– Разберемся, не волнуйся.

– Нет, я могу лечь на раскладушку, – продолжила она.

– Ну уж нет, – заявил Поль, – Марина будет спать на диване!

– Однажды мы спали втроем на раскладушке, причем двое из нас трахались, – вспомнил Антон. – Главное, чтобы девочкам было удобно.

– Так, идите уже отсюда! – замахала руками Надя. – Пусть человек заснет.

– Я хочу водки, – попросила Марина.

– И принесите Марине водку.

Она погладила подругу по голове:

– Не плачь. Ты потрясающий поэт.

Через какое-то время Марина заснула, и Надя вернулась на кухню.

Спать ложились уже под утро. На разобранном диване вместе с Мариной устроились Надя и Ася. Антон повалился на раскладушку, Поль с Машей заняли кровать Руслана. Он же, кинув на пол одеяло где-то между диваном и раскладушкой, лег и сразу же отключился.

Надя перед тем, как забраться в постель, достала из рюкзака книгу Лялина. Она хотела перечитать надпись, но потом передумала, погладила зеленую обложку и положила книгу обратно в рюкзак. Улыбаясь, она осторожно легла и укрылась одеялом. Сомнений не было.

Это внезапное счастье, которое, возможно, существовало лишь в ее голове, расцветило мир новыми красками, и такой палитры Надя еще не встречала. Первые осенние заморозки походили на весеннюю оттепель, небо даже в самую пасмурную погоду казалось синим и высоким, а пролетающее над Литинститутским двориком – о, оно раскачивалось, как на качелях, приближаясь к земле так близко, словно хотело забрать Надю и унести в стремительную и необъятную ультрамариновую даль… Да что там небо, весь мир словно обрел крылья и готов был нести ее, куда Надя прикажет. Больше она не сомневалась. Что-то огромное и неизбывное стало частью ее. Неодолимое и выходящее за границы всего, что она знала раньше. Надю немного пугало ощущение неизбежности грядущего, словно они уже были любовниками, но по какой-то досадной нелепости сейчас вынуждены сделать перерыв в отношениях, притворяясь преподавателем и студенткой. Предчувствие чего-то большего, словно она стоит на берегу и видит, как с моря идет цунами, а она улыбается и протягивает руки навстречу этой бездне. Именно так Надя улыбалась, когда встречала Андрея Мстиславовича в коридоре Литинститута или во дворике, или даже только заслышав его голос из-за дверей аудитории. Семинары превратились в блаженство – сидеть несколько часов рядом с ним, смотреть на него, слушать его голос. Говорить с мастером, спорить, или непринужденно перекинуться парой фраз на крыльце, и обменяться особыми, понятными лишь двоим взглядами при прощании…

– Ты что, влюбилась? У тебя вид такой счастливый… – как-то спросила ее Марина.

Несколько часов назад Надя столкнулась с Лялиным во дворике. И теперь, спускаясь по лестнице, она невольно задержалась напротив большого зеркала. Можно было подумать, что над ее лицом кропотливо и изрядно потрудился невидимый мастер фотошопа: добавил эффект светящихся глаз, румянец, причудливо изогнул и затенил брови, высветлил контуры так, что кожа казалась подсвеченной изнутри, волосы словно сами собой завились и легли на плечах золотыми волнами, губы он раскрасил в цвет лесной ягоды, но главное, фотомастер нарисовал ей улыбку, которую Надино лицо еще не знало. Никогда еще она не видела себя такой.

– Влюбилась! – ответила она и, подпрыгнув, села на подоконник.

– Только не говори, что в Лялина!

– Хорошо. Не скажу, – хитро улыбнувшись, ответила Надя и достала из сумки дневники Достоевского. – Вот смотри, по большому счету все дневники или письма писателей о трех-четырех темах: где взять денег, любовь роковая, политика и болезни. А ведь если подумать, всю жизнь человека можно свести лишь к этому…

– Надя, сейчас же прекрати! Рассказывай, что у тебя с Лялиным! Ну ты вообще! А когда?

