Руководители армии выступили с публичным разъяснением своей политики. Алексеев предпочел остановиться на проблеме взаимоотношений с немцами. Важной, но вполне определенной и почти всем понятной, вокруг которой накал страстей уже почти спал. Тем не менее прозвучавшее из его авторитетных уст заявление о том, что поскольку Германия все равно проиграет войну, мы должны пока придерживаться линии «ни мира, ни войны», внося определенность при том накале страстей, имело большое значение.
Затем перед полууспокоившейся аудиторией, уже несколько выпустившей наиболее перегретый пар, но еще настороженной и охваченной переживаниями, выступил Деникин. Взвалив на себя тяжелейшую миссию, командующий поднял самые острые вопросы, будоражившие всю армию: идею монархизма и внутренние армейские дела. Четко, откровенно, ясно, без всяких двусмысленностей, отбросив прочь эзоповский язык. «Наша единственная задача, — говорил он, — борьба с большевиками и освобождение от них России. Но этим положением многие не удовлетворены. Требуют немедленного поднятия монархического флага».
Приостановившись, окинул взглядом слушателей. Стояла гробовая тишина. Было слышно лишь жужжанье летящей мухи. И, мобилизуя все свое ораторское искусство, продолжил речь, ставя прямо в лоб вопрос за вопросом и давая на них нелицеприятные ответы. «Для чего? Чтобы тотчас же разделиться на два лагеря и вступить в междоусобную борьбу? Чтобы те круги, которые (если) и не помогают армии, то ей и не мешают, начали активную борьбу против нас?… Армия не должна вмешиваться в политику. Единственный выход — вера в своих руководителей. Кто верит нам — пойдет с нами, кто не верит — оставит армию…Что касается лично меня, я бороться за форму правления не буду». Его поддержали Марков, Романовский и другие, дополняя и разъясняя мысли командующего.
И Дашкина поняли. Не без оговорок, по подавляющее большинство командиров переключилось в русло его мыслей. Эмоции и чувства, терзавшие сердца и души, уступили место здравому смыслу. Тем более, когда штабисты, его приближенные, тут же, разжигая вспыхнувший огонек доверия, распространили в кулуарах подписанный им приказ: Керенского при появлении на территории, подвластной армии, — повесить, а «социалистических опытов» — довольно. Это словно елеем окропило истерзанные души. Лишь фанатичные монархисты продолжали гудеть: «За веру, царя и отечество». Но это уже не играло особой роли. Да и их энтузиазм на глазах ослабевал.
Армия пошла за своим командующим с верой и надеждой, вторя его главную мысль: сначала надо победить большевиков, а все остальное — потом. Это умиротворяло и сплачивало, укрепляло единство, придавало сил.
Не теряя ни минуты, А. И. Деникин завершил разработку оперативного плана. Добровольческой армии в 8–9 тыс. штыков и сабель при 21 орудии и двух броневиках противостояла армия большевиков, по приблизительным данным (точных никто не знал, включая советский генштаб, по информации работавших в нем добровольческих разведчиков) в 80 — 100 тыс. человек, имея свыше 100 орудий, большое количество пулеметов при изрядных запасах снарядов и патронов.
Такое неблагоприятное соотношение сил вселяло тревогу. Тем более что у большевиков осели многие бойцы с хорошей выучкой бывшей Кавказской армии, воевавшей с Турцией, которые не сумели прорваться через Северный Кавказ в Россию и рассеяться там. Но Деникин видел и обнадеживающие факторы. Во-первых, говоря его словами: «Нас было мало… Но за нами — военное искусство… В армии — порыв, сознание правоты своего дела, уверенность в силе и надежда на будущее». Во-вторых, красные войска плохо организованы, а их командный состав поглощен изнуряющей борьбой с собственной партийно-советской бюрократией и между собой. Наконец, его вдохновляла идея знаменитых Каин, досконально изученная им по курсу военного искусства в степах Академии Генштаба и всегда поражавшая его воображение своими классическими чертами. В 216 году до и. э. Ганнибал там окружил римскую армию Теренция Баррона, вдвое превосходившую его армию, и наголову разгромил ее.
