— Прости, что ударил тебя. — Я убеждаюсь, что он слышит извинение в моем голосе, потому что я говорю серьезно. — Это было опрометчиво с моей стороны.
— Ты был в плохом месте. Я могу это понять. — Священник указывает на скамью. — Проходи, Лука, садись. Скажи мне, что у тебя на уме. Я вижу, что на тебя что-то давит.
Я не хожу вокруг да около. Как только мы усаживаемся, отец Донахью выжидающе смотрит на меня, и я все выпаливаю:
— София беременна.
Выражение удивления на лице священника недостаточно искреннее, чтобы одурачить меня.
— Лука…
Я поднимаю руку.
— Не утруждай себя нарушением своих клятв ложью, говоря, что ты не знал. Не волнуйся, я не собираюсь просить тебя делиться тем, что София сказала тебе или не сказала той ночью. Но теперь мне становится понятнее, почему она сбежала и почему обратилась к тебе за убежищем.
Отец Донахью кивает.
— Значит, ты знаешь. Будешь ли ты заставлять ее придерживаться условий соглашения, которое вы оба заключили?
— Именно об этом я здесь, чтобы поговорить с тобой.
Священник колеблется.
— Лука, я священник католической церкви. Ты знаешь, каким всегда будет мой ответ. Я никогда не буду поощрять прерывание беременности…
— Я знаю. — Я резко обрываю его. — Я хочу, чтобы София оставила ребенка.
— Ну тогда тебе будет приятно узнать, что она согласна с этим. Что касается сохранения брака вместе с ребенком… — Отец Донахью хмурится. — У меня не сложилось впечатления, что между вами все хорошо. Но я бы тоже не одобрил развод. Поэтому мой совет, Лука, будет заключаться в том, что ты должен позаботиться как о своем браке, так и о своем будущем ребенке и решить, как лучше всего обеспечить и воспитать их обоих. — Он тяжело вздыхает. — Я знаю, что счастливые браки, это не то, чему такие мужчины, как ты, придают большое значение, но…
— Насчет этого ты тоже ошибаешься, — перебиваю я. — Ну, не совсем. Я соглашусь, что таких как я воспитали в убеждении, что счастье наших жен не стоит на первом месте в списке приоритетов. Но я также знаю, что София всегда ожидала большего от настоящего брака. У ее родителей был такой брак, хороший, любящий. Если бы я стал для нее настоящим мужем, я бы хотел быть хорошим мужем.
— Любящим?
— Я не уверен, что слово “любовь” мне знакомо, — признаюсь я. — У меня есть чувства к Софии, но…
— Скажи мне вот что, Лука, — тихо говорит отец Донахью. — В ту ночь, когда ты пошел за ней, ты беспокоился за свою собственную жизнь?
— Нет, но…
— Когда ты женился на ней, это было ради нее или ради себя?
— Ее, но…
Священник складывает руки на коленях, пристально глядя на меня.
— Ты считаешь, что не способен любить, но твои действия по отношению к Софии, хотя и не всегда строго как у любящего мужа, показывают, что ты глубоко заботишься о ней. Что ты готов подвергнуть свою собственную жизнь опасности, чтобы спасти ее. Что, когда ей угрожают, ты не перестаешь думать о том, чего это тебе стоит. Это, Лука, и есть любовь. Во всяком случае, что-то в этом роде. И это может перерасти в нечто большее, если ты позволишь.
— Если я буду любить ее, ее очень легко можно использовать против меня, — тихо говорю я. — Мои враги будут знать, что она является ключом к тому, чтобы заставить меня принимать опрометчивые, безрассудные решения. То, что я сделал, когда отправился на конспиративную квартиру, было опрометчиво и безрассудно… безрассудно.
— На руках Витто Росси был океан крови, — мрачно говорит отец Донахью. — Его смерть не была незаслуженной. И если это произошло от твоих рук, если он был ответственен за похищение Софии, тогда ты сделал то, что должен был сделать ради своей семьи. Это тоже любовь.
Я прищуриваю глаза.
— Это очень проницательно с твоей стороны, отец, угадать такую последовательность событий.
Он пожимает плечами.
— Я был здесь священником очень долгое время, Лука. Я видел расцвет семьи Росси и не могу сказать, что мне было жаль видеть ее падение.
— В том-то и дело. — Я хмурюсь. — Ребенок Франко должен унаследовать все после меня. Вот почему Росси заставил его жениться на Катерине, чтобы его кровь каким-то образом продолжалась. Чтобы семья продолжала управляться по его наследству. Если София беременна, это все меняет.
— И ты хочешь, чтобы это изменилось?
— Я не знаю, — начинаю говорить я, но даже когда слова слетают с моих губ, я знаю, что они неправильные. — Да, — говорю я наконец. — Я хочу. Я проливал кровь, убивал и пытал ради мафии. Я грешил тысячу раз, тысячу за тысячей, еще тысячу за другой. Я знаю, что для меня нет отпущения грехов, и я сделал все это потому, что мой отец сделал это до меня. В конце концов, я родился в этой жизни, и я не знаю другого пути. Я был готов позволить титулу перейти к потомкам Росси, потому что он был мне как отец. Я унаследовал титул только потому, что у него не было сына, и потому что я не думал, что у меня когда-нибудь будет жена или я захочу ее. Я был доволен своей жизнью такой, какая она была. Я был…
Я замолкаю, осознавая, как много я сказал. И мне еще многое нужно сказать.
— Я думал, что был счастлив. Я никогда не мечтал ни о браке, ни о ребенке. Но теперь София заставила меня задуматься, на что это было бы похоже, если бы мы были счастливы. Вместе. И мысль о ребенке, который продолжит мое наследие, о создании моей собственной династии, о том, чтобы все, что я сделал, стало частью чего-то стоящего, а не просто служением человеку, который оказался больным, предательским ублюдком… — Я тяжело сглатываю, мои руки сжимаются в кулаки. — Я убил Витто Росси, отец, — вызывающе говорю я, глядя на него. — Я знаю, что этому нет прощения. Но он пытал мою жену. Он приказал изнасиловать ее, убить, надругаться дюжиной способов, прежде чем позволил бы ей умереть. Я не чувствую ни вины за то, что убил его, ни печали. Но… он был единственным отцом, который у меня остался. Я дважды терял свою мать, своего отца, и у меня никого не осталось. За исключением…
— Софии. — Голос отца Донахью тих.
— Если она согласится… Но после всего, что я с ней сделал, после всего, что мы сделали друг с другом, я не знаю, как этому доверять. Я не знаю, как любить. Я не знаю, как быть отцом.
— Будь таким, как был у тебя. — Священник смотрит на меня. — У Маттео Романо были недостатки, Лука, но в глубине души он был хорошим человеком. Лучше, чем Витто Росси. Он дал обещание отцу Софии, и вы выполнили его. Если хочешь знать мое мнение… — он колеблется, глядя мне прямо в глаза. — Родословная Романо заслуживает того, чтобы править больше, чем род Росси.
— А мой грех? Убийство Витто? Ты, конечно, должен осуждать меня за это…
— Не мое дело судить тебя, — тихо говорит отец Донахью. — Я не могу дать тебе отпущение грехов, ты это хорошо знаешь. Но если ты спрашиваешь меня как мужчину, а не как священника… ты молодец, Лука. Витто Росси был жестоким человеком, кровожадным. Я знаю, что ты можешь быть таким же безжалостным, но если это так, то на то всегда есть причина.
Затем он наклоняется вперед, его взгляд пристален.
— Я не буду говорить тебе, чтобы ты стал другим человеком, Лука. Будь безжалостен. Но будь безжалостен в стремлении к своей жене, к безопасности своей семьи, своего ребенка. Будь безжалостен, защищая того, кого любишь и кто будет любить тебя в ответ. Если ты сделаешь это, ты сможешь создать наследие, которое сохранится для многих поколений. Любить — это не слабость, Лука. На самом деле, я верю, что любовь сделает тебя сильнее, чем ты был раньше. Она может сделать тебя сильнее, если ты будешь относиться к ней с уважением и честью, в которых поклялся у алтаря.
— Что ты знаешь о любви? — Я слышу вызов в своем голосе, и отец Донахью улыбается.
— О любви между мужчиной и женщиной ничего. Но я люблю Бога. Я люблю эту церковь и ее прихожан. И я люблю этот город, Лука. Я ничего больше не желаю, чтобы на улицах был мир, а не кровь. Я любил твоего отца и отца Софии. Я был свидетелем клятв, которые они давали, как и тех, что ты давал дочери Джованни. И я скажу тебе кое-что напоследок, Лука. Если ты больше ничего не принимаешь близко к сердцу, обрати внимание на того, кто рядом.
