Луиза Кёпе раскрыла ладонь, на которой лежало несколько смятых бумажек. — Заплатила мне за полгода вперед, — проговорила она, глядя на деньги. — Девяносто пенгё… Да что же я стану делать с этими жалкими грошами, если жить будет негде?
Все окружили Луизу, только старый механик остался сидеть подле Балинта, который с бледным, словно восковым лицом молча смотрел перед собой. — Перебирайтесь-ка вы в Пешт, — сказала тетушка Нейзель, — все-таки там скорее работу найдете. А девочки и у меня днем побудут, правильно, Лайош?
— Нельзя, — сказала Луиза. — Фери здесь работает, не тратить же ему половину заработка на езду. И я, сколь ни мало зарабатываю, все по здешним хозяевам, стиркой да глажкой. Где же мне в Пеште что-то найти, когда там полгорода без работы ходит…
— Когда надо выезжать-то, Луйзика? — спросил Нейзель.
— Полгода могу здесь жить.
— Полгода?
— Да. А если за это время не найдется покупатель на виллу и у меня все еще не будет своего жилья, так ее милость не возражает, чтоб я и дольше здесь оставалась, пока дом не продадут.
— Как вы сказали, мама? — крикнул Балинт с дивана. — Подойдите же сюда! Мы можем оставаться здесь еще полгода?
Мать подошла к дивану, кивнула молча.
— Полгода? — повторил Балинт. Он сел, его лицо запылало. — Полгода? Тогда и горевать нечего! Да за полгода я такую работенку найду, еще лучше той, прежней. И уж это место не упущу, не бойтесь! И жилье у нас будет всем на загляденье!
Мать схватила Балинта за руки.
— Не верите? — воскликнул он. — Ну, так сами увидите, на что я гожусь.
Его лицо стало по-взрослому упрямо и уверенно, а глаза глядели так твердо, чистый лоб светился такой молодой силой, что мать на минуту успокоилась. Тетушка Нейзель с невольной улыбкой поглядела на мальчика: ей показалось, что даже нос у него не так курнос, каким ей помнился. И еще она заметила две вертикальные морщинки над переносьем — прежде их словно бы не было.
— Правильно, Балинт, держись! — сказал Нейзель. — Если человек верит в себя, то одной ногой он из ямы-то выбрался!
— И мы переедем отсюда, да? — тоненько пропищала младшая сестренка Балинта. — Вот славно! И опять на телеге ехать будем?!
— С двумя лошадьми или с одной? — спросила другая. — С двумя или с одной?
Старый механик, который, с тех пор как пришел и представился, не проронил ни слова, вдруг наклонился вперед и смущенно кашлянул; все взгляды тотчас обратились на него. — Я вот только сказать хотел, — взглянул он на Балинта, — у меня свояк есть, он в Кёбане на кирпичном заводе работает. Вчера я потолковал с ним… обещает попробовать в шамотный цех Балинта пристроить.
— В Кёбане? — переспросил Балинт. — Это и ближе отсюда, чем Андялфёльд.
— Заработок там небольшой, — продолжал старик, — ну да как-нибудь перебьешься, покуда чего получше для тебя не сыщем. Я тоже в Кёбане живу, уже и жене сказал, что, может, у нас ночевать будешь.
— Вот хорошо, — сказал Балинт. — Так я прямо завтра и заявлюсь к вашему свояку.
— Денек-то другой еще не спешил бы, — посоветовал Нейзель, опять садясь на траву. Балинт махнул рукой. — Чего там! Да я уже завтра запрыгаю, словно блоха в одеяле. За меня бояться нечего, крестный, пятнадцать лет я не болел, теперь еще пятнадцать болеть не буду.
— Куда это господа податься решили? — спросил Йожи Луизу. — В Германию, что ли?
Солнце опять потускнело — такое же крохотное, с ладонь, облачко застыло под ним, набросив тень свою на пространство в сотни раз большее, чем оно само. Нейзель поглядел на небо: огромный голубой купол и на этот раз омрачало одно-единственное облачко. Бывают дни, когда, сколько б ни было туч на небе, все они старательно обходят солнце стороной, словно боятся запачкать его земным своим прикосновением, но в иные дни всплывет на небо одинокий крохотный барашек и устремляется, как будто из пушки, прямо к солнцу, прикрывает его собой. Нейзель вынул часы: долго ли простоит там облако? — А что это нынче утром муж мой рассказывал о Германии? — воскликнула соседка Браник. — Да, вчера там будто бы выборы были, и теперь у них все по-другому пойдет, потому что одна новая партия семь миллионов голосов получила, а главным у них Гиллер какой-то или Гиклер. — Гитлер, сударыня, — поправил ее Нейзель. — В сегодняшней «Непсаве» про это написано.
