Девочка сделала робкий шаг.

Глеб вздрогнул.

Раздался выстрел. Пуля угодила девочке в плечо, тело развернулось по инерции. «Старшая» и «средняя» нахмурились.

— Твою мать! — обречённо прошипел Сергей, и открыл огонь. Михаил поддержал. Трясшемуся от прилива адреналина Глебу ничего не осталось, кроме как присоединиться к обстрелу.

Град пуль слепо обрушился на безоружных женщин и их вылизанных «защитников». На белоснежных рубашках выступили многочисленные красные, почти чёрные пятна, а их обладатели опрокинулись на пол, не успев даже поднять автоматы.

«Они словно и не собирались их поднимать, — промелькнуло в мозгу горе-налётчика, пока тот разряжал остатки обоймы в старуху. — Они вообще не шевелились. Что за долбаные манекены?!»

Стрельба оборвалась столь же резко, как началась: в магазинах автоматов и в помпе дробовика закончились патроны. Но мародёры не торопились перезаряжать оружие. Что-то пошло не так. Ещё когда звучали взрывы пороха и лязг затворов, за вспышками и дымом виднелось нечто, вытеснявшее кураж и замещавшее его чем-то холодным и липким. Чем-то похожим на страх.

Пальцы Михаила разжались, лишь ремень не дал его ружью выпасть из рук. У всех троих слова застряли в горле.

Женщины всё ещё стояли.

У ног старухи лежали пули. Некоторые из них были деформированы, сплющены как после столкновения с камнем или танковой бронёй. Упитанная женщина шаталась на месте, словно вытряхивала воду из ушей после купания. И на пол действительно падали… пули. Они сыпались из складок, из разрывов в ткани, будто толстый слой жира остановил свинец, не дав ему добраться до костей и органов, а теперь выдавливал его из ран. Лишь ручейки пузырящейся жидкости, похожей на банановый молочный коктейль, да гримаса боли на лице «живой губки» свидетельствовали о том, что пули действительно достигли своей цели, а не были рассыпаны под ногами просто так.

Девочка-подросток, шатаясь, заковыляла к обидчикам. Теперь уже Глеб выпустил оружие из рук. Платье под шквалом огня превратилось в лохмотья, в прорехах виднелись обрывки блеклой, почти серой кожи, а из многочисленных царапин сочилась светло-зелёная жидкость. Оголённая плоть не была розовой и не казалась мягкой. Глеб не обладал стопроцентным зрением — мало кто им обладал — но того, что удалось сберечь, хватило бы, что различить пучки красных волокон. Но их не было. Глаза различили лишь однотонные полосы чего-то плотного и неестественного по цвету: смесь зелёного, жёлтого и светло-серого.

Лицо девочки исказилось гримасой гнева на грани с помешательством, когда она вышла вперёд своих товарок.

— Вы всё испортили! — провизжала она ломающимся голосом, после чего её, к ужасу мародёров и неудовольствию выживших после обстрела, вырвало чем-то белым и пенистым. — Я… — хрипела она, подхватываемая двумя парами женских рук, — это всё из-за вас… как больно…ломит…

— Ну вот, вы её спровоцировали! — громко и с укором проворчала «губка для свинца», бросая взгляд на растерявшихся стрелков. — Бегите теперь! А то она за себя не отвечает!

— Убирайтесь! — процедила старуха, и, словно подкрепляя её слова, раздался треск хитина. Ему вторило сверлящее уши жужжание. Жужжание тучи незримых насекомых медленно надвигалось на мародёров со стороны женщин.

— Да блин! — вырвалось у Сергея, и он попятился. Остальные стрелки в недоумении обернулись на командира. — Уходим! — крикнул Сергей, бросаясь наутёк к выходу, что десять минут назад был для команды входом.

Михаил плюнул — то ли от досады, то ли от осознания собственной беспомощности, главный-то не он, — и побежал вслед за Мамкой.

Гул и жужжание нарастали, у Глеба не оставалось иного выхода, кроме бегства. Стук сапог и бряцанье пластика и металла заглушали нараставшую какофонию за спиной, но полностью вытеснить её не могли. Перед глазами всё ещё стояла сцена с девочкой, блюющей чем-то нечеловеческим. Оглянувшись на бегу, Глеб увидел, что первая жертва натянутых нервов стояла на четвереньках; её руки казались неестественно выгнутыми, словно к локтевым суставам вместо кистей крепились костяные ледорубы. Подросток тряс головой, словно припадочный, выпученные глаза косили в разные стороны и лезли из орбит. К уже довлеющему над мародёрами шуму добавился рёв от мучительной боли и треск ткани и кожи. Со старухой тоже что-то происходило: она скрючилась в три погибели, а горб её чернел, рос в высоту и в ширину.

Глеб не собирался наблюдать за тем, что случится дальше, или что происходит с третьей женщиной. Любопытство полностью уступило инстинкту самосохранения, и теперь взгляд следил только за спинами товарищей и за тем, чтобы ноги не запнулись о ступени и мусор.

Перрон остался позади. Мародёры уже взбирались по лестнице, покидая злополучный вестибюль, когда крик и гул, затихшие было в отдалении, начали стремительно приближаться и нарастать.

— Быстрее, быстрее, чтоб вас! — цедил Сергей, оглядываясь на товарищей. Едва ли они могли его услышать, сопя и шаркая по асфальту, но промолчать командир не мог. Сколько бы рейдов не было у мародёра за плечами, он не станет военным. И нынешнее отступление — далеко не тактическое, а обыкновенное бегство. Но не беспорядочное.

Фургон ждал там же, где его и оставили. В окне кузова маячило лицо Настеньки; видимо, Максим подсаживал девочку. Если бы не необходимость смотреть под ноги, Глеб, как и остальные мародёры, заметил бы, что «дочь полка» с ужасом следила за чем-то за их спинами.

За чем-то, что вышло из метро вслед за мужчинами и стремительно приближалось.

Когда бежавшему впереди Сергею осталось не более десятка метров до фургона, дети распахнули двери в салон. Из кабины высунулся Аслан.

— Скорее! Залезай скорее! — крикнул он почти без акцента. Затем перевёл взгляд на что-то позади Сергея. И это точно были не Михаил с Глебом — они едва ли могли напугать Аслана своим видом, даже если бы ползли к точке эвакуации на четвереньках. Но глаза горца говорили обратное: нечто жуткое, мерзкое и противоестественное приближалось к передвижной крепости. Аслан, недолго думая, вернулся за руль и вдавил педаль газа в пол.

Завизжали шины; взмокший Сергей едва успел запрыгнуть в салон прежде, чем фургон сорвался с места.

— А-а-а! Чтоб тебя! — вскрикнул Сергей, ища, за что зацепиться.

— Дядя Аслан, а остальные?! — подала голос Настенька.

Водитель, пересиливая себя, удерживал низкую скорость: стрелка спидометра застыла на отметке двадцать километров в час.

Мужчины с трудом добежали до машины. Глеб едва не промахнулся, ныряя в кузов, что могло стоить ему жизни, но его спасла пара детских рук, вцепившаяся в разгрузочный жилет.

Михаила от кузова отделяли жалкие полметра, когда его красное от натуги лицо озарилось отчаянием: он понял, что ещё немного, и его ноги подкосятся. А бежать ещё быстрее он просто не мог…

Ситуацию спас пришедший в себя Сергей. Он, страхуемый детьми и хрипящим Глебом, высунулся из кузова и практически затащил задыхавшегося семьянина внутрь. Шустрые дети захлопнули двери.

— Гони, гони! — крикнул Аслану Сергей. Повторять не пришлось.

Все спешно расселись по местам. Тяжёлое дыхание поначалу перебивало шум мотора, а в кузове стало невыносимо жарко; пот стекал с лица и капал с кончиков пальцев. Затем в воздухе повисло молчание, и полминуты никто не мог проронить ни слова. Даже водитель, казалось, пытался переварить нечто, что он не должен был увидеть, но увидел.

Наконец, когда мир перед глазами перестал плыть, лёгкие — гореть, а в голове поутихла барабанная дробь, Глеб прошептал:

— От чего же мы бежали? — и взгляд его поднялся на Сергея-Мамку. Тот ответил не сразу, словно раздумывал. Вдруг его лицо затряслось и исказилось мерзкой ухмылкой. Взгляд, поначалу обращённый куда-то в пол, медленно поднялся вверх — прямо на сидящую напротив него Настеньку — и командир рассмеялся. Поначалу беззлобно, но затем от всё более каркающего смеха и выпученных глаз по коже всех присутствующих прошёл холодок.