– Того я не знаю, – покорно ответил готовый забраться под стол Яков.
– А мне, что же, теперь с закрытым ртом сидеть и словечко свое сказать не можно? – вновь не утерпела Агриппина Степановна.
– Вот так и сиди и рот свой поганый не смей открывать, – вновь сверкнула в ее сторону глазами Марфа Ивановна.
Какое-то время над обеденным столом нависла грозовая тишина, пока ее не прервал Василий:
– Действительно, как говорили древние, когда я ем, то глух и нем. Вот и нам надо этого придерживаться.
– Да, Васенька, ты как всегда прав, – согласилась с ним сестра.
Когда Яков с супругой закончили трапезу и ушли к себе наверх, то облегченно вздохнув, Марфа Ивановна сказала вполголоса:
– Дождутся они у меня, ой, дождутся, вот оставлю их без гроша, тогда погляжу, как они запоют, – потом чуть помолчала и уже совсем иным тоном обратилась к внучке: – А ты, Машка, лучше послушай меня старую, что я тебе скажу. Я на своем веку всяких людей видела, а потому твоего учителишку сразу раскусила. Тут я с Агриппинкой соглашусь, как мне не противно ее лишний раз вспоминать. Сразу поняла, что учителка тот по твою душу явился. У них у всех одно на уме, как бы невесту побогаче себе высмотреть и к рукам прибрать.
Тут уже не вытерпела Мария и заступилась за Ивана Павловича:
– Зря вы так про хорошего человека, бабуля. А вы не подумали, что он мне нравиться может? К тому же с чего вы это взяли, будто бы я богатая невеста? Да после того, как папенька наш память потерял, то сразу фабрика в Аремзянке встала и типографию продали за гроши, коль некому стало тем делом заниматься. А потому, как погляжу, у нас теперь одни долги да расходы и никаких прибытков совсем не предвидится. Ну, вот скажите вы мне, какое такое за мной приданое? А я сама и отвечу: да никакого. Так кое-что от былой нашей славы осталось, а свободных денег и копейки не сыщется.
Тут уже не выдержал ее брат и возразил ей:
– Ой, Маша, рано ты о приданом думать начала. Тут наша бабуля права, вспомни того же капитана, что все прошлое лето вокруг тебя чуть не полгода увивался. А где он теперь? Пропал, будто и не было. А то ведь, что ни день, то с подарком объявится. Подумай сама, чего ему не хватало?
– Да откуда мне знать, – опустив глаза, ответила та, – у него самого надо спросить…
– А я тебе скажу, – продолжал Василий, – как только он разнюхал, что мы нищие, как церковная мышь, так сразу и пропал. Да оно даже хорошо, коль Иван Павлович за душой ничего не имеет. Правильно думаю?
– Нет, тут я не согласна, вот за душой у него как раз много разного добра имеется, – не выдержав, перебила его Мария.
– И что же такого интересного за душой у него? – с улыбкой спросил Василий, хотя сам мог бы подсказать сестре, поскольку лучше знал учителя, но по какой-то причине не стал этого делать.
– А то и есть, будто ты сам не знаешь, – отвечала та не задумываясь, – доброта его, робость, книги читать любит, институт столичный окончил. Да много еще чего. А вот тех, кто себе не невесту, а ее приданое ищет, тех боюсь, не нужны они мне и все тут…
– Так выходи за него замуж, – вздохнул Василий.
– Коль предложит, непременно соглашусь, – с пылающим багровыми пятнами лицом стояла та на своем. И видно было, что нет такой силы, которая могла бы изменить ее мнение, сложившееся раз и навсегда.
Тут неожиданно для всех вдруг заговорил обычно не участвующий в общих разговорах Дмитрий Васильевич:
– Ты, дочка, никак замуж собралась? Почему же я ничегошеньки о том не ведаю? Хоть бы словечком обмолвилась. Жених то кто? Из чьих будет?
Смущенная Маша обняла старика, чмокнула его и со слезами в голосе и смущенно проговорила:
– Вроде как из семьи священнической он. А остальное не скажу, поскольку сама всего о нем пока не знаю…
– Священник, это хорошо, – закивал седой головой старичок, – значит, человек неплохой будет, соглашайся. А я свое отцовское благословение сразу и дам…
Маша не выдержала и расплакалась, вскочила из-за стола и, прижимая к глазам платочек, быстрым шагом покинула столовую.
– Ой, бедовая девка, иначе не скажешь, – улыбнувшись, глядя Маше вслед, с очередным вздохом проговорила Марфа Ивановна, – но за это я ее так люблю! Да и жалею безмерно… – И она троекратно перекрестилась, незаметно утерев слезу, неожиданно просочившуюся между старческих морщин наружу.
– Жалей не жалей, а действительно, пора Маше и о замужестве подумать, – высказался как бы на равных со старшими Василий, – а то, не ровен час, Горгона эта, – он указал пальцем наверх, – поедом ее ест, как только завидит. Ума не приложу, отчего она вдруг столь ее невзлюбила…
– Молодости ее завидует, вот и весь ответ. Ей дай волю, так она и меня давно бы в богадельню сдала, а сама здесь всем нашим хозяйством и дворовыми заправляла. Пущай бога благодарит, что дала свое согласие на их женитьбу с Яковом. Был бы он здоров, совсем другую невестку себе нашла, а не эту змеюку зловредную. Как ты ее давеча назвал? Гордона или иначе как?
– Горгона, – с улыбкой ответил ей внук, – у древних греков была такая дама со змеями на голове. На кого не глянет в глаза прямо, любой человек тут же сразу замертво валился.
– А скажи-ка мне, любезный мой внучек, как ты с ней вдруг общий язык нашел? У меня взгляд верный, хоть и стара, а на вершок в землю вижу. Никак не пойму, чего она с тобой иначе говорит, нежели с другими. Ну, не скрытничай, знаю я тебя, ты к любому без масла или посулов каких подход найдешь. А вот как с Агрипкой нашей спелся, того не уразумею…
– А мне и скрывать нечего, – смело ответил Василий, – тем более от вас, бабушка, у меня тайн никаких нет. Напомнил ей как-то, за какие грехи первый ее муженек, коим она нас попрекает постоянно, в Сибири оказался.
– Вот оно как, – улыбнулась та, – а то уж я грешным делом думать стала, а не полюбовники ли вы с ней. Тогда прощения прошу, за думки мои скверные.
– Да я что, ваше право думать, хорошо ли, плохо ли. Я за то не в обиде. Только об учителе нашем худого не думайте. Похоже, он Машуню к себе в самое сердце впустил и вряд ли кто тому может воспрепятствовать.
– Ой, не верю я вам, мужикам, сперва нашкодите, что кот пришлый в хозяйскую кладовую залезший, а как чего вдруг не по-вашему, тут же обратно уберетесь. Вот и мой Васечка, в память о котором тебя нарекли, всем добрый мужик был, только я-то чуяла, есть у него на стороне зазноба, и скажи я ему слово супротив, нашел бы, как меня со света сжить. Так в страхе и терпела все, боялась его, как огня, ежели не поболе…
– Интересные вы вещи сказываете, бабушка. Я и не знал о том, коль вы бы не рассказали.
– Чего теперь о покойном говорить, все одно он ответить не сможет. А слышал бы, мне и тебе заодно ой, прости меня грешницу, легко досталось бы на орехи. Ладно, ты мне лучше об учителе этом скажи, говоришь, стоящий человек? Не обидит Машуню нашу? Точно? Можно начинать к свадьбе готовиться?
– Нет, о том лучше саму Машу спросите, а мне то неведомо. Вам ли не знать, всякое меж ними случиться может.
– А ты на что, братик старшой? Помоги им, ежели чего заметишь. У нас в семье дело эдак поставлено было: старшой брат младшим всегда на выручку приходил, с него и первый спрос. Ты с ним, учительком этим, потолкуй по-свойски, намекни, мол, Маша ждет, когда дело сладится. А чего так-то попусту ходить, пока ноги до коленок не сотрешь. Или не так что говорю?
– Все так, бабуленька. Сам думал, поговорить с Иваном Павловичем следует, а нужный момент все не выберу. Уж так он себя повел с самого начала, не угадаешь, как он поступит. Только разговор начнем, а он шасть и домой к себе собрался. И в первый, и во второй, и в третий раз…
– Ага, а я что говорила? Верткий он, как уж, не ухватишь никак. Но ты же парень неглупый, сообразишь все равно, когда с ним сурьезный разговор начать можно. Спроси его, как есть: собирается он Машиной руки просить или дальше кругом ходить будет, смущать девку без дальних задумок. Скажи, негоже так, он поймет, коль не глупец последний. А коль нет, то на порог его больше пускать не следует. Так говорю?