Профессор молчал.

— Я ужасно голодная, — сказала Юли. Она вынула из портфеля сверток: сто граммов колбасы, четверть кило хлеба. Колбасу выложила на белую тарелку со щербатыми краями, хлеб оставила на коричневой шелковой бумаге, в которую его завернул булочник. Потом, порывшись, выудила из портфеля складной ножик с перламутровой, с одного бока облупившейся ручкой. Свернув нарезанную колбасу трубочкой, откусывала понемногу, зато хлеб ела большими кусками. Тонкие белые пальцы, казалось, едва касались жирно поблескивавшей, наперченной колбасы, не становясь от нее жирными, три розовых ноготка, обхватывавших трубочку, выглядели элегантнейшим столовым прибором, который удобнее, чище и приятнее ножа и вилки, ибо от одного лишь его прикосновения еда становится аппетитнее и вкуснее. Девушка ела медленно, посматривая на профессора черными смеющимися глазами.

— Пойдемте поужинаем, — сказал он со щемящим сердцем.

— Ну что вы! — засмеялась Юли. — Я смертельно устала. Как же хорошо, что вы пришли!

— Почему вы мне не сказали, что у вас нет денег? — угрюмо спросил профессор.

Девушка смеялась. — Я зарабатываю, сколько мне нужно, господин профессор.

— Ничего вы не зарабатываете!

— Но у меня даже долгов нет!

Профессор взглядом охватил всю ее тоненькую фигурку; вот если… если бы… тогда девушка была бы одета в шелка и бархат.

— Это не жизнь, — сказал он мрачно. — Чем вы зарабатываете?

— Перепиской на машинке.

— Сколько?

— В прошлом месяце почти восемьдесят пенгё.

— А за комнату сколько платите?

— Сорок. Только мне нельзя долго свет жечь, иначе хозяйка делает мне замечание, — смеялась Юли.

Профессор встал, обошел стол, опять сел.

— Надо мной смеетесь? — От весело-насмешливых глаз девушки, обращенных на него, вся кровь вдруг бросилась ему в голову. — Смеетесь, потому что я не смог бы на это прожить?

— Как не смогли бы! Если б нужно было, господин профессор, смогли бы!

— Да только я не хочу, — с потемневшим лицом сказал профессор. — А, катись ко всем чертям все на свете, да как же вы это себе представляете… Я разъезжаю на машине, из окна швыряю деньги, а вы со мной рядом подыхаете с голоду?!

Юли посмотрела на него, в ее черных глазах молнией мелькнула радость. — Вы хотите помочь мне? — спросила она.

— Если позволите, — неловко буркнул профессор.

— Ну, а если бы вы не знали меня, господин профессор, — спросила Юли, опять беря тремя пальцами свернутую трубочкой колбасу, — тогда вам не захотелось бы мне помочь?

— Черт побери, да с чего бы? Из человеколюбия? Что за детские вопросы вы мне задаете?

— Но ведь я бы и тогда была такая же, и жила бы так же впроголодь… А вы, господин профессор, не помогли бы мне только потому, что случайно не знакомы со мной. Но ведь я от этого не была бы менее достойной вашей помощи.

— Вы серьезно говорите все эти глупости, сударыня? — поинтересовался профессор. — Как бы я мог помочь всем, кто того заслуживает?

— Могли бы, господин профессор, — сказала девушка просто.

— Как?

— Могли бы, господин профессор, — повторила Юли, явно уклоняясь от ответа.

Профессор помолчал.

— Как случилось, — спросил он немного спустя с сумрачным лицом, — что я знаком с вами вот уже два месяца и до сих пор вы ни разу не порадовали меня подобного рода нелепицами? Где вы прятали их в вашей очаровательной головке? И почему пичкаете меня ими в тот именно день, когда я несколько часов прождал вас напрасно на излюбленном месте встреч тетушек Штанци?^[132]

— У меня были дела, — сказала девушка.

— Вот как, у вас есть и другие дела, кроме встреч с тетушками Штанци? — спросил профессор насмешливо. — Вероятно, нужно было заработать этот роскошный ужин?

Юли рассмеялась. — Приблизительно, господин профессор.

— Отлично, девочка, — проговорил профессор, и его голова медленно побагровела. — Я вполне сойду за тетушку Штанци, чтобы поверить этому и простить вас. Вот когда у вас будет времени побольше, будьте любезны, потрудитесь поманить меня пальчиком!

