Папаша Упрямец слушал внимательно и терпеливо, и когда он решил, что тот закончил свою речь, сказал: Тебе следует завести семью, ведь ты уже можешь. Для этого нужны деньги, я попрошу Сяоин помочь тебе. Ты зовешь ее тетей, а она откликается, так что точно поможет.

Услышав это, Лань Чанфу покачал головой, показывая, что Папаша Упрямец неправильно понял то, что он хотел сказать.

Я действительно нуждаюсь в деньгах, но не для того, чтобы завести семью, произнес он.

Папаша Упрямец сказал: В твоем возрасте и при твоем положении что может быть важнее семьи? Не только тебе надо обзавестись семьей, но и твоему младшему брату. Ты – старший, должен подать пример. Я попрошу тетю дать на свадьбу столько денег, сколько понадобится.

Но я хочу подняться на уровень выше, а потом уже создавать семью. Повышение важнее семьи.

Что значит – подняться на уровень выше? Разве речь идет об игре в карты?

Подняться на уровень выше – значит получить повышение по службе. Это похоже на игру в карты, и я хочу стать победителем.

А какое это имеет отношение к деньгам?

Если нет денег, если их не тратить, сложно будет получить повышение, я так думаю. Деньги нужны, чтобы «подмазать» кое-каких руководителей.

Я понял, ты хочешь купить себе чиновничью должность.

«Купить должность» – звучит некрасиво, но суть именно такова.

Папаша Упрямец сказал, глядя на Лань Чанфу, который хотел купить себе должность:

Чанфу, я не согласен на покупку должности.

Это всего около трех миллионов, для тети это совсем немного, а благодаря вашей заботе о ней она вам точно даст такую сумму.

Это не вопрос количества денег. Чанфу, ради повышения на чиновничьей службе нельзя идти по нечестному пути.

Я тоже не хочу этого, но приходится. Это – неписаные правила, нельзя не пойти таким путем.

Что за неписаные правила?

Молчаливый взаимный обмен благами.

Это же как передергивание при игре в карты, подтасовка, бесславное деяние. Да и не то важно, что бесславное, люди такое ненавидят, так даже можно лишиться рук. А покупка и продажа должности – оно посерьезнее, чем просто жульничанье при игре в карты, это незаконно, эдак в тюрьму угодишь.

Лань Чанфу злобно уставился на Папашу Упрямца: Если ты согласишься достать для меня денег и поможешь добиться повышения, тогда и я соглашусь на твой брак с моей матерью.

Папаша Упрямец остолбенел: Вот оно как! Но это же неправильно, эти два дела нельзя увязывать друг с другом.

Если я не соглашусь, мать тоже не посмеет согласиться.

Если я не соглашусь, тетя не даст тебе денег.

Если ты не согласишься, значит, рановато я назвал ее тетей.

Если ты не согласишься, я и твоя мама будем очень сильно горевать.

Вы с мамой будете горевать, а я буду горевать куда сильнее. Я еще молод.

Мы с твоей мамой – люди пожилые, а я и еще старше, не так много жить осталось. А ты не соглашаешься на мой брак с твоей матерью.

Для вашего брака есть условие. Если ты не согласен на него, то я не соглашусь на ваш брак.

Если бы тебе нужны были деньги на другие вещи – например, на покупку машины или дома, то я бы помог. Но на покупку должности – нет, отказываю.

До глубокой ночи Папаша Упрямец и Лань Чанфу вели ожесточенный спор, гневно сверля друг друга глазами, как два непримиримых быка – молодой и старый. В конце концов старый бык, задыхаясь от ярости и физически не вынеся нагрузки, повалился на диван и заснул. Может быть, из-за того, что он выпил слишком много, его храп рокотал как раскаты грома. С приближением лета в Наньнине было уже весьма жарко, и Лань Чанфу покинул чайную, выключив предварительно кондиционер, словно для того, чтобы спящий не простудился.

Папаша Упрямец проснулся рано утром и обнаружил, что в особняке стоит тишина. Он прошел весь дом, этаж за этажом, комнату за комнатой, но нигде не было ни души. Он засуетился, выскочил из особняка, но и там все словно испарились, и он понуро вернулся назад и засел в оцепенении в гостиной. Нефритовый браслет, который Цинь Сяоин подарила Вэй Сянтао, лежал на чайном столике, излучая холодный свет, как будто там лежали десять миллионов; но он их не видел, не замечал.

Зашла Цинь Сяоин, она тоже пребывала в унынии. Она машинально села рядом с Папашей Упрямцем.

Папаша Упрямец понял, что это – Цинь Сяоин, и произнес: Они все ушли.

Я их проводила, ответила Цинь Сяоин, не хотела пугать вас.

Ты знаешь, из-за чего?

Не знаю. Знаю лишь, что не смогу называть Вэй Сянтао своей невесткой.

Все из-за денег.

Сама она не стремилась к богатству и настояла на том, чтобы вернуть тот браслет стоимостью в десять миллионов.

Одному ее сыну мозги вылечили, а у второго они, наоборот, потекли.

Цинь Сяоин, казалось, о чем-то догадалась и произнесла: На самом деле мне нетрудно дать любую сумму. И чиновникам я тоже часто давала деньги. Если не подмазать, то и вправду никакого дела не сладишь.

Папаша Упрямец сказал: Тратить деньги на дурное – через это я не могу переступить.

Но ведь невестка улетела, и я не смогу стать тетей ее ребенку.

Улетела, значит, улетела, она моложе меня. Мне уже восемьдесят один, а скоро стукнет восемьдесят два.

Я потрачу деньги и найду тебе женщину помоложе нее, чтобы она стала моей невесткой.

Я больше не буду трогать твои деньги.

Почему?

Это бесполезно.

У меня есть деньги, только они и есть, и за вашу доброту я могу отплатить только ими.

Когда человек умирает, то деньги не может взять с собой в могилу.

Вы доживете до ста лет, даже еще больше.

Я смогу?

Сможете, обязательно сможете!

……

В этом году Папаше Упрямцу исполнилось сто лет. Все это произошло, когда ему был восемьдесят один год, то есть этой истории уже девятнадцать лет.

Четыре золотых зуба сверкали во рту Папаши Упрямца подобно светлячкам, порхающим в ночи на поле.

Я узнал, что у Папаши Упрямца есть золотые зубы, когда мне было шесть, то есть примерно в то же время, когда и про то, что у него на голове растут рога. Но до сих пор я эти рога так и не увидел. Папаше уже сто лет, а мне пятьдесят шесть. Каждый раз, когда мы с ним встречаемся, он всегда в шапке. Если шапка рвется, он меняет ее на новую, и так снова и снова, словно крышки на вечно раскаленной кастрюле, что стоит на плите, а у меня так и не появилось возможности сорвать ее и пощупать, а может, и увидеть рога на его голове. А вот зубы в его рту я видел совершенно отчетливо. Стоило ему только начать рассказывать историю или заговорить о прошлом, он невольно показывал свои зубы. Вот так и с кастрюлей, что стоит на плите: снимешь крышку – и с одного взгляда увидишь, рис варится в ней или каша.

Когда Папаша Упрямец рассказывал истории мне и другим ребятам, его зубы сразу начинали сверкать, и еще до того, как звук его голоса привлекал внимание и нас захватывала история, нас уже притягивали эти золотые зубы. Он всегда сперва открывал рот, а потом уже решал, какую историю рассказать, поэтому два ряда его зубов скрипели, цокали, стучали, как пестик без зерна, скрежетали, как пишущая машинка без бумаги (много лет спустя я начну пользоваться такой машинкой), так что невозможно было сходу что-то расслышать и понять, о чем пойдет речь. Вот в такие моменты его зубы особенно бросались в глаза, они горели, как фонари во время ночного путешествия.

Из всех детей, слушавших истории Папаши Упрямца, я был первым, кто обнаружил его золотые зубы. Я заметил, что, когда он рассказывает о каких-то трогательных моментах или сильно увлекается, его рот раскрывается и так и замирает в раскрытом состоянии, как будто его горло перехватило или сердце укололо чем-то острым. Поэтому я – а я был очень внимательным – отчетливо разглядел все его зубы: два ряда неровных, разного цвета зубов напоминали два ряда причудливых зерен в кукурузном початке, и они вызывали у меня недоумение и любопытство.