Мать в напряжении перевела взгляд на Любаву, та тоже не сводила завороженных глаз с Андрейки, поглощенная его песнями. Но и весь собравшийся люд не отрывал от него зачарованных глаз. Василина снова взглянула на сына, на этот раз он пел, вперив свой задумчивый взгляд куда-то в пространство.

– Показалось, – облегченно вздохнула Василина, но на душе остался осадок.

– У меня есть тост-предложение, – вдруг поднялся со своего места председатель колхоза, потерявший на войне руку Степан Кузьмич.

Все с интересом примолкли.

– Выпьем за нашего талантливого земляка-самородка. Все знают, что к осени мы должны достроить сельский клуб. А заведующего мы еще не определили. Так вот, я тут подумал, что Андрей лучше всего подойдет на эту должность.

Все радостно загудели, чокаясь друг с другом гранеными стаканами.

– Ну а теперь веселиться! – радостно воскликнула самая красивая девушка на селе Ульянка. Она томно повела своими темными большими очами, гордо откинула назад свою шикарную русую косу и крикнула:

– Гармонист, танцевать хотим! Хватит, настрадалися!

И над поселком понеслась залихватская плясовая…

Всю ночь, до утра, гулял народ в Кедровке. И только к рассвету все стали расходиться.

– Знаешь, сынок, – поделилась впечатлениями Василина, – ты сегодня всех наших девок влюбил в себя, любая за тебя пойдет…

– Да уж, – отозвался с грустью Андрейка, – не моя в том заслуга, просто нету мужиков – отобрала война, тут уж за любого пойдешь…

– Не прибедняйся, – шутливо хлопнула его по плечу мать, – ты у меня настоящий орел. Мы тебе самую лучшую невесту выберем. А Ульянка-то как на тебя смотрела. Только попробуй сказать, что не заметил…

– Не заметил, – устало улыбнулся Андрейка, – а давай-ка лучше спать. Сейчас сон как-то предпочтительнее невест.

Жизнь снова стала входить в свое русло. Андрейка все дни напролет проводил на стройке клуба и его благоустройстве. А вечерами приводил в порядок свою усадьбу – ремонтировал сарайки, чинил забор…

И еще стала замечать Василина, что все чаще он заглядывает во двор к Любаве – то одно ей поможет, то другое. Вдова вроде и не напрашивается – в войну женщины всему научились. Но только она возьмет в руки топор, он тут как тут – подойдет, отберет у нее и сам доделает.

– Ничего-ничего, – успокаивала себя Василина, – он просто очень заботливый, это еще ничего не значит.

Вечерами девчата заглядывали к ним во двор целой компанией, идут нарядные, песни поют, кличут его:

– Пойдем, Андрейка, с нами, бери свою гармошку!

– Ой, спасибо, девчата, да работа еще не вся переделана…

И проходят они, погрустневшие, мимо. А у матери только сердце тоскливо защемит.

Незаметно приблизилась осень, открыли новый клуб. Андрейка пропадал там допоздна. Однажды мать напекла ему свежих пирожков, ждала-ждала и, не дождавшись, понесла ему в клуб. Заходит и чуть в обморок не упала – а у него Любава сидит. И так мило воркуют голубки, что даже не заметили ее прихода.

– Так вот, значит, сынок, чем занимаешься здесь допоздна, – подала она голос с порога.

Они вздрогнули. Любава быстро вскочила и, прошептав сконфуженно: "Здрасьте", -протиснулась между Василиной и дверью. И убежала.

Мать молча смотрела на сына, ожидая, что он будет оправдываться. А он не стал. Спокойно, по-мужски, взглянул на мать и сказал:

– Я люблю ее, давно, с той самой минуты, как она вышла замуж за Семена и стала жить с нами по соседству.

– Так тебе же всего лет десять было, – изумленно взглянула на него мать.

– Ну и что? Вот с тех самых пор и люблю, – упрямо повторил Андрейка, – я жениться на ней хочу.

Василина почувствовала, как оборвалось ее сердце и медленно куда-то покатилось, ноги ее подкосились, и если бы не подоспевший Андрейка, она бы рухнула на пол.

– Я не позволю тебе, – слабо прошептала она, пытаясь выпрямиться на дрожащих ногах, – не позволю тебе ломать свою жизнь… Кругом голод, нищета, а ты троих детей-голодранцев себе на шею хочешь посадить? Не позволю, – срывающимся от слез голосом пригрозила она ему.

– Мам, это бесповоротно, – тихо, но твердо сказал Андрейка, – иди домой, я скоро…

Три дня Василина не находила себе места, любая работа валилась из рук. А потом она не выдержала и отправилась к Любаве. Та как раз пришла с работы и бегала у себя в ограде, управляясь с хозяйством.

– Люба, пойди себя, на минуточку, – кликнула ее Василина, облокотившись на ограду.

Люба, увидев ее, покраснела, стушевалась, но все же подошла. Была она женщиной скромной, по-соседски они всегда ладили с Василиной, ну а тут, честно говоря, она не знала, как себя вести.

– Ты вот что, – глядя ей прямо в глаза, жестко проговорила Василина, – оставь моего Андрейку в покое, не морочь парню голову, не ломай ему жизнь.

Любава покраснела еще больше, но вдруг гордо подняла голову и с вызовом произнесла:

– А может, я люблю его?

– А "может", – передразнила Василина, окинув ее тяжелым презрительным взглядом, – бесстыдница! Не успела мужа похоронить… Короче, отстань от него, не то плохо тебе будет…

– Плохо? – красивые большие глаза Любавы расширись, а потом сузились в язвительной усмешке, – что вы мне сделаете? Побьете? Андрей меня защитит. Я замуж за него выхожу, вот и весь сказ.

И она звонко и оскорбительно рассмеялась в лицо будущей свекрови.

– Смотри, еще плакать будешь горючими слезами, и красота тебе в тягость будет, – глаза Василины словно полыхнули огнем, и у Любавы мороз пробежал по коже. С этими словами соседка повернулась и, сгорбившись, медленно пошла к себе домой.

А Любава еще долго смотрела ей вслед, не в силах сдвинуться с места…

После случившегося разговора Андрейка буквально на следующий день перебрался жить к Любаве. Матери он сказал коротко:

– Если будешь лезть в нашу жизнь, мы уедем из поселка в другое место.

Сельские девчата, так нежданно получившие отворот поворот, именно оттуда, где меньше всего ждали конкуренции – оскорбились. В первую же ночь в отместку они выбили все окна в Любавиной избушке, выходившие на дорогу, и измазали навозом ворота.

Бедная Василина целую неделю все ночи напролет проплакала в подушку, было такое ощущение, словно она и последнего сына потеряла в ту проклятую войну. А через неделю, выплакав все слезы, она проснулась с принятым решением – собрала свой нехитрый скарб, попросила у председателя лошадь с повозкой и перебралась в старую заброшенную избушку на окраине поселка, где когда-то жила их бабка Лукерья, местная колдунья. Старушка уже много лет как отошла в мир иной, а дом стоял нетронутый, никто даже штакетинки не решился выдернуть из ограды.

Несладко пришлось влюбленным, но время лечит любые раны, хоронит в сердце обиды. Вскоре с фронта пришло еще пятеро мужиков, и все внимание сельчан переключилось на них.

Жизнь налаживалась. Трое Любавиных дочерей нового отца восприняли с радостью, сразу стали называть "папкой". И хмурое лицо Андрея оживало, когда его обнимали детские ручонки.

Так прошло несколько лет. Односельчане привыкли к их семье, только иногда перешептывались, что Бог не дает им совместное дитя, наверное, потому что не получили материнского благословения.

А однажды в одно раннее воскресное утро уехали молодые куда-то на целый день. И только соседке теть Мане шепнули, чтобы последила за детьми. Соседка тогда всем рассказала, что поехали они в соседнее село к местной знахарке.

Так или иначе было, но вскоре забеременела Любава, и в положенный срок родила еще одну дочь. Но вместо долгожданной отрады получили родители страшное наказание – все маленькое тельце ребенка было сплошь покрыто волдырями да язвами.

И начались мучения семьи. Новорожденная Варя от диких болей не спала все ночи напролет, заглушая весь дом отчаянными воплями. Никакие мази, никакие припарки, никакие знахарки и медики не могли помочь. Дети таяли на глазах от бессонных ночей и выматывающих криков. Они тоже постоянно плакали, жалуясь матери. Муж допоздна проводил на работе, а ночью тоже пытался укачивать дочь, но все бесполезно…