Он встал, нахлобучил шляпу на голову.

— Господин профессор, — выговорила Юли грудным своим голосом, горячо и робко глядя на профессора из-под длинных черных ресниц. Она сидела перед ним, такая чистая и слабая, что профессор чуть не выругался в бессильной ярости.

— Вы что-то изволили сказать? — спросил он через плечо, словно обиженный ершистый подросток.

— Простите, что я не пришла! — взмолилась девушка. — У меня было очень важное дело.

— Разумеется, у вас было важное дело, — повторил профессор с горечью, все еще стоя к Юли спиной. — Не такая уж большая радость встречаться со стариком.

Сзади послышалось какое-то движение. — Со стариком?!

— Именно! — подтвердил профессор, не двигаясь с места.

Юли тихонько засмеялась. — Что только вам приходит в голову!

— Вы сами это сказали, — проворчал профессор. — Или станете теперь отрицать? Разве вы не сказали тогда на набережной по первому впечатлению, что я постарел?

Девушка за его спиной вдруг рассмеялась так звонко, что профессор, побагровев, рывком повернулся к ней. — Над чем смеетесь?

— Над вами, господин профессор, — продолжала смеяться Юли, проглатывая последний кусочек колбасы. — И чего только вы не держите в голове!

— То, что само туда просится. Ибо принадлежу к той весьма редкой разновидности животного мира, коя серьезно относится к собственным мыслям, даже если они по видимости случайно западают в голову. Потому-то я так упорно держусь и за эту навязчивую идею.

— За какую, господин профессор?

— За вас.

Юли рассмеялась.

— Почему вы смеетесь?

— Для меня и то уже честь, господин профессор, — сказала девушка, вытирая пальцы носовым платком, — что я могу быть навязчивой идеей в такой голове, как ваша.

— Я тоже так считаю.

На мгновение стало тихо. Профессор сел на прежнее место, к машинке «Смит».

— Надеюсь, вы не считаете меня идиотом, сударыня, — заговорил он мрачно. — Я уже в том возрасте, когда человек бежит только в том случае, если его гонят. Вы, очевидно, лишь потому терпите мое общество, что почитаете его честью для себя. У меня нет никаких сомнений, сударыня, в том, насколько я смешон.

— Господин профессор! — воскликнула Юли испуганно.

Профессор сделал отстраняющий жест.

— Довольно! — сказал он. — Я не знал, что вы живете в таких чудовищных условиях. Почему вы не выйдете замуж?

— Мне пока не хотелось, — не сразу ответила девушка.

— Еще не были влюблены?

Юли покраснела. — Была, — сказала она, подумав. — Да, была. — Естественно! — Профессор кивнул. — И что помешало свадьбе?

— Моему жениху пришлось уехать за границу.

— Куда?

— В Чехословакию, — сказала девушка.

— В Чехословакию? А чем же он занимается?

— Собирался быть химиком.

— Учился в Пештском университете?

— Да.

— Как фамилия?

— Не думаю, господин профессор, чтобы вы помнили его…

— Ну-ну, назовите!

— Барнабаш Дёме.

— Знаю. Он был коммунист. Потому и уехал в Чехословакию.

Юли чуть заметно наклонила голову.

— Вероятно.

— Вероятно… вероятно! — повторил профессор. — Не спрашиваю, коммунистка ли вы, все равно правды не скажете! Но, надеюсь, ума у вас хватает…

— Хватает… или не хватает… — Юли бросила на профессора смешливый взгляд. — Но в вашем обществе, господин профессор…

— Слушаю. Продолжайте.

— В вашем обществе, господин профессор, я хотела бы ею быть.

— Понимаю, — сказал профессор, хмурясь. — С полным правом. Между прочим, ваша хозяйка спросила, не из полиции ли я.

Мысль о том, что профессора Зенона Фаркаша приняли за детектива, была так непереносимо смешна, что Юли бурно расхохоталась. Она смеялась радостно, озорно и чистосердечно, так мило и естественно, что первоначальное подозрение рассеялось в душе профессора, уступив место более тяжкой тревоге. — Ну, а когда Дёме вернется из Чехословакии, если, конечно, вернется… тогда вы выйдете за него?