можно было назвать просторной, если бы не хлам и пустые бутылки, в хаотичном порядке расставленные и разбросанные в самых неожиданных местах.
– Сдать бы не мешало, – заметила я, кивнув на гору стекляшек у батареи.
– Сдадим, – пообещал Васечкин, а я вздохнула.
Понятно! Значит, нужно выловить момент трезвости, снабдить соседа мешками с бутылками и сопроводить до пункта приёма стеклотары и обратно. И проследить, чтобы деньги ушли на покупку еды. Это в моих интересах. Потому что Васечкин способен прожить на особой диете водки с хлебом месяц. А мы с Семёновной – нет. В этом месяце мы уже шиканули и промотали три пенсии: Клавдии, мою (спасибо докторам, поставившим мне инвалидность по уму) и Васькину.
Вася участвовал в Первой чеченской войне и его, как почётного воина, представили к награде и пожизненной пенсии. В единственной и тяжёлой битве мой товарищ лишился большого, среднего и безымянного пальцев на правой руке. Продавцы обычно с брезгливой жалостью пялятся на его руки, вселяя в дорогого друга ещё больше неловкости, когда тот пытается расплатиться. Зато местные панки очень уважают Васечкина и при встрече кричат «Хой!», кидая вверх «козу». Вместо Васечкина им частенько отвечает Настя, забывшаяся на секунду, что как бы мертва. Ну, а Вася частенько здоровается так с Настюхой, когда его нетрезвость перекрывает страх. Вот так мы и ходим либо видимым дуэтом, либо берём ещё одну соседку. Тогда наш поход превращается в экскурсию. Семёновна любит побродить среди полок, поизучать цены, почитать состав продуктов под наше закатывание глаз и вздыхания наперебой.
Вася выложил остатки колбасы, а я возобновила процесс поедания без сантиментов. Глядя на это, сосед вздохнул. Рука его потянулась к начатой бутылке. Замерла. Вася задумчиво уставился на стол. Огласил:
– Бабку надо позвать… – и постучал по батарее всё той же бутылкой.
Через пару минут в кухню вошла баба Клава. Она же Клавдия Семёновна. Для меня просто – бабуля! Вообще, она на бабку тянула слабо. Просто мы её так называли. Эдакий междусобойчик!
К нашему с Васечкиным тандему она присоединилась шесть лет назад. Именно тогда муж Клавдии Семёновны скончался от инсульта. Смерть мужа сильно подкосила соседку, а безразличие сына повергло в депрессию. Павлуша обзавелся семьей и мало интересовался делами матери. По причине занятости, он даже не явился на похороны отца. Гроб генерала несли его сослуживцы. Из родственников присутствовала только Клавдия. Пожилая соседка впала в отчаяние и подумывала свести счёты с жизнью, когда я постучала в её дверь и напугала до зелёных чертей:
