— Ха-ха-ха… фашист! — надрывался Ковач-младший. — Ха-ха-ха!

Какой-то прохожий остановился позади них, потом зашагал дальше.

— Стыд, позор! Так веселиться рядом с трупом! — услышали они удаляющийся возмущенный голос.

Оба мгновенно умолкли и переглянулись. Улица распахнулась перед ними — словно сон наяву — и сразу же втянула в будничное свое русло. Мимо опять прошел женский отряд, вооруженный лопатами, кайлами… или это были все те же женщины? Из грязи, из покрывавших асфальт руин по всей улице, насколько хватал глаз, ярко сверкали зрачки — разноцветные осколки стекла и, помаргивая, в упор смотрели на солнце.

— Ох, надо же! — воскликнула восхищенная Юли. — Вся улица с небом в гляделки играет! Ну и красота!.. Послушайте, да заправьте же вы наконец рубаху! — добавила она бранчливо, глядя недовольно на Ковача-младшего, который, откинув огромную свою голову, смотрел на нее и радостно во весь рот улыбался. — Надо бы затащить этого мертвого папашу в подворотню!

— Так я втащу? — тихо спросил исполин и, наклонив голову, оглядел мертвеца.

Юли передернула плечами, сказала насмешливо:

— Если, конечно, справитесь этими вашими кукольными ручками… Да только глядите не разревитесь мне тут!

— Я-то — справлюсь ли?! — Ковач-младший укоризненно покачал головой. — Не понял, барышня. Да я такого мелкорослого дядю одной рукой подыму.

— Правда?

Исполин побагровел.

— Как это — правда?

— Не верю я, — сказала Юли. — Чтоб одной рукой… не верю!

У Ковача-младшего даже шея потемнела, бедняга не знал, куда и деваться со стыда. Набычась, смотрел себе под ноги, но земля явно не собиралась под ним разверзнуться.

— Ну? — воскликнула девушка, вдруг потеряв терпение.

— Послушайте меня, барышня Юли, — дрожащим голосом проговорил Ковач-младший, — я всегда говорю правду. Я ведь, было дело, как-то небольшого бычка одной рукою поднял.

Юли затрясла головой.

— Меня не проведешь, — заявила она. — Мертвяки ужасно тяжелые, я ж одна была в доме, когда отец мой помер, но мне его и с места было не сдвинуть, хотя и я ведь не муха слабосильная.

Ковач-младший молча повернулся, подошел к телу, лежавшему у стены, опустился рядом с ним на колено. Он осторожно посадил мертвеца, прислонив спиною к своей груди, чтоб не качалась голова, затем одной рукой подхватил его под коленки, обнял и, словно держал на руке младенца, единым усилием мощных бедер встал; даже шея его при этом не покраснела.

— Ох ты-ы! — выдохнула позади него девушка.

Чернобородая голова мертвеца от резкого толчка мотнулась вперед, свесившаяся рука закачалась.

Когда Ковач-младший вновь появился из подворотни, девушки в красном берете простыл и след. Он подождал немного, оглядывая прохожих, тревожным взглядом обвел зрителей — торжище в соседней подворотне, потом сунул руки в карманы штанов и зашагал прочь. Он был уже возле Западного вокзала, когда кто-то сзади крепко ущипнул его ногтями за руку.

— Выходит, напрасно я пряталась, дылдушка вы эдакий! — возмущенно воскликнула Юли, ее лицо раскраснелось от бега. — Вы даже не поискали меня? Да ведь я было потеряла вас, глупый вы сиротинушка!

Ковач-младший остановился, посмотрел на девушку и вдруг гулко хлопнул в ладоши. Прохожие оборачивались, с добродушной улыбкой глядели на радостно изумленного великана.

— Так, значит, вы спрятались, барышня Юли? — бормотал он ошарашенно. — Хотели, стало быть, чтобы я нашел вас.

Его физиономия с недоумевающим носом-пуговкой над полуоткрытым ртом выражала блаженное восхищение; широкие, по-детски гладкие щеки (забота пока не проложила на них ни одной борозды, опыт не опалил бодрящим своим дыханием) словно заигрывали одна с другой и жарко пылали под легким золотистым пушком, сами подставляя себя фуриям на расправу. Младенческая гладкость кожи нарушалась всего лишь двумя деталями: коричневой бородавкой с ноготь величиной, вздрагивавшей над левой бровью, и едва заметным, чуть завивавшимся льняным пушком на подбородке, напоминавшим жиденькую шевелюру новорожденного. И десны у него были чистые, розовые, как у младенца, молочно-белые зубы, мягко светясь, ровной чередой уходили в глубь рта, налитые вишневые губы свежо блестели.

