– Уже покурили? – спросил он.
– Я не курю, – ответила Надя, вздрогнув, как от ожога.
– Да? А еще вы не поете, я помню. Ну, до следующего вторника.
И он шагнул с освещенного крыльца в осенние сумерки. Надя зачарованно смотрела ему вслед. Именно в этот момент явилась твердая уверенность: ей – не кажется. Но что делать дальше, было не понятно. Лялин снился Наде вот уже третью неделю, а она ни с кем не говорила о нем, даже с Мариной. Да и о чем говорить?
В какой момент женщина начинает видеть в человеке, которого знает не первый день, именно мужчину? Не коллегу, не учителя, не товарища… Когда, из-за чего зрение переключается, и тогда уже и сам человек, и весь мир становятся чем-то иным? Надя этого не знала. Когда она пыталась вспомнить с чего все началось, память предлагала картинку их первой встречи – взгляд, рукопожатие… В любовь с первого взгляда она не верила. Но другого начала у нее не было.
Когда Надя зашла в аудиторию, почти все уже собрались. Даже Ветров пришел, но сегодня они с Мариной сидели раздельно. Трудно было поверить, что вчерашние влюбленные расстались по-настоящему. Случилось это так. Аня и Поль решили устроить поэтический вечер на двоих, сыграв на контрасте своих стихов. Аня писала в стиле неоромантизма, так она сама о себе говорила. Она читала первой.
однажды случится тот самый вечер
написанный на роду
ты мне улыбнешься и я отвечу
и взгляда не отведу
пройдет лет десять в делах и планах
вот новый десяток взят
в привычных ссорах никто не ангел
в раздорах никто не свят
ты будешь первым в своих сомненьях
научишься укрощать
ты станешь молча искать прощенья
а я научусь прощать
и нам останется тьму сорочью
в стаканах мешать с вином
и будешь ты возвращаться ночью
а я мечтать об ином
и вот однажды подует ветер
в особенно темный год
другое счастье тебе ответит
и взгляда не отведет
когда же судьба обрывая звенья
раскрутит свою пращу
ни ты не станешь искать прощенья
ни я тебя не прощу
В то время как Поля смело можно было назвать традиционным лириком. Он начал свое выступление со стихотворения, которое Надя особенно любила.
Кошки – это совсем не то, что собаки:
Лучше читают они воздушные знаки…
Хозяйка квартиры вчера попросила доски.
Я достал из-за шкафа невиданные предметы:
Цветным обтянуты ситцем. Кладут их на два табурета,
Садятся: практично, удобно для переноски.
Значит, где-то гостей по-деревенски много.
Свадьба? Поминки? Проводы? Шум, тревога,
Курят на лестнице, не запирают двери, столы сдвигают…
Кот нарезает круги, себе не находит места.
Иду на балкон: ночь после дождя – невеста!
Только последние тучи над городом догорают.
Девятый этаж – видать Текстили, Кузьминки.
Оглядываюсь на кота и чувствую, что – поминки…
Что я здесь делаю, так далеко от дома?!
В квартире пустой, с чужим хрусталем, посудой…
Воздушные знаки куда-то летят отсюда.
Ходит и ходит кот со своей истомой.
После поэтического вечера все, как обычно, отмечали, но в этот раз особенно разошлись – чуть не спалили «Акростих», литературное кафе, где проходило много различных мероприятий. Кто-то разлил по столу 70-градусную хреновуху, изготовленную по личному рецепту Ларичева. Миша решил проверить, действительно ли она такая крепкая, как обещал Антон, и поджег. Стол вспыхнул. Все кинулись тушить огонь, а оторопевший бармен наблюдал за этим, не двигаясь с места. Очаг возгорания был ликвидирован стихами Дениса Новикова. Книга не пострадала, да и стол практически тоже. Потом Поль пытался подраться с Русланом, Антон звал всех на кладбище, а Миша начал отключаться прямо в метро. В итоге Марина его дотащила до дома и сдала на руки жене, которая супруга приняла и пригласила ее зайти. Оказалось, жена знала про их отношения с Мариной. И вот, пока Ветров храпел в соседней комнате, его женщины пили на кухне чай.
– Сначала мы обсуждали какую-то ерунду, чуть ли не погоду, – рассказывала Марина. – Потом она начала говорить про него гадости, что он со мной лишь развлекается, а завтра забудет, что ей меня жалко. Себя пусть пожалеет! Не верю я в благородные жесты бывших жен!
– Почему бывших? – спросила Надя.
– Потому что настоящие, когда узнают о любовнице, уходят или убивают!
– Кого убивают?
– Всех! Ненавижу его! – рыдала подруга. – И вообще плевать мне на него и на жену, пусть хоть завтра оба загнутся! Почему я должна страдать?
– Но ты же Мишу любишь. Иначе бросила бы тогда в метро, или в милицию сдала.
– Люблю, да. Я от этой любви себя узнавать перестала. Мне как будто одновременно хочется и жить и умереть…
Когда Надя села на место и достала распечатанную подборку, то заметила, что Андрей Мстиславович как-то особенно на нее посмотрел. Для обсуждения она выбрала оливковое вязаное платье, бордовые ботинки и серьги в виде голубых эмалевых рыбок. Ресницы накрасила любимой зеленой тушью, глаза подвела черным карандашом, губы оставила без помады. Но главным и в этот раз необычайно трудным оказался отбор стихотворений. Надя провела несколько дней в мучительных сомнениях, не решаясь добавить самые откровенные. Например, это:
А его борода лучше всякой другой бороды,
Потому что нежна, как пшеничное поле,
По которому я иду, и оно принимает мои следы,
И сухая былинка стынет в немом уколе.
Это вовсе не боль, это нежность земных полей,
Шелестит, проплывает в ласковом поцелуе,
Словно небо, которого нет светлей,
И оно мою жизнь незримо перелицует.
И я падаю в это поле, плыву на нём под дождём,
И зимую под снегом, и прорастаю весною.
Я трава, и лес, и дождь, и поле, и водоём,
На который падают поцелуи с яростью проливною.
И все же она его добавила – кто знает, что случится завтра и будет ли еще шанс показать мастеру свои стихи.
– Ну что, прекрасная поэтесса, вы готовы? – спросил Лялин.
От слов Андрея Мстиславовича сердце Нади забилось сильнее, но одновременно она насторожилась: не собирается ли он разнести подборку, этим комплиментом смягчая грядущий удар? У Нади сильнее, чем обычно, дрожали руки во время чтения. Ведь на самом деле все стихи она написала о нем и для него, и Наде казалось, она прямо сейчас, здесь, перед всеми признается своему мастеру в любви. И Лялин, и остальные – это понимают. У нее сбивалось дыхание и сердце стучало иначе, но она читала, читала как никогда.
Мой рай из яблок и пустых ветвей,
Из предосенней медности полей,
Где я стою с улыбкою блаженной.
Здесь так светло, что не добыть огня,
И на всю жизнь хватило бы и дня,
Одной улыбки вольной и наверной.
Мой яблочный непоправимый рай,
За что мне этот лес, осенний край,
Рябины вкус, наличники резные?
Вот дом. Не мой. Но я вхожу туда,
Пока ты даришь эти города,
Заморские, заречные, сквозные.
Вот пёс привычно машет мне хвостом,
А я последним яблонным листом
Встаю на цыпочки и наклоняюсь набок.
Прости меня, какой теперь я друг,
Жизнь выпала из ослабевших рук,
И вся земля в ковре из красных яблок.
Всё это так, что только б лечь ничком
На землю райским сорванным дичком
И жить без ветки радостно и смертно.
Я – дерево, я – осень, посмотри,
Мой рай в тебе, он у меня внутри
И жизнь глядит на нас немилосердно.
