Ларичев ходил с длинными волосами, которые часто носил распущенными, становясь похожим на бурятского шамана, или собирал в хвост, а то и просил кого-то из девушек заплести ему косичку. Избранным дозволялось заплести его бороду, и с таким плетением Антон мог проходить несколько недель. Наде Антон нравился. Она замечала, что одежда его всегда тщательно подобрана, а детали, будь то шляпа, кольцо или трость, добавлены не просто так. К тому же она любила его стихи.

Вечером на концерте Надя села рядом с Виноградовым и Ларичевым и, слушая выступление, украдкой смотрела на Марину с Мишей. Несмотря на то что Ветров казался ей старым, Надя признавала – эти двое любят друг друга, хотя понять не могла – почему. Приходилось верить в слова о том, что любовь необъяснима. Когда Миша с Мариной шли навстречу, или она видела пару впереди, нельзя было не заметить: даже походка у этих двоих стала какая-то одинаковая, они синхронно раскачивались из стороны в сторону, шагая рядом с одинаковой скоростью…

Надя снова прислушалась к звучащей музыке. К авторской песне она относилась равнодушно, хотя этот концерт ей понравился. Тексты оказались неплохими, и Надя даже захотела познакомиться с автором, но тот сразу после концерта раскланялся и уехал.

– Ветровы опять незаметно исчезли? – шепнула ей Анна Абашева, когда после концерта их компания расположилась в небольшом скверике. Они выбрали место возле бетонной плиты, на которую можно было поставить бутылки.

– Похоже на то, – ответила ей Надя.

– Ну вот, а мне Марина обещала ваши лекции по философии передать. Просто безобразие! – улыбнулась подруга.

Анна походила на заморскую княжну, сошедшую с полотен Виктора Васнецова. Характер у нее был такой же – княжеский. У Ани с детства наблюдалась пограничная форма ДЦП и, когда она была маленькой, то сама через слезы и боль распрямляла свернутые спастикой руки. Однажды в юности ее отказались обслуживать в парикмахерской, решив, что она наркоманка. Аня не растерялась, вызвала администратора, устроила скандал, но стрижка в том салоне не состоялась. Как и не состоялись сближения с некоторыми людьми. Сейчас прежняя болезнь стала почти незаметной, ее выдавали лишь легкие колебания тела, словно Анна чувствовала биение сердца вселенной и отвечала на него.

– Разумеется, исчезли, зачем им мы – алкоголики? Ничего, что я вас подслушал? – Ларичев протянул девушкам открытую бутылку.

– Влюбленным положено исчезать! – ответила Аня.

– Ну-ну… А я думаю, Марина повзрослеет и проклянет Мишу, – добавил он и взял бутылку обратно.

– А Миша постареет и проклянет Марину, – повернулся к ним Павел Камышников.

Паша получал в Лите второе высшее, он уже окончил сценарный факультет ВГИКа и работал по специальности – режиссером документальных фильмов о культуре. Высокий и широкоплечий, он чем-то напоминал русского богатыря, только для завершенности облика Павлу не доставало бороды. Камышников был женат и свое семейное положение, в отличие от Ветрова, не скрывал. Его жену звали Оля и она часто приезжала на общие встречи и поэтические вечера вместе с ним. А вот жена Дениса Репникова, Надиного однокурсника, Ангелина, подающая надежды молодая актриса, наоборот, почти никогда не появлялась вместе с мужем ни на его, ни на своих мероприятиях. Они познакомились два года назад: Репников учился в семинаре драматургии и ему захотелось вживую понаблюдать за студентами – будущими актерами. Он специально приехал во двор Щукинского института и там познакомился с несколькими студентами, в том числе и со своей будущей женой, влюбился без памяти и на втором месяце знакомства сделал предложение. Ангелина согласилась и переехала из общежития в квартиру, где он большую часть года проводил один. Мама умерла, когда Денис был маленьким, а отец лет пять назад женился на француженке и почти все время проводил в Лионе, управляя каким-то бизнесом. Кстати, Денисом Репникова никто не называл – для друзей он был Доном. Сначала его звали Дон Жуан – за страсть к написанию эротических стихов, которых у него было больше, чем пьес. Но со временем приставка Жуан отвалилась и Денис превратился в Дона. К тому же в его внешности было что-то от испанского кабальеро: тонкие, нежные черты лица, крепкое худощавое телосложение, длинные усы, которые Репников иногда приводил в безукоризненно остроконечный вид с помощью какой-то специальной помады, которую ему присылала мачеха из Франции. Вот и сегодня Дон уже успел показать друзьям новое стихотворение, звучавшее так:

Расставаться со своей Ангелиной Дон не любил. Но больше всего стихов Репников писал во время их кратковременных супружеских ссор:

Горевал в таких посланиях поэт. «Вот, глядите, – жаловался друзьям Дон, – ушла на работу и даже не поцеловала! А теперь молчит! А вот что я ей напишу!» – и он снова брался за телефон:

Ангелина молчала. Тогда Дон снова писал жене:

Но Ангелина упорно не отвечала на поэтические послания мужа. Дон продолжал:

«Вы посмотрите, – сетовал Репников, – какой стих! А вот еще, неужели опять не ответит?» И новое послание улетало в пространство сотовых сетей:

Обычно Ангелина, не выдержав стихотворного напора, переставала дуться, и вечером супруги бурно мирились. Ссорились они в основном из-за денег. Надя запомнила четверостишие, которое Дон написал, когда выяснилось, что Ангелина взяла огромный кредит и все деньги потратила на наряды и косметику. И когда Репников справедливо возмутился, молодая жена смертельно обиделась и не разговаривала с ним неделю. Он тогда написал «кредитный» цикл стихов, одно из которых было таким:

Кончилось тем, что Дон нашел деньги и они помирились. Да и как он мог отказать своей красотке-жене, в которую был влюблен и желал ее, словно подросток молодую учительницу. Сегодня Репников опять пришел один.

– Как, вы уже все купили? – воскликнул Руслан, протиснувшись в центр компании. – У меня есть семьсот рублей, большая куча денег, надо срочно от нее избавиться!

– А ты закуски купи, – посоветовал Ларичев, – и еще бутылку. А лучше две. Кстати, вот наши исчезнувшие.

Вынырнув откуда-то из темноты к ним подошли Миша с Мариной.

– А, вернулись! Правильно, – одобрил Камышников.

– О чем речь? – спросил Ветров.

– Мы думаем, на что бы потратить деньги, – сказал Виноградов.

– Да потратишь ты свои деньги! – махнул рукой Ларичев. – Скажи лучше – вот говорят, Лермонтов обуян гордыней. Наверно поэтому его стихи такое говно…