Офицер так же быстро переместился на броню. Для этих двоих военнослужащих – опытного офицера и старослужащего солдата, которые уже впитали в себя жизненно важный опыт войны – все эти действия были привычны, поэтому многие моменты поведения друг друга были понятны и ожидаемы, и обсуждения не требовали. Это были повидавшие многое солдаты афганской войны.

Глава 4. Трагедия в кишлаке

Впереди по ходу движения начинался маленький кишлак на двадцать – тридцать глинобитных мазанок, пристроившихся близ дороги. Вдоль техники забегали и засуетились дети – бача, как называли их солдаты между собой.

В руках у детей, грязных и сопливых, неумытых оборванцев, были яркие мелкие побрякушки. Разные наручные часы, жевательная резинка, американские сигареты, какие-то сувениры, ножи, прочая полезная для мужчин мелочёвка. Сквозь шум армейской техники пробивались детские голоса, причём на русском языке: «Что есть? Что надо? Что купишь? Что продашь?».

У значительной части детей в руках коричневые плитки, похожие на шоколадные батончики. Они бегают с ними и пристают к сидящим на броне бойцам. «Чарз, чарз!» – кричат бачата и копируют курение зелья посасыванием большого пальца правой руки, сжатой в кулачок. И с такой показательной и всё объясняющей демонстрацией они подбегали и цеплялись от машины к машине.

Неожиданно перед первым идущим в колонне батальона БТРом на дорогу выскочили трое мальчишек чуть постарше и нарочно побежали перед техникой, мешая движению. БТРы стали продвигаться очень медленно. В это время другая группа детей как саранча проворно облепила двигающиеся боевые машины и принялись сдёргивать с них всё, что оказывалось плохо закреплено: притороченные лопаты, ящики с боеприпасами или чем угодно, даже обычные куски троса или каната. В общем, всё, что можно стянуть, оторвать, умыкнуть.

Солдаты на броне не особо ретиво старались отогнать эти стайки, потому как безобидных возможностей заставить отстать нищую детвору у них попросту нет никаких. Не будешь же по ним стрелять? Одна надежда, что имущество надёжно зафиксировано, и эти метров двести дороги через кишлак быстро закончатся.

Шаховской со своего места с сожалением наблюдал за происходящим. Неожиданно в корме 300-го раздался истошный крик и резко оборвался, затем оттуда прозвучали сигнал и визг тормозов. 300-й немедленно остановился, а вместе с ним на узкой дороге кишлака пришлось встать и всей идущей позади колонне.

Офицер обернулся, кинул взгляд за свой БТР и увидел раздавленное тело мальчонки. Алексей немедленно спрыгнул с брони и подскочил к месту трагедии. Сразу стало понятно, что помощь в этой ситуации уже бесполезна. Слишком тяжелы травмы тела от колёс такого крупного объекта.

Место происшествия молниеносно окружает испуганная и вмиг замолчавшая детвора. Стали быстро стекаться жители кишлака.

Сразу появился Женя.

Там же быстро собрались комбат Проскуров и замкомбата Крикунов. Это его бронетранспортёр следовал сразу за Шаховским. Рядом, понурив голову, трусил Бугай. На лицах офицеров читались злость, раздражение и досада, и эти эмоции медленно чередовались, как в калейдоскопе. Но среди этого проглядывали обыкновенные человеческие жалость и сострадание. Замкомбата ехал чуть позади Шаховского и видел трагедию своими глазами.

– Паскудное начало… Бача сам сорвался. Прыгнул на подножку, не удержался и сорвался под колесо, – сообщил унылым голосом Крикунов и коротко скомандовал собаке: – Охраняй!

Бугай мгновенно переменился и принял вид грозной и решительной боевой единицы, дополнительно подчеркнув это негромким, но убедительным рыком, от которого толпящиеся дети и дехкане попятились назад и расширили круг вокруг места трагедии. Иногда Бугай бросал взгляд на тельце бачи, и всё понимающие его глаза как будто плакали, но при этом он не терял угрожающий воинственный вид и помнил о своей задаче, которую ему поставил Крикунов, не позволяя чужакам придвигаться слишком близко.

– Угу… Делаешь как надо, а выходит хуерага, – С досадой произнёс комбат.

Шаховской угрюмо произнёс первую очевидную мысль, которая сразу приходила на ум при виде всего этого безрадостного зрелища:

– Вот так им зашибись тут живётся, что под БТРы бросаются.

Над стоящей колонной медленно пролетало звено вертушек – Ми-24, которые, как летающее возмездие, непрерывно сопровождают колонну на марше, и, сменяясь на дежурстве, постоянно барражируют над ней, периодически отстреливая тепловые ловушки. За шумом их пролётов фразы слышались неразборчиво и матерные слова не резали слух.

– Не буду зарекаться, но мандулой чувствую, что нас ещё ждут большие заморочки, – хмуро произнёс Крикунов.

– Да не каркай ты, Серёж! – с раздражением ответил комбат.

Крикунов замолчал, но гнетущая отметина от неприятных эмоций осталась тенью на его лице.

За время короткого разговора мальчишки успели сбегать за отцом погибшего ребёнка. Крупный афганец, окружённый наперебой верещащими детьми, пробрался сквозь плотное кольцо людей и увидел труп сына.

Мужчина начал громко и быстро что-то говорить, перемежая свой несмолкающий поток речи всхлипываниями и возгласами: «Ай, Алла!.. Ай, Алла!» Горе и душевные страдания отца кажутся неподдельными. Рядом с местом происшествия и чуть позади комбата стоит таджик по фамилии Джураев, из солдат экипажа командира батальона, и начинает вдруг с акцентом переводить:

– Он говорит, что утрата невосполнима. Что его самый любимый сын. Что его надежда на кусок хлеба в старости, что Аллах покарает за это беззаконие неверных. Шлёт проклятия.

Комбат угрюмо пробубнил:

– Скажи, что мы сострадаем его горю и утрате любимого сына, понимаем его чувства. Но в смерти ребёнка нашей вины нет… Он сам сорвался под колёса.

Солдат переводит. Афганец обвёл офицеров тяжёлым взглядом, из глубины которого сквозь скорбь пробивался мстительный огонь, и задержался на Шаховском, которого явно посчитал главным виновником трагедии, хотя и понимал, что она произошла случайно.

– Он говорит, что если бы вас тут не было, то сын под колёса не попал бы, – снова перевёл рядовой.

– Скажи ему, пусть подождёт, – повернулся комбат к Джураеву и, обращаясь к Шаховскому, осведомлённый о подобных случаях, произнёс: – Надо ему бакшишнуть^[10]. Так уже бывало: номера запоминают и на обратном пути, где-то рядом с этим кишлаком, могут воткнуть по твоей машине из гранатомёта. Нам оно надо? Так что давай, Лёша, – разберитесь тут по-быстрому. Нужно срочно трогать, задерживаем всех. Долго стоим, – закончил он распоряжения Шаховскому и, повернувшись к людям возле техники, с расстояния наблюдавшим за ними, зычным голосом скомандовал: – По местам!

Шаховской неплохо знал коммерческие дарования афганцев и спросил через Джураева у отца погибшего мальчонки:

– Чем мы можем помочь в его горе?

– Он говорит, что эта вина перед Аллахом и его семьёй будет стоить не меньше мешка муки, – перевёл солдат.

Произнеся это, афганец словно запнулся, несколько даже обомлев от своей дерзости. Он ведь прекрасно знал, что сын сам прыгал на машину и сорвался, а вины шурави в смерти ребёнка нет.

Шаховской бросил удивлённый взгляд. Век живи – век учись. Этих расценок он понять не мог.

Женя чувствовал себя невольным виновником случившейся трагедии. Было заметно, что смерть ребёнка оставила глубокий шрам в его психике. Это слышалось в его голосе, который звенел состраданием. Женькина душа, несмотря на все события его службы, несмотря на виденные смерти врагов и друзей, так и не зачерствела и не окаменела за эти два года, и была очень отзывчива к чужому страданию.

– Товарищ капитан, у нас в машине как раз лежат два, всё равно нечего с ними делать. Выдали на котловое довольствие экипажа, лежат – мешаются. Отдать? – сдавленным голосом, с отзвуком гудящего набата от клокочущих в душе чувств, произнёс Женя.

– Чего два? – не сразу понял Шаховской.

– Мешка… Муки два мешка, – ответил Женя.