Литмир - Электронная Библиотека

— Ты ли это, Балинт Кёпе? — раздался чей-то голос у него за спиной. То был дядя Мозеш, горбатый цирюльник, ходивший брить по квартирам, беря на двадцать филлеров дешевле, чем в парикмахерских. — Каким это ветром тебя занесло?

— Вот пришел, — ответил Балинт.

— А по какому делу? — допытывался парикмахер, чьи горб и профессия в равной мере вскармливали любопытство.

— К вам я, дядя Мозеш, — подмигнул мальчик.

— Ко мне? — удивился парикмахер. — Ко мне? Зачем это?

— А чтоб побриться, — серьезно ответил Балинт. — В Киштарче я бриться нипочем не хожу, больно плохо там бреют.

— А ну тебя, обезьяна! — ухмыльнулся горбун. — Тебе еще долго чесаться придется, пока борода вырастет.

— А она от того растет? — спросил мальчик. — Тогда у собак борода до земли должна расти… Скажите, пожалуйста, моей крестной нет дома?

— Недавно ушла, — ответил дядя Мозеш, чья память, словно светочувствительная пластинка, безошибочно учитывала перегруппировки сил целого дома. — А ты к ним?

Балинт поколебался. — Я работу ищу.

— Работу? М-да… Выбрал время!

— А что?

— Полдома гуляет, — проворчал парикмахер. — И я с ними вместе.

Балинт подождал немного в надежде, что тетушка Нейзель вот-вот вернется с покупками; затем спустился, обежал двор, словно собачонка, после двухнедельных блужданий обнюхивающая в волнении весь дом, потрогал листья олеандра, ответно посвистел дрозду, потом выбежал на улицу и заглянул по очереди во все подворотни. Полчаса спустя, опять понапрасну толкнувшись к Нейзелям, он решительно сбежал с лестницы и зашагал к проспекту Ваци.

Широкий тротуар между улицами Шюллё и Жилип, обычно в эти часы принадлежавший женщинам с сумками, спешащим домой после утренних покупок, сейчас был заполнен мужчинами. Одни толпились вдоль края тротуара, другие уныло прохаживались по двое, по трое, не глядя на занятых своими делами мрачных жен, кое-кто стоял в одиночестве, сунув руки в карманы и надвинув на глаза шапку или шляпу, подпирая уже согревшиеся под утренним солнцем стены домов. Лица почти у всех были хмурые, впалые щеки поросли четырех-пятидневной щетиной.

Балинт с недоумением разглядывал непривычную картину. Не будь лица мужчин небриты, можно было бы подумать, что нынче воскресенье. Он пробежал вперед, к «Семи домам», и увидел: высокая труба завода Лампеля не дымится, все другие трубы окрест тоже стоят бездыханные. Недоставало чего-то и в звуковой картине города, хотя довольно долго он не мог определить, чего именно, и, лишь вернувшись к воротам металлургического, заметил, что два больших мостовых крана стоят, их нескончаемое, сопровождавшее все его детство гуденье умолкло.

— Что случилось, Рози? — спросил он у знакомой девчонки, его однолетки, сидевшей у подъезда на маленькой скамейке. Та снизу посмотрела на него, но не ответила, только повела плечом.

— Твой отец тоже гуляет? — спросил Балинт.

Рози опять не ответила. Балинт, ничего не понимая, переминался с ноги на ногу. — Ты больна? — спросил он. — У тебя что, рот распух?

— Иди ты знаешь куда! — крикнула девочка и повернула к нему худое, странно неподвижное лицо. — Или не видишь, что я загораю?

— Ну и что?

— А то, что солнце мне загородил, дуралей!

Балинт повернулся и пошел прочь.

— Балинт! — тотчас позвала Рози. — А ну вернись-ка!

Балинт обернулся. — Чего тебе?

— Поди-ка сюда!

— Ну? — буркнул Балинт, сделав шаг назад.

— Нет у тебя кусочка хлеба?

— Нет.

