Итак, мысль ясна: во избежание новых погромов забудьте о погромах прежних. Обсуждать погромную тему в связи с убийством С. Петлюры, — а это неизбежно приведет к оглашению документов, заслушиванию свидетелей и жертв кровавых злодейств, демонстрации фотографий на глазах у всего мира и при несомненном внимании прессы, — защитникам «самостийности» Украины было крайне нежелательно, вне зависимости от степени вины С. Петлюры и исхода процесса. Куда спокойнее, если судить будут умалишенного или тайного агента ГПУ.
К чести еврейской стороны, «мирные предложения» украинцев были отвергнуты. Процесс должен был пролить свет на злодеяния недавнего прошлого и предупредить о грядущих опасностях, на которые закрывали глаза.
К сожалению, разбудить совесть и сознание цивилизованного мира не удалось, и Большой Холокост, эта часть мировой катастрофы, состоялся.
Без некоторого знакомства с историей Украины нам не понять кровавых событий эпохи гражданской войны и той роли, которую в них сыграл Симон Васильевич Петлюра (чтобы не походить на русских, «независимые» украинцы отчества, как правило, не используют). Итак, постараемся разглядеть черты и путь нашего героя, не забывая о той почве, которая его породила.
* * *
Рассказывая о С. Петлюре, его современники и биографы с грустью отмечают полное отсутствие чего-либо яркого, достойного публичного внимания в жизни будущего «национального героя» до момента Февральской революции. И тем не менее, кое-что найти удалось. Сын небогатого возчика, он учился в полтавской бурсе и семинарии, откуда был исключен за слишком бурное выражение симпатий в адрес украинского композитора Н. Лысенко (предположительно). После странствий по южным губерниям он добрался до Москвы и Петербурга, где служил конторщиком и бухгалтером, одновременно занимаясь журналистикой, С. Петлюра входил в национальные кружки: «Союз Автономистов», «Товарищество славянской культуры», «Кобзарь», объединявшие в Москве украинскую интеллигентно. Одно время он вместе с А. Соликовским издавал на русском языке журнал «Украинская жизнь». Его успехи достаточно скромны, да и вообще пока что Петлюра малозаметен и не рвется в лидеры.
Среди немногочисленных отзывов о нем, относящихся к той поре, особняком стоят слова видного языковеда, академика Корша, которому С. Петлюра одно время помогал в литературной работе. Сообщены они вдовою академика упомянутому выше А. Соликовскому, тем, в свою очередь, — Максиму Славинскому, коим и включены в статью «Симон Петлюра». Цепочка сложная, а потому нам остается точно воспроизвести этот отзыв, не опровергая и не утверждая его подлинность.
«Петлюра — из породы вождей, человек из того теста, что когда-то в старину основывали династии, а в наше демократическое время становятся национальными героями. Если условия изменятся, будет он вождем украинского народа. Такова его судьба».
А. Соликовский признался, что не очень-то поверил пророчеству старого ученого, к тому же дошедшему из вторых рук. Однако, кто знает, если это пророчество не было тайной для С. Петлюры, не сыграло ли оно в его жизни ту же роль, что и встреча шекспировского Макбета с тремя ведьмами в грозовую ночь? Пророчества не только предрекают события, но и провоцируют их, гонят людей навстречу судьбе.
А как же насчет антисемитизма в ту предреволюционную пору? Мне встретились три свидетельства отсутствия такового у С. Петлюры.
По словам Ивана Рудичева, одноклассника С. Петлюры, в семинарские годы его называли «еврейским батьком», так как он заступался за евреев.
Профессор Федор Щербина, который взял к себе на работу С. Петлюру после изгнания его из семинарии, говорил, что Симон всегда симпатизировал евреям.
В 1907 г. эти же чувства С. Петлюра выразил в предисловии к драме Е. Чирикова «Евреи». Вот, что он писал:
«Страдания Нахмана из «Евреев» Чирикова вызовут глубокое сочувствие у каждого, кто не принадлежит к этому народу, которому по воле исторической судьбы выпало нести тяжкий крест притеснений и насилий». И далее: «Большое значение имеет то, что эта пьеса… пробуждает в сердцах зрителей глубокую любовь к угнетенному народу, вызывает искреннее сочувствие к страдальцу; а к строю, при котором возможно такое зверское издевательство над невинными жертвами, зажигает гнев и ненависть».
