Подходя к дежурному магазину, Протас Нилыч увидел, как из двери вывалилась толпа. Мелькнула кубанка милиционера. Добавил шагу, выкрики стали понятнее, и тут услыхал голос Юрки.
— Я — рабочий! Понял?.. Ну и выпил, а тебе что?.. Я на свои, заработанные…
«Эх, черт, так и думал…» — Расталкивая зевак, Протас Нилыч бросился в середину толпы и закричал:
— Юрка, Юрка, чертов сын!.. Что он сделал, товарищ милиционер?
Оказывается, Юрка пришел в магазин, уже пошатываясь, и попросил водки, а ему продавщица сказала: «Товарищ, вам хватит…» Вот он и расшумелся.
— А что я, ну что? Я на свои деньги, — огрызался Юрка. На Нилыча не смотрел, будто его и не видел. Нилыч мигнул милиционеру и взял Юрку за локоть:
— Пошли, Губанов, будет орать. Пошли, нам по пути.
— Н-нет, н-не по пути, — сопротивлялся Юрка, — Вы на поселке живете, а я в интернате. И вообще… Нам с вами не по пути. Понял? Выслуживаетесь, а я… — он рванулся, но Протас Нилыч стиснул ему руку.
— Замолчи, брюзга! «Выслуживаетесь…» Дело требовало, вот и выточил. Мне перед государством, нечего выслуживаться, оно мое!
— Государство ваше? Классно! А смеяться надо мной… Думаете, уж молодой так…
— Говорю, тише, не ори. Ты же рабочий. В родном городе должен хозяином быть.
— Хозяином? — Юрка приостановился и спросил: — Хозяином? Вот, вот. А я мильтону что говорил?
— Так ведь хороший хозяин… он в своем доме сам за порядком следит, а ты? Да не шатайся, крепись, вон общежитие. Войди так, чтобы… Выпил на грош, а на рубль дебош.
Но Юрка и по коридору шел, пошатываясь и покрикивая. Из дверей высовывались чубатые головы. Из красного уголка выбежала орава ребят, среди них был и Андрейка с балалайкой в руках. Сначала он трынкал одной струной, а когда ближе подошли — узнал токарей, сунул балалайку за спину и сощурился:
— О-о, нализался! Ну теперь уж мы тебя разрисуем!
— У-у, тварюга… — Юрка заскрипел зубами и рванулся к нему.
Нилыч удержал его:
— Не смей! Идем.
Завел его в комнату, уложил на кровать. Тот не сопротивлялся. Закрыл глаза, казалось, уснул. Нилыч начал стаскивать с него валенки и тут увидел, что у одного стелька отваливается, а у другого она уже медной проволокой прихвачена. Снял валенки, посмотрел на лих, покачал головой.
— Эх, молодятинка! Ноги наружу, а он — за рюмку. Лупить-то вас некому.
Юрка чуть слышно пробормотал «лупить» и улыбнулся, словно во сне, но тут же встрепенулся, открыл глаза, сел и громко закричал:
— Лупить!.. А кто меня лупил? Некому было. Почему у меня — ни отца, ни матери, а? Почему? Всю жизнь один, а этот рыжий… И вы… Все вы только…
Он склонился и заплакал, комкая в кулаках свой черносмолистый чуб.
Протас Нилыч обхватил Юрку и снова стал укладывать в постель.
— Ну нет отца. У тебя у одного, что ли? Не ребенок. Ты — рабочий и нечего нюни распускать. У тебя на войне отца убили, у меня сына… Живете тут, как у христа за пазухой. Не то что мы раньше. Бывало, голодный, разутый… И не плакал. Я двенадцати лет на завод пошел. Двенадцати!
Нилыч сидел на краю кровати, ворошил волосы Юрки, не мигая, смотрел через окно куда-то вдаль, и теперь уже тихонько, словно про себя говорил:
— А мы тогда не только работали… Вам не узнать такого. О баррикадах читал?.. Я отцу патроны подносил. Пуля скоблянула мою руку, присел, заплакал. А отец перевязал рану и сказал…
Нилыч вдруг замолчал, опустил голову.
— Ну что он сказал? — проявил вдруг интерес Юрка.
— Он тогда вытер шершавой ладонью мои глаза и сказал, что я молодец…
«Молодец!.. — Юрка мысленно повторил это слово и откинулся на подушку. Его почему-то так поразило это слово, что даже в голове посветлело, хмель вроде прошел. — Его похвалили… Старшие сказали ему — молодец. Заслужил. Он заслужил! — восхищался Юрка. — А я нет… Мне никто еще не говорил этого слова. Почему же я… Неужели?.. «Молодец!» — Он опять приподнялся на локте, с любопытством посмотрел на старого токаря. Нилыч покачал головой.