— Ну и дурак. Опять мне солнце загородил. Иди знаешь куда…

Отец Рози был мастером литейного цеха на заводе Ланга; если Рози в девять утра уже голодна, значит, ее отец тоже без работы, а если выгоняют даже мастеров, значит, весь цех гуляет. Если не весь завод! Балинт вдруг остановился: а может, и крестного отца рассчитали? Эх, надо было спросить у горбуна-парикмахера, уж он-то все знает обо всех, заботливо, кропотливо подбирает, запоминает каждую новость… На углу стояло человек десять — пятнадцать, они горячо жестикулировали и говорили о чем-то, нарушая утреннюю тишину. Балинт подошел ближе — крестного среди них не было. Чуть в стороне стоял высокий белобрысый парнишка; Балинт знал его, он тоже был из «Тринадцати домов». — Привет, Бела! — Бела с высоты своих четырнадцати лет глянул на тщедушного Балинта, они обменялись рукопожатием. — Не слышал, дядю Нейзеля тоже выставили? — Бела пожал плечами. — Не знаю. Ты откуда?

— Из Киштарчи.

— Там живете?

— Уж полгода.

— Вчера судостроительный еще работал, — сказал Бела.

— А завод Ланга?

— Этот уж три недели как стал, в тот же день, что и завод Шлинка, — объяснял Бела. — Позавчера остановился Симент, Венгерско-бельгийский, вчера — Арнхейм.

Балинт одним глазом следил за прохожими, чтобы не пропустить крестного отца или мать. Вообще же знакомых лиц было много; казалось, кто-то придумал собрать гостей не у себя дома, а прямо на тротуаре проспекта Ваци, и вместо куриного жаркого угостить их порцией солнечных лучей да уличной пыли. Здесь, как и на правительственном приеме, гости сходились в небольшие группы и обстоятельно судили-рядили о самом неотложном… — Когда в пятнадцатом мы стояли у Перемышля, — говорил кряжистый, уже седеющий человек с большими усами, — и в третий раз понапрасну атаковали гору Надор, а от полка нашего только половина осталась, подбегает к нам один майор и объявляет, что, если четвертая атака удастся, все мы получим землю в комитате[35] Земплен, а кто погибнет, так об его семействе государство позаботится.

— Небось подчистую выложились? — спросил худой человек в кепке.

Старик сплюнул. — Земли у меня, сколько под ногтями было, столько и осталось, а поденная плата нынешней весной спустилась до одного пенгё двадцати.

— Потому и в Пешт подался, старина? — спросил кто-то.

— Почему ж еще! — тихо отозвался усатый старик. — Три недели вкалывал, а теперь вот — ступай на все четыре стороны. Даже на обратный билет не заработал.

— А вы пешочком, дружище! — посоветовал кто-то. — Небось на гору Надор тоже пешком лезли, чего ж до Земплена не дойти!

— Дети-то есть?

— Четверо, — грызя ногти, ответил старик. — Старший тоже в Пеште, на заводе каком-то пристроился, если и его с тех пор не вытурили.

Балинт сунулся в соседнюю бакалейную лавку, куда крестная обычно заходила за покупками.

— Тетя Нейзель из «Тринадцати домов» не была еще?

— Еще нет, — зевая, ответил приказчик.

Перед лавкой женщин было больше, чем внутри. Балинт наведался к мяснику, торговавшему кониной, заглянул в корчму, потом поплелся назад к бакалейной: здесь он скорей всего встретится с крестной, к судостроительному бежать выйдет дольше.

Группа женщин тем временем разрослась и все больше возбуждалась; с краю к ней пристало и несколько мужчин, — правда, они выдерживали дистанцию в один-два шага, для утверждения мужской независимости. Прошел слух, что «Стандарт» тоже распустил людей. Теперь каждая семья в любую минуту могла быть лишена заработка, а дети — куска хлеба! Женщины волновались, волнение выплескивалось наружу. Злые слова срывались с языка все чаще, и вдруг поднялся такой крик, что два полицейских, кативших по мостовой на велосипедах, притормозили и, доехав до угла, остановились. — Разрази, господи, мир этот проклятый! — выкрикнула из середины группы седая женщина могучего телосложения, тоже из «Тринадцати». — Мой мужик и зимой уже девять недель без работы сидел, а если нынче опять окажется на улице…

— Я за два месяца задолжала за квартиру, — подхватила молодая женщина, — а мой со вчерашнего дня домой не приходил.

Стоявшая рядом с ней женщина рассмеялась. — Небось получил расчет, вот и не смеет на глаза показаться.

— По мне, пусть хоть совсем не приходит, если без дела шляться задумал, — проговорила четвертая женщина, — мне эта жизнь нищая вконец обрыдла, брошу все, как собака . . . . свое.

— Да, ее мужу не позавидуешь, — проворчал кто-то из мужчин. — Оставь, — махнул рукой человек постарше, — они ведь только языком чешут, душу отводят.

18
{"b":"865883","o":1}