По вечерам же я работала в архиве библиотеки, разбирая огромные и пыльные архивы профессора Веронези и попутно кашляя и чихая. Руководством университета мне было поручено проанализировать, какие из его законченных, но еще не опубликованных работ можно было бы подготовить для читательского ознакомления в одном из профильных университетских издательств.

Вытирая платком подступившие слезы (виной тому – извечная архивная пыль, а не моя врожденная сентиментальность), я читала все, так или иначе связанное с академической деятельностью Веронези. Все научные факты – грозящие будущей сенсацией! – которые удавалось раскопать, я подолгу обсуждала с Янушем.

Он так же, как и я, был вовлечен в процесс разбора огромного профессорского наследия, но занимался именно тем, о чем всегда мечтал: анализом архивных материалов для последней незавершенной работы Веронези, касающейся многовековой истории монастыря Лорша и истории создания знаменитого Золотого кодекса, или Лоршских Евангелий. Поскольку наши исследования почти не пересекались, мы могли без особой академической ревности подолгу обсуждать работы друг друга.

Я, например, считала, что Янушу давно пора выступить на какой-нибудь значимой научной конференции или же, на самый худой конец, на симпозиуме в университете, хитрый и пронырливый Януш же пока не спешил делиться своими научными выводами, сделанными в процессе долгой и упорной работы…

– …Hallo, Анна! Пообедаем сегодня у Maurizio? – Его голос был радостным, и всего лишь на мгновение мне показалось… в общем, неважно, что мне показалось, но признаюсь откровенно, ожидала я совсем иного звонка.

– Привет… А, это ты, привет, Януш! Извини, не узнала сразу, быть тебе богатым, – шутливо приветствовала я своего приятеля.

– Спасибо, не жалуюсь, – рассмеялся в ответ Януш фон Армансберг, к слову, потомок известного баварского рыцарского рода, известного с XIII века, и самый настоящий граф. – Ну что насчет совместного обеда? Я мог бы после семинара зайти за тобой в UB[11].

– Почему нет, милый Януш? Мне кажется, я уже достаточно сегодня потрудилась для своих любимых Метнера, Белого и Пашуканиса. Пора и честь знать, как гласит русская пословица! – весело добавила я уже по-русски, и Януш попробовал повторить за мной:

– Pora i chest' znat'! – с заметным трудом и с забавным баварским акцентом проговорил он. – Kruzifix![12]

– Ладно, переходи на латынь, – оборвала я его лингвистические старания.

Януш послушался и немедленно прекратил свои попытки считывания на слух и транскрибирования русских пословиц, тем более что получалось это у него не очень убедительно. Я немного знала его семью, это были строгие, очень добропорядочные люди, представляющие одну из основных ветвей древнего баварского дворянского рода, а его мать, к слову, младшая графская дочь и одна из семи красавиц-сестер, не мне одной казалась воплощением прославленных немецких максим: Kinder-Küche-Kirche[13]. Их семья действительно была дружной и большой, впрочем, для Баварии это не редкость.

У Януша, насколько мне было известно, наличествовало двое старших братьев – Йоханн и Андреас, уже работающих: они были совладельцами крутейшей авторемонтной мастерской, расположенной в Мюнхене и специализирующейся на ремонте элитных ретроавто вроде Mercedes-Benz SLC 300. Была у Януша и одна младшая сестра – Каролина, еще учившаяся в школе. Не берусь судить, но, разумеется, домашнее воспитание сказывалось: привыкший заботиться о «младшем составе», Януш был предупредителен и вежлив со мной иногда просто до ужаса. К слову, он всегда безропотно таскал мои сумки, папки, библиотечные книги, тетради и планшеты, которые имели свойство накапливаться, подобно снежному кому в предгорьях Альп, и к концу дня просто оттягивали мои хрупкие и слабые женские плечи.

Пожалуй, и сама бы не ответила на вопрос, почему меня так раздражали неуклюжие и всегда случавшиеся не ко времени попытки Януша обратить на себя мое внимание. Может быть, просто еще очень сильна была в моей душе любовь… нет, пожалуй, именно страсть к другому человеку…

Да и кто бы ответил на этот странный вопрос, кроме разве что брата Джиованни? Брат Джиованни, что ты еще хотел мне сказать в своем сказочном Средневековье – в том волшебном монастырском саду, под кружащими осенними листьями, напоминающими оранжево-красные цветы или же полностью раскрытые маленькие японские веера?

Что еще не спросила я у тебя, какие вопросы были мной, к сожалению, не заданы? Что я забыла у тебя узнать?

Ты говорил мне о том, что всякий грех есть несчастье. Несчастье – и для нас самих, и для окружающих нас. Ты предостерегал нас – меня – от непоправимой ошибки. Ты утверждал: грех есть начало разъединяющее и разделяющее, отталкивающее нас от людей…

Ты давал мне много мудрых советов, проверенных Библией и временем, но некоторым из них я, к сожалению, не последовала…

Начало лета. Пригород Karlsruhe[14].

В один из выходных дней – впервые

по-настоящему майских – я осталась

дома одна. С самого утра солнце – как хирург

острейшим скальпелем – препарировало

лучами весь дом: желтое плавящееся

дерево лестницы, ведущей на второй этаж…

такой же кукурузно-желтый паркет

чуть скрипучего пола… картины и гравюры

в гостиной… Полуденный лес, по краям —

изломы сосен, и – с высокого горного склона —

опрокинувшаяся даль. В небе – птица.

Тончайшая прорисовка черно-белых

деталей – время словно остановилось,

рассыпалось на минуты, секунды,

штрихи и линии… Германия, война —

безвестного еврейского художника спасла

немка, укрывая в лесу долгое время —

штрих-код этой гравюры.