Мы с Афоней посидели покурили, намазались мазью от комаров и пошли смотреть, где лошади. Недалеко от зимовья сделана загородка (загон) из жердей, один пролёт на петлях и может открываться, как ворота. Афоня внимательно смотрит на землю, ищет следы. Нашёл, ходил по ним, щупал, потом сказал, что лошади приходили вчера. Мы с ним поправили некоторые жерди на загоне (в зимовье нашлись гвозди), принесли в загон полмешка овса, для приманки. Я внимательно наблюдаю за Афоней, пытаюсь понять все его действия, так сказать, учусь таёжной жизни.

Потом пошли на рыбалку, только вместо удочки Афоня взял «Белку», это такое ружьё, двустволка: верхний ствол – мелкашка, нижний гладкий – двадцать восьмой калибр. Ушли по тропе вверх по Иришке, дошли до запруды, где ручей перегорожен прутьями. Подошли осторожно, смотрим – перед загородкой стоят несколько рыбин. Афоня прицелился в самую крупную и выстрелил пулькой из мелкашки. Щелчок был чуть слышен, но все рыбы разбежались, кроме одной, нашей добычи. Это был язь, около килограмма весом. На ужин мы его сварили, получилась хорошая уха. Ужинали в зимовье, там комаров поменьше – мы их выкурили дымом, а на улице от них не продохнуть, к вечеру совсем озверели. Спать улеглись на нарах, на них есть матрацы, одеяла, уснули быстро. Так закончился мой первый день в тайге.

Утром мы с Афоней встали с рассветом, солнце только выползает из-за макушек деревьев. Афоня вышел из зимовья первым и быстро вернулся, схватил «Белку» и снова выскочил. Я следом за ним – кого он там надыбал? Смотрю, он целится, прислонил ружьё к дереву, чтобы опора была понадёжней, и выцеливает кого-то. Проследил взглядом – на самой верхушке сушины сидит глухарь, весь освещённый солнцем, перья аж переливаются. До него неблизко, но Афоня молодец, выстрел щёлкнул – и глухарь камнем ударился о землю. Сушина голая, без веток, поэтому глухарь не задержался, долбанулся крепко у самого комля. Я побежал принёс птицу – хороший петух, тяжёлый, и всего одна ранка на шее – Афоня стрелял пулей из мелкашки. Впервые держу в руках дичь, но азарта охотника не испытываю, мне этого красавца с красными бровями даже жалко. Афоня засунул его в рюкзак, повезёт домой, здесь нам им заниматься (ощипывать, варить) некогда, надо ловить лошадей и ехать домой.

Пока варили чай, перекусывали, услышали лай. Наш Серко – умная собака, разыскал в тайге лошадей и пригнал их к загону. Те, увидев овёс, набросились на него, для них это, как конфетка для ребёнка, нам осталось только закрыть ворота, теперь они никуда не денутся.

Позавтракав, мы пошли к лошадям. Они раньше работали в промхозе – и под седлом, и в упряжи, но в тайге прожили больше месяца, немного одичали. Я-то в жизни с лошадьми дела не имел, вырос в городе, а Афоня всю жизнь провёл в тайге, полагаю, справится. Он взял с собой уздечку, зашёл в загон и начал пытаться надеть её на какую-нибудь лошадь. Но они не даются, бегают от него по кругу, всхрапывают, взбрыкивают ногами. К одной, поспокойней, он всё-таки приблизился, приобнял её за шею, погладил, сунул ей в рот кусок хлеба, поговорил ей что-то приятное и надел на неё уздечку, вывел из загона и привязал к дереву. Одна есть! Таким же образом он «захомутал» ещё двух лошадей, и в загоне остался один гнедой жеребец – молодой, сильный, даже близко не подпускает к себе: фыркает, брыкается, не подступись! Но и Афоня мужик не промах: взял пеньковую верёвку, на конце завязал петлю, смотал верёвку кольцами и ловко, с первого раза, метнул её на голову нашего «мустанга». Куда там американским ковбоям! Конь рванулся, взвился на дыбы, но петля затянулась, и ему стало больно. Афоня маленький, лёгкий, упирается ичигами в землю, но коня не может пересилить, я тоже схватился за верёвку, стал ему помогать. Общими усилиями притянули мы норовистого жеребца к лиственнице и привязали мордой к самому дереву, пусть стоит успокаивается, привыкает.