– Да никогда! Что ты орешь на весь институт? Давай тогда уж напишем текст и повесим на доске объявлений!

– В стихах?

– В прозе! Пойдем на улицу.

На асфальте возле крыльца лежали желтые листья. Надя и Марина пошли по одной из дорожек к Герцену, окруженному клумбами и невысоким кустарником, листья которого осенью становились оранжево-красными. Рядом с бронзовой фигурой революционера и писателя Надя подняла голову: Александр Иванович напряженно всматривался вдаль, прижимая к сердцу гранки газеты «Колокол». За его спиной уже отчетливо просматривался фасад – летом его заслоняла обильная листва.

– Сын сердца, – вполголоса произнесла Надя.

– Что ты говоришь? – не расслышала Марина.

– Говорю, сын сердца. Ему фамилию тоже ведь отец придумал из-за любви.

– Лучше бы из-за любви свою дал, – проворчала Марина.

Она продолжала переживать из-за разрыва с Ветровым, и в каждом сюжете или стихотворении о любви видела напоминание о своей трагедии. Вообще в последнее время любые разговоры на любовную тему у нее вызывали раздражение. Правда, после того, как Надя рассказала о своем новом чувстве, Марина даже подпрыгнула на месте, хлопая в ладоши:

– А, я так и знала! А почему мне не сказала, скрытница? Слушай, ну Лялин прекрасный! Я бы тоже в него влюбилась, если бы не сама знаешь кто.

– Я тебе влюблюсь! Да что говорить, говорить-то еще особо не о чем.

– Конечно, не о чем, вы когда переглядываетесь, с вас можно картину писать: «Влюбленные. Двадцать первый век».

– Да ну тебя! Не знаю, что дальше будет. Да и как будто все равно!

– А тебя не смущает, что он твой учитель?

– А почему меня это должно смущать? Научит чему-нибудь новому… – Надя расхохоталась. – Или я его. Знаешь, когда с ним говорю, разницы между нами совсем не чувствую. Хотя умом понимаю – он гораздо умнее и старше, и все эти его работы и степени. А вот стоим рядом – словно вообще ничего нет.

– Только так и может быть, – сказала Марина и погрустнела.

– А кстати об учителях, – Надя решила отвлечь подругу от невеселых мыслей, – поможешь мне выбрать стихи на вечер?

Поэтический вечер «Учителя и ученики» был запланирован на ближайшую пятницу – на нем выступали со своими произведениями преподаватели семинаров поэзии и их студенты.

Пятничным вечером в большом зале аудитории номер три, где проходили научные конференции, а на сцене показывал свои спектакли студенческий театр, все места были заняты. За дверями этой аудитории находился зал с колоннами, парадными люстрами и барельефами классиков, которые здесь же когда-то выступали: Блок, Маяковский, Есенин…

Садясь поближе к сцене, Надя высматривала Лялина, но пока его не было видно. Вступительную речь произнес Весин. Ректор говорил о том, что, несмотря на мелкий быт, окружающий каждого, есть еще высокое удовольствие поэзии, а Москва действительно город поэтов, и многие живут этой профессией, которая никогда не умрет, пока бьется русское сердце. Он же представил мастеров поэтических семинаров, прочитавших свои стихи. Затем выступили их ученики. И даже Лялин прочитал два стихотворения. «Сегодня почему-то ужасно хочется быть молодым, и хоть я давно не пишу, вспомню несколько стихов из первого сборника», – сказал он. Надя лучше запомнила то, которое он читал первым.

Ее немного удивило, хотя скорее обрадовало, одиночество этих стихотворений, ведь если мастер выбрал стихи не о страсти, ей можно надеяться, что сейчас в жизни Андрея Мстиславовича нет другой женщины…

Семинар Лялина представляли три человека: Надя, Вадим и Ася. Они, как и все, прочитали по одному стихотворению – слишком много было выступающих.