«Э, брат, постарел. И устарел. Скоро, глядишь, переведут… — Вспомнил об обещанном приказе. По телу пробежали мурашки. — Добьешься — переведут. Там все сбежались, переживают, а ты. Скажут, поденщик, его это не интересует. В конце концов и сам Бугров. Нет, назло всем — пойду».

Сунул пропуск в глубокий внутренний карман и заспешил обратно к своей домне.

Когда вошел в будку газовщика, специалисты все еще были у стола, но уже не сидели, а стояли. Начальник цеха повернулся к Шерабурко, улыбнулся:

— Ну, как думаешь, Кирилл Афанасьевич? Лучше будет, а? Надо немножко придержать газ. Пусть он не спешит из печи на волю.

— Это резонно. Улицу отапливать ни к чему. Но как лучше это сделать? — Он пожал плечами: — Решайте, вы — инженеры, а я что…

— Иной практик больше инженера знает.

— Может, и так. Надо попробовать. А если что — начальство на месте, само решит, — глаза Шерабурко блеснули.

Но начальник цеха этого блеска будто и не заметил, он спокойно сказал:

— Да, если случится непредвиденное — придумаем решение на ходу. Командиры в наступлении так же делают. — Он взглянул на Степана: — Давай, действуй.

Мастер позвонил машинисту вагон-весов и дал команду. Прожорливую печь начали питать по-новому. Раньше загрузку шихты начинали с кокса: он, падая с края конуса, прикрывающего ствол шахты сверху, ложился ровным слоем по окружности, возле самой стенки печи (доменщики говорят — по периферии), а руда уже падала сначала на кокс, а с него ссылалась ближе к центру шахты печи. Кокс горел, давая дорогу газу, который стремился с огромной скоростью улететь вверх, покинуть домну.

При такой системе загрузки доменщикам легче работалось — ведь шихтовой столб кругом «обгорал», без всяких задержек медленно оседал, таял, превращаясь в шлак и чугун. Тут уж шихта к стенке не «пристынет», не подвиснет. Но при этом много газа улетало впустую, к тому же стенки шахты все время калились, постепенно; выгорали, сокращая и без того недолгий век печи.

И вот решили к стенкам домны, к кладке, засыпать не кокс, а руду. Теперь уж, по мнению командиров, раскаленный газ не проскочит возле стенки ствола шахты — руда придержит его, заберет у него почти все тепло, а тогда — иди!

Сыпали и час, и два, и три… Домна вела себя спокойно. Инженеры технологической группы, мастера, начальник цеха то поднимались наверх и слушали, как кокс и рудный агломерат с грохотом скользили по конусу, похожему на перевернутую воронку, то они снова спускались на площадку, тревожно прислушивались к гудению фурм, заглядывали в них, словно, ожидая, что вот-вот что-то должно произойти.

Но ничего не происходило.

От фурм инженеры и мастера шли к будке газовщика. Молча обходили приборы, подолгу задерживаясь возле них, словно никогда не видывали. Приборы подтверждали, что печь работает нормально. Лица доменщиков начали светлеть. Первым заговорил Задоров:

— А идет ведь, Михаил Григорьевич.

— Куда же ей деваться. Но все еще может быть. Домна, товарищи, добра, но и коварна. Она, может, сразу и не скажет, а потом надсмеется… Всякое бывает. А пока дело идет. Вон, смотрите, термопары уже показывают понижение температуры кладки. Так и должно быть, — сдержанно радуется начальник цеха. — Это хорошо! Пусть газ шихту греет, а не стенки печи.

— Вот так бы и шла все время, — тихо, будто про себя, сказал Степан. — Ладно обмозговали.

— Пойдет, дорогой, пойдет! — Бугров хотел даже похлопать по плечу мастера, но вспомнив, что они на рабочем месте и кругом люди, раздумал. Он только сжал руку Задорова повыше локтя и направился к выходу, наказывая: — Если что — звоните.

Домна гудела.

Шерабурко по-прежнему молчал. Он все еще не верил, сомневался, но молчал. И домой не уходил. Несколько раз порывался, да все… Только, было, запахнул полушубок, натянул шапку поглубже — заговорил Задоров, потом начальник цеха. И Шерабурко опять останавливался. Те радостно переговаривались, толкались у стола, а он еще раз подошел к приборам. «Неужели удалось?.. Значит, Степан победил? Вон как ликует… Греет сильнее, то правда, но ведь руда на периферии, это… Однако же приборы не врут — все нормально. И стенки печи теперь гореть не будут, домна дольше проживет без ремонта, а это же — миллионы!..