Ну всё, теперь можно собираться в путь. Мы перекурили, погрузили свои вещи на одну из лошадей – можно трогаться. Афоня предложил мне ехать на жеребце, он на него водрузил седло, как тот ни возмущался. Я, конечно, никогда на коне не ездил, но в кино видел, как лихо, поставив одну ногу в стремя, вскакивают всадники в седло. Афоня держал коня за повод, и я так же, по-киношному, вскочил в седло (не зря же занимался спортивной гимнастикой). И не успел я даже взять повод из рук Афони, наш «мустанг» взвился на дыбы, чтобы меня сбросить. Я успел только припасть к его спине и обхватить руками шею, думаю: «Хрен ты меня сбросишь!» – вцепился мёртвой хваткой. Тогда он стал взбрыкивать то задом, то передом, явно не намереваясь меня везти. Попрыгав так и ничего не добившись (я слился с ним воедино), конь с размаху рухнул набок. У меня потемнело в глазах! Всей своей тушей он придавил мою ногу, коленку, хорошо ещё, что нога не попала на какой-нибудь корень или деревяшку, а вдавилась в землю, иначе я просто остался бы без ноги. Вскочив, я попрыгал на одной ноге, перетерпел боль, которая постепенно стала стихать, осмотрел свою ногу – вроде целая. Попробовал идти – больно, но получается, хромаю потихоньку. Гори они огнём, эти лошади, лучше пешком пойду. И мы тронулись.

Взяли в повод по одной лошади и двинулись цепочкой по тропе, две другие лошади идут сзади, в том числе и наш норовистый «мустанг», Афоня говорит, что они сзади так и будут идти, никуда не денутся.

Впервые я увидел, что такое таёжная тропа. Тропа идёт вдоль Непы, то удаляясь, то приближаясь, срезает самые большие загогулины реки. То она идёт по тайге, среди обвешанных мхом деревьев, то выходит на пойму, на моховые болота, которые я созерцал из иллюминатора кукурузника. Болота нетопкие, бугристые, покрыты толстым слоем мха, кое-где торчат чахлые сосёнки. Тропа на болоте – как канава с грязью, идёшь проваливаешься чуть не до колен. А лошадям ещё хуже: у них вес большой, а площадь опоры копыт маленькая, так они проваливаются чуть ли не по брюхо. Хорошо, что здесь край вечной мерзлоты, и она ещё не оттаяла до конца, это даёт какую-то опору. Вот так и шли целый день – чавкали по марям, пробирались через тёмную дремучую тайгу, редко-редко попадётся хороший участок, это когда тропа поднимется на какую-нибудь гривку с соснячком. Мы с Афоней идём пешком, он тропу знает, идёт впереди, а за нами лошади. Наш «мустанг», сволочь, идёт под седлом и налегке, доволен, что не стал меня везти. Нога моя прихрамывает, но идти можно, думаю, что пройдёт, просто ушиб.

До Токмы в этот день не дошли, осталось километров десять – увидели зимовье и заночевали. Зимовье стоит на берегу Непы, рядом поляна с хорошей травой, так что лошадям есть чего пощипать. Афоня их стреножил, чтобы не ушли далеко, и пустил пастись, а мы поужинали и завалились спать. Перед сном развели хороший дымокур – набросали в костёр всякой зелени: веток, травы, гнилушек, лошади подошли, залезли в самый дым и стояли наслаждались, их за день мошка да комары накусали больше, чем нас, мы-то хоть мазью мажемся, а они только хвостом могут отмахиваться, а он не везде достаёт. Вот так закончился второй мой день в тайге.

Утром встали вместе с солнцем, быстро собрались и двинулись в путь. До «дома» недалеко, ноги сами просятся скорее дойти. Теперь под «домом» подразумевается любое что-то постоянное: деревня, общага, база партии и даже палатка, в которой ты будешь ночевать. Не доходя до Токмы, уже почувствовали близость жилья: пеньки от порубок, полянки с покосами, да и тропа стала более торной. В самой деревне ничего не изменилось, всё то же сонное царство, зато на другом берегу, где аэродром, стало заметно оживлённее: добавились палатки на поляне, народ снуёт туда-сюда. Я сразу догадался, да и в конторе подтвердили – вышли из тайги сразу несколько отрядов рубщиков просек, теперь и мы пойдём в работу.

В конторе у меня сразу состоялся разговор с Зуевским о моей работе. Он меня сразу приметил, что с образованием (техникум закончил, хоть и авиационный), после армии, вроде серьёзный товарищ, да и с интересом ко всему отношусь, опять же турист, ориентироваться, значит, умею. К тому же у нас с ним был разговор, я делился, что буду зимой поступать на геологический факультет, то есть хочу связать свою жизнь с геологией. Так вот, он предложил мне поработать не рабочим, а техником-геодезистом, их остро не хватает. Один техник, Валентин Иванович Остроумов, заболел, отказывают ноги. Он уже в годах, лет под 50 (для меня глубокий старик), еле-еле закончил нивелировку своей просеки и вывел отряд на базу, его отправят в Иркутск. Остался один техник – Виль Биглов, вот под его началом мне и предстоит работать. Зуевский меня успокоил, что не боги горшки обжигают, разберёшься, Виль тебя постажирует – в один маршрут сходишь с ним в качестве рабочего, а дальше сам уже пойдёшь, самостоятельно, рабочего мне дадут поопытней. Так решилась моя судьба.