План Деникина состоял из четырех составных оперативных частей. Первая предусматривала обеспечение своего тыла со стороны Царицына. Это требовало пересечения железнодорожных сообщений между Центром России и Северным Кавказом в двух узловых пунктах — Торговой и Великокняжеской. По захвату первой она передается Донской армии. Вторая — у станции Великокняжеской Добровольческая армия круто разворачивается на юго-запад и наступает вдоль железной дороги до Тихорецкой (150 километров), к пересечению двух железнодорожных линий: Царицын — Екатеринодар и Ростов — Владикавказ. Третья — захватив Тихорецкую, армия, двигаясь далее по магистрали Ростов — Владикавказ, овладевает станциями Кущевской и Кавказской и поворачивает на Екатеринодар, охраняя свои фланги. Четвертая — фронтальный удар по Екатеринодару и захват кубанской столицы.
Наличные силы Деникин переформировал в пять пехотных и восемь конных полков, на базе которых развернул три пехотные, одну кавалерийскую дивизии и кубанскую казачью бригаду. При них — пять с половиной артиллерийских батарей. Численностью части не соответствовали своему названию. Но Деникин пошел на это сознательно, вкладывая в такую организацию практический смысл: предвидя неизбежность их роста в ходе боев, под огнем противника. Кроме того, при Добровольческой армии состоял отряд донского ополчения в составе 3,5 тыс. человек и 8 орудий. Он возник в ходе майского восстания казаков станиц Нижне-Кундрючевской, Усть-Белокалитвенской, Екатерининской, Владимирской и Ермоловской Донской области, избравших своим командиром полковника И. Ф. Быкадорова (1882–1957), впоследствии генерала и видного историка казачества.
22 июня 1918 г. Добровольческая армия двинулась в поход, названный Вторым кубанским. Используя фактор внезапности, сплоченность, организованность и высокую боевую выучку, она врезалась в киселеобразную армию Кубано-Черноморской советской республики как нож в масло. К исходу пятого дня армия выполнила первую часть своего плана. На станции Тихорецкой захватила штабной поезд местных советских войск. Их командующий Калнин едва избежал пленения, а начальник штаба, бывший полковник, боясь наказания, застрелил жену и покончил с собой.
Однако советские войска, сумев оправиться от первого шока, под командованием бывшего ветфельдшера И. Л. Сорокина, обладавшего военной смекалкой и смелостью, нередко граничащей с авантюризмом, усилили сопротивление. В ожесточенных боях обе стороны несли большие потери, приходя в обоюдную ярость.
Под Белой Глиной дроздовцы обнаружили обезображенных однополчан, попавших в плен будучи ранеными. Их командир в отместку тут же расстрелял пленных красноармейцев. Деникин осудил Дроздова за массовые репрессии, подчеркнув, что они наносят большой вред армии, хотя и знал, что это не отрезвит подчиненных. Позднее он резюмировал: «Нужно было время, нужна была большая внутренняя работа и психологический сдвиг, чтобы побороть звериное начало, овладевшее всеми — и красными, и белыми, и мирными русскими людьми. В Первом походе мы вовсе не брали пленных. Во Втором — брали тысячами. Позднее мы станем брать их десятками тысяч. Это явление будет результатом не только изменения масштаба борьбы, но и эволюции духа».
Продвижение Добровольческой армии резко застопорилось. Выполнение второй части плана завершилось только через две недели. Пройденные с боями 262 версты показали стойкость красных войск. Добровольцы потеряли убитыми и ранеными более четверти своего состава. Тем не менее, численность их армии удвоилась. Пополнения, преимущественно офицеры, постоянно прибывали с Украины, Новороссии, из Центральной России. С вступлением в Кубанскую область и Ставропольскую губернию образовался приток казаков и крестьян. Сходы сел Ставрополья, вкусивших советский режим, выносили решения о мобилизации ряда возрастов. Со смягчением отношения к пленным красноармейцам многие из них также начали вступать в армию.
Деникин предложил кубанскому атаману обеспечить полную мобилизацию сил Кубани для скорейшего ее освобождения, основным кубанским частям и в дальнейшем пребывать в составе Добровольческой армии для выполнения общегосударственных задач, исключить проявление сепаратизма со стороны освобожденного кубанского казачества. Однако Филимонов и его военный министр Савицкий тогда издали приказ, дошедший и до Деникина, с обещанием о скором освобождении кубанских казаков, состоящих на службе в Добровольческой армии, что породило среди последних неразбериху и смятение.