— Так вы хотели, барышня Юли, чтобы я нашел вас? — повторил он оторопело и, приоткрыв рот, еще раз хлопнул в ладоши изумленно и гулко.

— Черт хотел, а не я, — сердито отозвалась Юли.

Исполин взял девушку за руку и усадил рядом с собой на каменные ступени вокзала. Позади них, чуть повыше, зажмурившись, грелась на солнце старуха, немного поодаль господин в очках, похожий на учителя, предлагал прохожим спички, огниво и золотистый, затканный цветами пододеяльник.

— Барышня Юли, вы не боитесь меня, правда? — спросил Ковач-младший и, от волнения, от напряженного ожидания опять позабыв закрыть рот, так и впился глазами ей в лицо. — Меня все боятся, барышня Юли. Вот вы скажите, разве ж я виноват, что такой страшила? А ведь я и не бранюсь никогда, и ссор не затеваю, грязного слова в жизни не вымолвил… Да, может, и вы меня боитесь? — с испугом спросил он немного погодя, уловив на ее лице гримаску.

— Очень боюсь, — сказала Юли.

Исполин встал.

— Тогда я пошел, барышня Юли, — вымолвил он горестно.

— Погодите! — вскрикнула Юли. — Сядьте на место. Вот коли докажете, что мне вас бояться нечего, так я и не стану.

Ковач-младший угрюмо глядел перед собой.

— Как же можно это доказать? — спросил он, наморщив лоб.

— А вот так, — сказала Юли. — Вы подставите лицо, а я вам пощечину закачу, что есть мочи ударю, прямо здесь, у всей улицы на виду — но только вы честное слово дадите, что не тронете меня.

Исполин недоверчиво покрутил головой.

— И вы после того не станете меня бояться? — спросил он.

— После того не стану, — сказала девушка.

Ковач-младший молчал, думал.

— Вправду бояться не будете? — спросил он немного погодя. — Никогда больше не будете бояться меня?

— Никогда! — пообещала Юли.

— Отца моего Милан Ковачич звали, — тихо проговорил исполин, — и был он в селе самый сильный. На две головы меня выше был… да из-за бабы одной на вязе повесился, перед управой аккурат, чтобы утром все и увидели. Вот после того я в Пешт и подался…

— Ковачич? — переспросила девушка. — Чего болтаете? Такой фамилии нет.

Исполин покраснел.

— Отец мой серб был, — сказал он, — а мать австриячка… Первая-то ветка сломалась, а вторая уж выдержала. С тех пор, барышня Юли, ни одна женщина пальцем меня не коснулась. Ну, а теперь бейте, если желаете.

Глаза у девушки вспыхнули; исполин медленно наклонил к ней лицо.

— Не обидите меня? — спросила она осевшим от волнения голосом.

Ковач-младший молча покачал головой.

— Чес-слово?

— Да, — выдавил он, — даю честное мое слово.

Юли судорожно глотнула, в горле у нее вдруг пересохло.

— Неправда, — сказала она. — Вы меня пришибете, коли я это сделаю. Как клопа раздавите. Я боюсь.

— Бейте, — прошептал исполин и зажмурился.

Юли прикусила губу, пальцы на ногах сами собой поджались от напряжения. Еще мгновение она колебалась, потом глубоко вздохнула, медленно подняла руку и, размахнувшись, изо всех сил ударила исполина по щеке. На резкий звук пощечины сидевшая сзади старушка открыла глаза, многие обернулись. По щеке Ковача-младшего расплывалось круглое багровое пятно.

— Больно было? — сквозь зубы, сдерживая дыхание, спросила Юли. — Больно было?

Исполин сидел в той же позе, приблизив лицо к ней.

— Нет, — ответил он тихо, глядя в затуманившиеся глаза девушки.

Внезапно Юли вскинула руки, обхватила его за шею и поцеловала в губы. И тут же вскочила, бессознательным стыдливым движением, словно расправляя юбку, провела рукой по бедру.

— Ну, тогда пошли, — шепнула она.

Юли проживала в одном из бомбоубежищ Йожефвароша^[12], в разделенном на отсеки подвале, и они прежде всего отправились туда. Сборы были недолгие, все имущество Юли, какое пощадила судьба, уместилось в маленькой веревочной сумке-плетенке. Путь из Йожефвароша на окраину Андялфёлда на Пятую улицу, где в пустовавшем конторском помещении лесосклада обитал Иштван Ковач-младший, был куда как неблизок. Под конец Юли уже не чуяла ног. Чтобы подбодрить ее, Ковач-младший принялся напевать тихонько.