Ну и пройдоха ты, Степан. Снизу газку поддал, а сверху придержал его — работай, плавь руду. Хитер!.. О, как улыбается, доволен. Еще бы, на глазах начальства… Теперь опять на всех собраниях и совещаниях… Молодец, умеешь!..»

Он решил подойти к Степану и при всех пожать ему руку, чтобы люди не подумали ничего плохого. И уже повернулся к столу, посмотрел в глаза Степана, они блестели от счастья. «Радуешься!.. А, может быть, рано еще? Вдруг печь закапризничает да еще «козелка» даст? Тогда и надо мной посмеются: «О, старый, а ты ведь тоже…» Нет уж, лучше подождем. Домна, что женщина…»

И Шерабурко ждал. Сходил в столовую, пообедал и снова — сюда. Молча шагал вокруг доменной печи, посматривал в фурмы, прислушивался. В голове металось множество мыслей! Досадно было, что не он внес это уж не очень-то, с его точки зрения, «мудрое» предложение; он злился на печь, что она так легко поддалась Степану, и втайне все еще надеялся, что домна «сорвется»… Хорошо бы в эту минуту здесь быть, вот здесь, чтобы подойти к Степану, спросить: «Ну, что?.. Какова наша практика?..»

Когда начальник цеха ушел, Степан Задоров почувствовал себя свободнее: начальство есть начальство, а тут уж сам хозяин. И он, сверкая глазами, заговорил:

— Ну, Кирилл Афанасьевич, дело-то ведь идет. Теперь можно и дутья добавить. Пусть гудит.

— Смотри не прогуди. Я думаю тут вот еще… Ну, да поживем — увидим. Пойду. Две смены отстоял… Старуха, небось, заждалась.

Ушел, так и не сказав, в чем сомневался, что скрывалось по его «тут вот еще…»

А опасался он не зря. Перед концом смены, просматривая приборы, Степан увидел, что температура уходящего газа опять повысилась. Это встревожило Задорова. «Улицу отапливать не к чему», — вспомнил он слова старого мастера. Правда, опасного пока еще ничего не было, но все же…

Присев к столу, он быстро нарисовал профиль домны и стал над ним колдовать: то карандашом уплотнял шихту, то разрыхлял ее, вспоминал разные случаи «продувов», о которых говорили еще в институте и здесь в цехе, на рапортах.

По графику пришло время выпускать чугун. Степан сунул записную книжку в карман и направился к печи. Какой мастер не захочет посмотреть, как идет изготовленная им продукция, да еще опытная, созданная по новой технологии! Каков чугун, много ли его?

Паровоз с грохотом подкатил ковши и нетерпеливо прокричал: «Давай, да-а-вай!..» Горновые пробурили летку, чугун огненным потоком вырвался из заточения и, виляя по канаве, излучая нестерпимый жар, озаряя стены и перекрытия, помчался вниз, к ковшам, словно боясь, как бы кто не занял его место.

Бежит чугун, злится, простреливает воздух огненными стрелами, на концах которых вспыхивают, взрываются и мгновенно исчезают маленькие звездочки. А Степан Задоров, забыв на минуту о своих тревогах, любуется стремительным бегом огненного чугуна, и кажется ему, что этому солнечному металлу, действительно, очень некогда, что спешит убежать отсюда в мартены, затем — на прокатные станы, чтобы преобразиться в различные швеллеры, полосы, уголки, тонкие поющие листы…

Станки, машины, аппараты… Они пашут землю и убирают хлеб, добывают из-под земли нефть и роют каналы, стригут овец и уносят нас к звездам… И где только не служит человеку металл! Милый ты наш кормилец, чугунок-чугунище…

Когда летку закрыли, на площадке сразу стемнело. Степан очнулся от раздумий, поговорил с горновым и пошел в будку. Долго смотрел на вздрагивающие стрелки приборов. Смотрел и думал…

В верхней части домны, на колошнике, четыре огромные трубы, по которым уходит из печи газ. Вот в них была очень высокая температура, она-то и волновала Степана.