Вечером Балинт долго не мог уснуть. Свет луны через окно падал прямо на кровать, белая подушка светилась словно сама по себе, неясно проступали контуры стола, стульев. Лицо матери рядом с Балинтом оставалось в темноте, затененное приподнявшимся ухом подушки. На полу, на соломенном тюфяке громко посапывал Фери посреди лужицы лунного света; оставленная открытой дверь на кухню четырехугольной тенью прикрывала его голые ноги. На акации за окном клекотала семейка сов.
Волнения дня не прошли для Балинта бесследно. Он устал, хотел спать, но заснуть не мог. Все, что при дружественном, ободряющем свете дня казалось ясным, простым и легко разрешимым, сейчас, в неверном освещении ночи, понемногу изменило и форму и смысл. Да по силам ли ему то, что он задумал? Сыщет ли работу, да такую, чтоб содержать всю семью? Где найдут они жилье, если придется уходить отсюда? В ночной тьме он почувствовал себя маленьким и слабым, настолько же меньше и слабее, чем больше и сильнее ощущал себя днем. На подушке, совсем рядом, белело лицо матери, такое хрупкое и такое старое, и в уголке глаза блестела слезинка. Балинт отодвинулся, боясь, что разбудит мать, если вдруг не справится с собой и тоже заплачет.
Он изо всех сил сжал зубы. Крестный верит в него — всем семейством приехал к нему в Киштарчу. И дядя Йожи верит, а старый механик обращается с ним, как с сыном. Они-то, уж верно, знают, почему поступают так, думал мальчик, прислушиваясь к шороху ночного ветерка в залитой луною листве акации. Совы уже улетели от окна, их слабеющий клекот доносился откуда-то из-за тополей.
Сколько бед с ним случалось до сих пор, а он так ли, иначе ли, но всякий раз выкарабкивался — эта мысль тоже его успокаивала. И без работы не раз оставался, но ведь потом обязательно находил новую… хотя и то правда, что, имея работу, всякий раз терял ее. Сколько же всего приключалось с ним за его пятнадцать лет, думал Балинт. Ему стало немножко жалко себя, по-детски жалко, и на сердце от этого чуть-чуть потеплело. Он задремал, убаюканный грезами. Лунный свет за окном, чудилось ему, разлился морем, а посреди моря вырос маленький остров — уж там он найдет наконец приют вместе с мамой, братом и сестрами. Он возьмет к себе Нейзелей, тетушку Керекеш, и дядю Йожи возьмет, и старого механика. Еще раз позовет с собой Юлишку, разыщет и товарища Браника, хоть и не знает, где сейчас его искать. Они будут жить все в одном доме, без господ и начальников, и не нужно будет ни перед кем шапку ломать, первым кланяться… В доме у них будет большая терраса, застекленная веранда и электрический свет, а в саду вырастут красивые пальмы, и каждый получит свою, мирную и любимую, работу. И можно будет научиться настоящему ремеслу… надо только решить какому… А если волны выбросят иногда на берег потерпевшего кораблекрушение, они примут его в свой дом. А предателя приговорят к смерти.
Сжав зубы, Балинт поверх заплаканного лица матери смотрел на залитый лунным светом парк. Перед самым окном, неподвижная, словно из тончайшего серебра, замерла ветка акации, за нею тихо дышала огромная звездная ночь. Мальчик смотрел, смотрел в эту ночь и постепенно успокаивался.
Конец первой части
Книга вторая
Ответ мужчины
Шестая глава
После массовой демонстрации безработных тысяча девятьсот тридцатого года минуло более двух лет. В жизни страны, как и в жизни семейства Кёпе, с виду произошло немного перемен. Разве что похлебка в тарелках стала пожиже да совсем уже нечем было дышать. Прибавилось нищих, «плевалки»[82] заполнились безработными, все больше бедняков срывало ветром с насиженных мест. В рабочих предместьях Будапешта и у вокзалов коротали ночи бездомные бродяги, спинами обогревая стены домов. На профессорскую усадьбу в Киштарче покупатель, к счастью, так и не нашелся, семье Кёпе по-прежнему дозволяется глотать голодную слюну в полуподвальной дворницкой. В обширной дубовой роще, оставшейся без хозяйского догляда, можно разжиться и сухостоем для топки; поэтому зимними вечерами, когда керосин в доме вышел, а за окном метет снег, языки пламени, вырывающиеся из печного чела, весело озаряют кухню и даже в комнату засылают слабенький, трепещущий отсвет.