— Что ж, брат, печаль не вечна. Ты сам скоро будешь отцом. Вот поработаешь, женим тебя — И будь здоров. Так жизнь-то и идет: одни растут, другие старятся. Диалектика!.. Ну, заболтались мы с тобой. Спи. — Он накрыл Юрку одеялом, ткнул тихонько под бок и улыбнулся: — Спи, спи давай. Рабочий!
Юрка почувствовал, что от одеяла повеяло теплом, все тело начало расслабляться. Опьянение снова вернулось, и он крепко уснул.
Нилыч сунул под мышку валенки и вышел из комнаты. Но прежде чем покинуть общежитие, разыскал Андрюшку.
— В стенгазету его не надо. Горячий он — сирота, понимаешь. Стенгазета — лекарство хорошее, но… как тебе сказать… Словом, врачи говорят: всякая болезнь требует своего лекарства. Так-то. Словом, не рисуй его, Андрюша, подожди, мы так его, тихонько.
— Но ведь он общежитие позорит. От рук отбился: «Иди дежурить» — «Мне некогда», «Запишись в самодеятельность» — «Не хочу». Задрал нос кверху — я, я… А в цехе вчера видели? Разве это по-товарищески?
— Верно, верно, Андрюша, но… Подожди. Он не будет, не будет.
Уговорил и зашагал по ковровой дорожке к выходу, шепча под нос: «Эх, сынки, сынки! Легко вам живется, да нелегко каждый из вас дается».
3
Утром Юрка вскочил с постели и — за карманы: пусто!.. Покраснел, выбежал в коридор, посмотрел на дежурную и снова в комнату. Та догадалась, высунулась в дверь:
— Ну, выспался?
— Да. Тетя Паша, я, кажется, деньги…
— Так тебе и надо, гуляка. Посуетись теперь, вперед знать будешь. — Повернулась и хлопнула дверью. Но вскоре опять вернулась, проворчала: — Не ищи, деньги старик унес. И валенки тоже. Взбучку бы тебе…
Юрка долго сидел на кровати, раздумывая, а потом махнул рукой, быстро зашнуровал ботинки, повязал галстук и отправился.
Домик Протаса Нилыча стоит в глухом переулке, однако хозяин ворота на запор никогда не закрывает и волкодава не держит. К нему — заходи! Но Юра этого не знал и поэтому остерегался. Тихонько открыл ворота, изогнувшись, заглянул во двор — тихо. Поднялся на крыльцо, постучал, за дверью послышалось: «Да-да!»
Нилыч сидел на низенькой скамеечке и подшивал валенок. Когда Юра вошел, Нилыч поднял голову:
— А-а, гость! Проходи. Ну как, небось, сегодня хуже?
— Да вот… встал…
— Ни денег, ни пимов? А вот они. — Старик улыбнулся, поднял над собой уже подшитый валенок, повертел его в воздухе и стукнул об пол: — Сейчас и второй готов будет. Крепче новых!
— Ну как же это, Протас Нилыч? Я бы в мастерскую отдал.
— В мастерскую? Ишь как вы теперь — все в мастерскую, а если своими руками? Да там разве такую стельку поставят? А дратва?! Вот, надевай — и будь здоров. Уральская зима хорошие пимы любит. Так-то. Я все зимы в пимах. Потому у меня и зубы целы и суставы в коленках не трещат. Правда, волосы вот… — Он провел ладонью по блестевшей макушке и засмеялся: — повыскакивали, черти. Ну это, наверное, так уж слабо приделаны были…
Юра смотрел на Протаса Нилыча, смущенно улыбался и не знал, как быть: «Попросить сначала деньги, так подумает, что я опять… Если взять валенки — заплатить надо. А чем?..»
Так и не успел ничего решить — Нилыч вышел в коридор и там долго позвякивал соском умывальника. А Юрка продолжал любоваться валенками — они были как новенькие: аккуратные, прочные, изнутри — ни бугров, ни узлов.
Вытирая полотенцем руки, подошел в нему Нилыч:
— Ну как?
— Классно! Вы все умеете. Вот… подшиваете, токарите, изобретаете здорово.
— Ну хоть не изобретаю, а предложения, так это и ты можешь. У нас, ведь знаешь, люди тащат на свой завод все хорошие мысли, как в копилку. Вот и ты неси.
— Не умею.
— А ты думаешь, другие рационализаторами родились? Головой тоже работать надо.
Повесил полотенце на коровий рог, прикрепленный к стене, подсел к Юрке и начал раскатывать рукава:
