— Остроумно, — вынужден был признать гомункул, — Чертовски остроумно. Не иначе, твоя душа посвящена маркизу Фенексу, патронирующему поэтов, миннезингеров и сказителей. Если так, тебе повезло.

— Почему? — без всякой охоты спросила Барбаросса.

— Потому что когда Цинтанаккар возьмется за тебя всерьез, ты можешь разродиться прелестной поэмой, способной поведать всему свету об испытываемых тобой муках. Правда, из всех слушателей буду присутствовать, скорее всего, я один, но не беспокойся — я постараюсь скрупулезно запомнить все, что услышу. Каждую строфу, и неважно, если рифма кое-где будет хромать!

Барбаросса скрипнула зубами.

Эта козявка не могла постоять за себя, но чувство юмора у нее было развито не хуже, чем у Саркомы. Наверно, что-то вроде защитной реакции, подумала она. Чем мельче тварь, тем сильнее она разит ядом. Что ж, если так, в этом маленьком сморчке должно умещаться больше яда, чем на кухне у Кристы Леманн[13].

— Абигор, — неохотно произнесла она, — Моя душа принадлежит герцогу Абигору.

Она услышала негромкий скрип, который мог быть и скрипом камешка под башмаком. Но отчего-то почудилось, что это гомункул в отчаянье сжал свои крохотные бессильные кулачки.

— Адские потроха! Мало того, что мне досталась самая никчемная ведьма в этом городе, так еще и от ее владыки никакого проку…

Барбаросса оскалилась, заставив какую-то почтенную даму, идущую ей навстречу, испуганно всплеснуть руками.

— Не испытывай терпение адских владык, Лжец. Я не раздавила твою чертову банку, но это не значит, что ты можешь отзываться непочтительным образом о моем владыке!

Лжец и сам прикусил язык, сообразил, видно, что оскорбляя адских владык лишь искушает зря судьбу. Про владыку Абигора говорят, что он слеп и глух к миру смертных, ему вообще нет дела до того, что происходит здесь, но если адское царство чем и славится, так это своей непредсказуемостью. Никогда нельзя быть уверенным в том, что какое-нибудь твое словцо, сказанное в сердцах, не окажется схвачено в воздухе какой-то беспокойной адской сущностью и утащено в Ад, где помещено в надлежащее, достаточно чуткое, ухо…

Многие обитатели Круппельзона, истекающие гноем, смегмой и лимфой круппели, находят причину постигших их несчастий именно в том, что когда-то, в роковой день, в сердцах сказали то, чего говорить не следовало — и потеряли свою человеческую природу так же необратимо и быстро, как теряешь серебряный талер из разрезанного кошеля в ярмарочный день.

— Я не хотел сказать ничего дурного про твоего владыку, — неохотно произнес Лжец, — Да будет Ад добр к нему и его слугам!

Так-то лучше, подумала Барбаросса. Мне похер, какие чувства ты испытываешь ко мне, комок засохшей желчи, но герцога Абигора ты будешь уважать. Или я заставлю тебя это сделать.

Черт, как будто она сама выбирала, кому вручить свою душу!..

Когда тебе шесть — а ей было шесть, когда на нее наложили печать — ты мало что смыслишь в устройстве мира за пределами грязных околиц твоего родного городка, на все времена провонявшего едким запахом дыма, усеянного, будто язвами, тысячами коптящих в любую погоду угольных ям.

Ты не знаешь ни того, как устроено адское царство, ни того, сколько владык там обитает и какими энергиями приводится в движение мир. Не знаешь даже того, что ведьмы, эти могущественные и злокозненные чародейки из сказок, творящие жуткие и восхитительные чудеса — самые бесправные от природы существа. Имеющие в душе адскую искру, они лишены собственной силы, отчего вынуждены черпать ее из сокровищницы владыки, принявшего в подчинение их жалкие души…

Черт, когда тебе шесть, ты вообще ни хера не знаешь об окружающем мире!

