У корреспондентов такое разрешение было.

В качестве приятного довеска корреспондент «Пионерской правды» привёз лично мне ещё и свежий номер газеты с моим опубликованным рассказом и фото Женьки Данатарова (снимок школы не поместился), а также гонорар. Двадцать семь рублей восемьдесят четыре копейки за статью и четыре рубля тридцать пять копеек за фото (автором снимка по соглашению с отцом назначили меня, так как подполковнику Советской армии и командиру полка не хотелось светить своё имя в газете).

Как объяснил мне корреспондент «Пионерки» Всеволод, это были так называемые «чистые» деньги:

— За рассказ тебе выписали тридцать два рубля. Минус тринадцать процентов подоходного налога. Итого: двадцать семь восемьдесят четыре. Да за фото пятёрка. Минус подоходный — четыре тридцать пять. Будь тебе двадцать лет, получил бы меньше. Скорее всего.

— Почему?

— Налог на бездетность, чтоб ему, — пояснил Всеволод. — Шесть процентов, з-зараза. С подоходным уже девятнадцать. Пятая часть от заработка! Любого! С двадцати лет платят те, кто без детей.

— А у вас есть дети?

— Нету, — грустно признался корреспондент. — В том-то и дело. Эх, жениться, что ли? Как тут, в Кушке, с невестами, не знаешь?

«Кому и кобыла невеста», — чуть не выскочило у меня (очень смешная книга «Двенадцать стульев», буквально накануне прочёл), но я сдержался. Как-никак Всеволод взрослый, а я в его глазах ребёнок. Должен иметь уважение.

Итого вышло тридцать два рубля девятнадцать копеек, потому что папа категорически отказался взять свои честно заработанные четыре рубля и тридцать пять копеек. Мало? Как сказать. Во-первых, очень и очень неплохо за день работы. А во-вторых, это было только начало. Первая ступенька. С таким багажом — публикация во всесоюзной газете — можно смело шагать дальше. В чём меня и заверили оба корреспондента, когда я посвятил их в свои планы.

— Пиши, юноша, — хлопнул меня по плечу корреспондент «Комсомолки» по имени Аркадий. — Читал твой рассказ. Весьма неплохо для начала. Весьма. Будут трудности с публикацией, — обращайся, поможем. Верно, Сева?

Всеволод подтвердил.

И только фотокорреспондент Юрий пробурчал:

— Вот на хрена это ему, а? Не слушай их, пацан. Лучше получи нормальную профессию и живи себе спокойно.

— Нормальную — это какую? — прищурился Аркадий. — Затвором фотоаппарата щёлкать?

— Нет, — самокритично признался Юрий. — Это тоже херня. В торговлю нужно идти. Или по партийной линии.

— Партийная линия — не профессия, — парировал Аркадий.

— А что же?

— Призвание. Не каждому, знаешь ли, дано. Такое же, между прочим, как журналистика.

— Ты меня не путай, — сказал Юра. — Журналистика — профессия.

— Причём древнейшая, — вставил Сева.

Все почему-то засмеялись.

— Товарищи дяденьки корреспонденты, — вмешался я. — Не спорьте. Обещаю разобраться со всем этим самостоятельно. А за предложение помощи — искреннее спасибо. Это дорогого стоит.

Материал газетчики собирали два дня, опросили всех, до кого дотянулись, фотокор Юра отщёлкал три кассеты плёнки. Уехали довольные.

— Готовьтесь, парни, — сказали на прощанье, пожимая нам с Тимаком руки как взрослым. — Скоро проснётесь знаменитыми.

Но проснуться знаменитым в Кушке я уже не успел, — буквально через день после отбытия корреспондентов меня отправили в город Алмалык к дедушке и бабушке. Почти на всё лето.

— Меньше двух с половиной месяцев, — сказал папа. — До середины августа. Не заметишь, как время пролетит.

— Здесь летом, говорят, очень жарко, — сказала мама. — До пятидесяти в тени. Кошмар. Не представляю, как можно жить и работать в таких условиях.

— В танке все шестьдесят, — сообщил папа небрежно. — Приходится надевать зимние комбинезоны, чтобы не обжечься о броню и уберечь организм от перегрева.

— По примеру туркмен и узбеков, которые в жару носят тёплые халаты? — догадалась мама.

— Тут с кого хочешь пример возьмёшь, — сказал папа. — Кондиционеров в танках нет.

— Я бы тебя с собой и Ленкой к своим взяла, на Дальний Восток, — сказала мама, — но я всего на три недели лечу и…

— Мама, папа, — сказал я. — Не нужно меня уговаривать. Я ведь уже согласился. С радостью съезжу к дедушке Лёше с бабушкой Зиной. Соскучился по ним. Надеюсь, и они по мне.

— Ещё как! — обрадовался папа. — В каждом письме спрашивают, когда ты приедешь. Но учти, поедешь сам. То есть, полетишь. Нам с мамой некогда, а ты уже большой. Вон, пограничника спас, медаль получил, государственную награду! Пора привыкать.

— Справишься? — с тревогой спросила мама. — Мы тебе всё подробнейшим образом расскажем и запишем. А бабушка с дедушкой тебя уже ждать будут. Они недалеко от автовокзала живут.

— На улице Металлургов, — добавил папа.

— Разберусь, — сказал я. — Так что, самолётом, не поездом?

— Поездом долго и жарко, — сказала мама. — Мы с отцом подумали, что самолётом лучше.

— Точно — лучше, — подтвердил папа. — Из Кушки до Мары на Ан-2, «кукурузнике». Там пересядешь на АН-24, билет уже забронирован, в кассе оплатишь и заберёшь. Долетишь до Ташкента, часа два лететь, не больше. Там из аэропорта на автобусе доедешь до автовокзала и сядешь на автобус до Алмалыка. Сорок минут, и ты на месте. Всё понял?

— Легкотня, — сказал я. — Главное, бутербродов с собой дайте и воды. Не хочу ничего в аэропортах и на автовокзалах покупать — только деньги зря тратить.

— Не волнуйся, — сказала мама. — Уж чем-чем, а питанием я тебя обеспечу.

Голому собраться — только подпоясаться, как любят говорить в России (я уже понял, что Ермоловы, хоть и советские, но в то же время русские люди, и вообще весь СССР держится на России, которая сейчас называется РСФСР — Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика).

Вся одежда и кое-какие книги поместились в небольшой красный чемодан из кожзама. Туда же отправился и пакет с едой: два сваренных вкрутую яйца, соль в спичечном коробке, бутерброды с маслом и кружочками полукопчёной колбасы.

— Ни котлет, ни курицы не даю, — сказала мама. — Жарко, не дай бог испортятся. А этого тебе хватит, чтобы с голода не помереть.

— В крайнем случае, в аэропортах есть рестораны, — сказал папа. — В Марах и в Ташкенте.

— С ума сошёл? — осведомилась мама. — Он ребёнок, какой ресторан?

— Я же не пиво пить ему предлагаю. Самостоятельно летать может, значит, и в ресторане может пообедать в случае нужды. Тем более, деньги есть.

— Вам, мужикам, лишь бы деньги по ресторанам тратить, — проворчала мама.

— А вам — по магазинам, — парировал папа.

Ссориться, однако, не стали. Сошлись на том, что я могу пользоваться своими деньгами так, как сочту нужным.

— Но — разумно и ответственно, — не удержалась от последнего слова мама, а папа, улучив момент, подмигнул.

Деньги у меня, действительно, были. К моим собственным тридцати двум рублям с копейками родители добавили ещё сто семьдесят рублей.

— Их них восемнадцать рублей пятьдесят шесть копеек за билет до Ташкента, — наставляла мама. — На автобус до Алмалыка не помню, сколько, но немного, считать не будем. Девяносто рублей отдашь бабушке Зине. Это на продукты, фрукты и прочее. Только так отдай, чтобы дедушка Лёша не видел.

— Почему? — спросил я.

— Потому что он тут же встанет на дыбы. «Я что, внука своего прокормить могу, что вы деньги мне суете?!» — сыграла она низким голосом возмущение дедушки. Явно по памяти. Значит, был прецедент.

— А бабушка?

— А бабушка Зина возьмёт. Ей же продукты покупать и готовить, не деду, она копейку считать умеет. К тому же пенсия у неё маленькая, сорок рублей всего, деньги в семье дед зарабатывает. Потому и сам на пенсию не уходит, что на заводе ему платят хорошо, да и не отпускают, таких специалистов, как он, попробуй найди. У него во время войны бронь[22] была, добровольцем на фронт пошёл, еле добился, чтобы взяли.