Драма Чирикова с предисловием С. Петлюры была опубликована в Киеве в 1907 году, последнем году первой революции. Отсюда и тон, и мысли, причем пет никаких оснований сомневаться в искренности автора. Тогда он думал именно так. Не мне первому хотелось добраться до истоков будущих злодеяний: многих исследователей волновал этот вопрос, но ни один не обнаружил в словах и делах С. Петлюры предреволюционной поры ни тени антисемитизма. Вывод очевиден: в указанный период — до разворота кровавых событий в Украине — Симон Петлюра исповедовал не анти-, а филосемитизм, характерный для лучшей части русской и украинской интеллигенции. Не знаю, что он чувствовал в глубине души (это его дело!). Пишу о том, что он выражал.
Что же случилось потом? Едва ли мы найдем правильный ответ, не заглянув в прошлое, не вспомнив о кровавых событиях XVII–XVIII веков.
Сквозь багровый туман истории
«Їхали козаки із Дону до дому.
Підманули Галю, забрали з собою…
Загадка этой народной песни тревожила меня много лет. Я знал ее начало, знал конец или, точнее, середину:
«Везли, везли Галю темними лісами,
Прив'язали Галю до сосни косами.
Разбрелись по лісу, назбирали хмизу, (хвороста)
Підпалили сосну від гори до низу».
Я не мог найти ответа на вопрос: за что? За что лихие казаки решили изжарить на медленном огне несчастную Галю? Что она наделала? Но не знал я большую часть песни, не знал и ее конца — и ни у кого узнать не мог, а в толстенных сборниках украинских народных песен ее почему-то не было. Помнится, казаки обещали: «Краще тобі буде, ніж у рідній мами…» Подманили, увезли, привязали и сожгли… Зачем, за что?
Наконец, мои поиски увенчались успехом: специалист по украинскому фольклору композитор Д. нашел в старинном песеннике полный текст этого загадочного произведения. Что же я узнал? Ровным счетом ничего! Все было лишено смысла: и увоз, и жестокая расправа, да и сама песня не имеет конца, и мы так и не знаем, успел ли «пахарь-козаченько», услыхавший Галины призывы, подоспеть на помощь. Правда, есть в песне мораль:
«Хто дочок має, нехай научає.
Темноі ночі гулять не пускає».
Вот и все. И осталось в сердце тоскливое чувство, как после ночного кошмара. Уже много веков длится этот тяжкий сон, и пробуждение не приносит ни радости, ни облегчения.
Да что там Галя… Вспомните «Тараса Бульбу»! Не только выкрученного, неистребимого, предельно угнетенного, но так и не сломленного Янкеля, который приходит на память чаще других персонажей. От него, быть может, пошли гениальные шахматисты и математики: вывели-таки породу! Вспомните всю надрывно-прекрасную в своей кровавой нелепости повесть! Вспомните, как Тарас сковырнул неугодного ему кошевого атамана, не желавшего нарушить мирный договор с султаном, когда война была остро необходима: «Вот у меня два сына, оба молодые люди. Еще ни разу ни тот, ни другой не были на войне, а ты говоришь не имеем права… растолкуй ты мне, на что мы живем?»
Война, убийство, грабеж как образ благородной, достойной жизни! Готовность убить и быть убитым ни за понюшку табака. Гениальный Н. Гоголь, болезненно честный в описании жизни и души человеческой, не стал выдумывать высокие мотивы для описанного им рокового похода, в котором Тарас потерял обоих своих сыновей. Поход был «учебным», повод высосан из пальца, вот только кровь, своя и чужая, была настоящей. Разве что своя была перемешана с вином, а чужая — со слезами. «Казалось, больше пировали они, чем совершали поход свой. Дыбом воздвигнулись бы ныне волосы от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли везде запорожцы. Избитые младенцы, отрезанные груди у женщин, содранные кожи с ног по колени у выпущенных на свободу…» (гл. V). Это уже в походе, а до похода, для разгона и разогрева, перебили, утопили в Днепре почти всех «своих жидов», разграбили их лавки, сожгли и уничтожили, чего взять не смогли. Это была не месть, а святая традиция: платить торговцу и кредитору не своей, а его же кровью. Никаких нравственных мучений или жалости, унижающей душу казацкую, не было и в помине. Но ощущения греха, преступности совершаемого ведь не могло не быть, обязано было быть! Его можно временно утопить в вине, но, куда вернее, совесть свою, грех свой топить в ненависти и презрении к избиваемым и убиваемым. Ложь, клевета всегда придут на подмогу: «Теперь у жидов они (церкви) на аренде… Жидовки шьют себе юбки из поповских риз… Перевешать всю жидову! — раздалось из толпы».