Знаешь только, что с некоторых пор хозяйки закрывают окна, когда ты идешь по улице — шепчутся, что от твоего взгляда скисает молоко, а домашняя скотина впадает в буйство и хворает. Знаешь, что соседская ребятна отныне отказывается принимать тебя в свои немудреные игры, мало того, нещадно колотит, если ты только приближаешься к чужому забору. Знаешь, что в трактире, куда ты приходишь по ночам, чтоб увести домой впавшего в беспамятство отца, разом стихают разговоры при твоем появлении, а косятся на тебя так, будто у тебя под ногами горит земля…

Никто заранее не знает, какому владыке отойдет твоя душа. Бывает, чернокнижники и ворожеи битый день суетятся, исчерчивая обритую голову тушью, что-то высчитывая, сверяясь с гороскопами и специальными свинцовыми табличками, вымешивают какие-то растворы из сажи и крови, лишь бы понять, какому из владык будет угоднее всего душа.

Некоторым сукам везет от рождения. Может, души у них особого свойства, благоухающие лилиями и нежные как бархат, из числа тех, что особо любы адскими владыками. А может, это просто удача и ничего более. Иначе не объяснить, отчего некоторые заполучают богатых и щедрых владык, другие же обречены всю жизнь раздувать чахлый костерок своих чар, питая пламя собственной кровью или выполняя прихоти адского покровителя, некоторые из которых могли быть чертовски болезненными, а другие — отчаянно унизительными.

Губернатор Моракс, к примеру, известен как щедрый владыка, который охотно одаряет своих последовательниц. И вовсе не мелкой монетой, грошами да крейцерами. Ведьмы, вручившие ему свои души, получают тайные знания о свойствах трав и камней. Знания, которые без особого труда можно конвертировать в мелодично звенящее серебро или использовать в своих целях. Черт, окажись она в его свите, до конца дней можно было бы жить припеваючи, не ударяя пальцем о палец!

Губернатор Хаагенти требует от своих вассалов сложных и хитроумно устроенных ритуалов, к тому же, поговаривают, весьма жесток и скор на расправу, но он дарует умение превращать воду в вино, кроме того, обучает чарам Стоффкрафта, при помощи которого простые металлы легко трансмуттируются в благородные. Вручив душу Хаагенти, можно не беспокоиться о своем кошеле, он всегда будет полон, а даже если нет — всегда можно смочить глотку хорошим вином, даже не заходя в трактир.

Герцог Буне, еще один могущественный владетель адского царства, дарует своим ведьмам власть над мертвыми. Король Балам — умение делаться невидимой и дьявольское остроумие. Герцог Аллацес учит постигать астрономию и свободные науки. Губернатор Камим — язык животных и птиц… На худой конец сгодился бы даже князь Фурфур. Он, правда, похотливый ублюдок, заставляющий своих вассалок предаваться соитию с самыми ужасными тварями, которых только можно сыскать на свете, зато дает им умение повелевать молниями, а это, черт возьми, кой-чего да стоит…

Дьявол, в адском царстве за вычетом четырех архивладык обитает семьдесят два владыки нижнего чина, ходящих у них в услужении, и почти каждый из них считает должным хоть чем-то одарить новую душу, примкнувшую к сонму его слуг. Душу, которую он, не колеблясь, сожрет или разорвет в клочья или инкрустирует ею свой дворец, едва только та, вытряхнутая из мертвого тела, окажется в адских чертогах…

Но нет, крошка Барби и здесь вытянула из изъеденной сифилисом руки судьбы самый никчемный билет. Ей достался не маркиз Ориакс, наделяющий высоким положением и могущественными друзьями, не герцог Вапула, всеведующий специалист во всех мыслимых ремеслах и профессиях. Даже не слывущий чудаковатым среди своих сородичей маркиз Декабриа, вся сила которого заключена в создании из любых материалов искусственных птиц, которые летают, поют и пьют воду почти как настоящие. Нет, блядь, ей достался герцог Абигор. С ее-то удачей…

Едва ли отец желал ей зла, когда заключал договор. Едва ли он вообще что-то желал кроме двух гульдинеров[14], соблазнительно лежавших на ладони эмиссара. Эмиссара Барбаросса помнила смутно. Она почти не запомнила его лица, не запомнила даже имени, запомнила лишь его карету из золота, олова и графита, движимую чудовищными, оставляющими на земле ожоги, демоническими лошадьми. Он остановился в трактире выпить вина, там-то, верно, и услышал про шестилетнюю дочку углежога. Она и раньше-то была не подарок, колотила сверстников так, что только зубы во все стороны летели, а как лишилась матери, так и вовсе сделалась точно чума.