Барбаросса не позволяла себе отвлечься, шаря настороженным взглядом вокруг. Ее мало интересовали тучные господа, выведшие на вечернюю прогулку своих тощих и бледных, как глина, спутниц, как и праздно прогуливающиеся подмастерья. Если она на что-то и обращала пристальное внимание, так это на других ведьм. Некоторых из них она ощущала одним только ведьминским чутьем, других ловила взглядом в толпе, натренированным, как у мушкетера из личной гвардии курфюрста, бьющего на двести шагов без прицела.

Подозрительная прошмандовка в потертом кожаном колете — высматривает кого-то в толпе и, судя по взгляду, вовсе не для того, чтобы объясниться в любви, очень уж недобрым светом горят прищуренные глаза, а рука за пазухой сжимает наверняка не букетик фиалок, что-то более острое. Верно, караулит какую-нибудь суку из соперничающего ковена, чтобы свести счеты, а может, собирается отомстить своей ветренной возлюбленной или коварной разлучнице. Плевать. Барбаросса предусмотрительно обошла ее по широкой дуге — сейчас ей не улыбалось сделаться участницей чужой склоки. Благодарение Аду, своих дел хватает…

Перепачканная девчонка в дрянном тонком дублете, сшитым больше из дыр, чем из сукна, с такими же драными шаравонами — бредет куда-то, затравленно озираясь, кожа на ее лице от голода сделалась полупрозрачной и оттого вдвойне зловеще выглядят разлившиеся под ней яблоки пегой масти — роскошные подкожные гематомы. Волосы обстрижены неряшливо, будто искромсаны ножом, губы похожи на давленые вишни, так и запеклись, в глазах вперемешку с растерянностью, блуждает детский совсем еще ужас. Тут и гадать не надо — младшая сестра какого-нибудь ковена, которую старшие вышвырнули на улицу, искать им жратву или выпивку или монеты. Если она не уложится в срок и вернется в замок с пустыми руками, ее ждет ночь издевательств и пыток, а наутро — еще одна попытка, может, и последняя в ее не очень-то долгой жизни, исчисляемой четырнадцатью или пятнадцатью годами. На это ли она рассчитывала, играя с куклами в своем Кичере или Герсдорфе или Лавальде, так ли представляла себе жизнь ведьмы, всемогущей, управляющей адскими стихиями, мейстерин хексы? Барбаросса прошла мимо нее, не обернувшись. Этот город построен на костях юных сук. Самое глупое, что только может попытаться сделать ведьма — спорить с Адом о вопросах справедливого мироустройства…

Хорошенькая кокетка в берете с брошью в виде парочки лилий. Царственная походка, высоко поднятая голова, камбричевые[11] штанишки с золотыми цепочками, изящные начищенные сапожки, рассыпанные по плечам локоны, умопомрачительно туго затянутый корсет… Даже не идет — плывет над мостовой, одаривая прохожих улыбкой, от которой кажется, будто проглотила ком растопленного масла. Демонстрирует всему окружающему миру свое благополучие, так отчаянно, что невольно хочется разнести ей мордашку. Небось, обзавелась богатым трахарем, а может, удачно нашла себе ковен, где ее не истязают, а по-сестрински любят… Барбаросса мрачно усмехнулась проходя мимо. Трахарь — небось, вшивый саксонский баронишка — избавится от нее через год или два — здесь, в Броккенбурге, где поставка свежего мяса осуществляется без перерыва многие сотни лет, нет смысла держаться за лежалый товар. К тому же, изучение адских наук ни хера не благостно сказывается на внешности — стоит какому-нибудь шустрому демону отхватить ей нос, или закадычной подружке полоснуть бритвой по лицу, как вся ее красота ощутимо померкнет. Да и в ковене ее участь едва ли многим лучше. Ковен — не семья, как думают несчастные шалавы, прозябающие в Шабаше, это голодная собачья свора. И если тебя не треплют сестры почем зря, лучше не утешайся зазря — скорее всего, тебя не берегут, тебя просто оставили на сладкое…

Какая-то до полусмерти пьяная девица, вывалившаяся из трактира, сопровождаемая в спину смешками и летящими хлебными корками. Видно, что не из бедных, да и чистенькая — была, прежде чем обильно заблевала свой камзольчик. Взгляд мутный, отравленный, рот беззвучно разевается, как у вытащенной на берег рыбы, ноги подламываются, точно сколоченные из бамбуковых колышков, грудь едва не вываливается наружу, едва прикрытая нижней сорочкой… Тоже понятно — надралась в сопли. Видно, привыкла тянуть сидр у себя дома, вот и хватанула, демонстрируя ведьминскую удаль, в трактире полную стопку — и не разбавленного винца, а здешнего «Асбахт Уральт[12]», который в броккенбургских трактирах настаивают на спорынье и маковом зелье. Одной такой стопки хватит чтобы отправиться путешествовать по кругам Ада на двое суток. А может, и не сама выпила, а подлили чего в питье — и такое здесь бывает. Барбаросса проводила брезгливым взглядом шатающуюся ведьму, ковыляющую вдоль улицы на подламывающихся ногах. Едва ли она сейчас помнит, как ее зовут, не знает и того, что уже обеспечила себе веселую ночку, полную самых разнообразных развлечений. В этом городе обитает много люда, которому не достало денег или хороших манер, чтобы обеспечить себе компанию на ночь, но который будет рад воспользоваться подобной дармовщинкой. Если сестры не отправятся на ее поиски, за эту ночь она познает так много любовных утех в таких невообразимых формах и видах, что станет мудрее и искушеннее многих броккенбургских шлюх — если, конечно, не рехнется и не наложит на себя руки…

Никто не обращал на Барбароссу внимания. Никто не щурился в ее сторону, не показывал пальцами, не свистел. Добрый знак. Возможно, судьба, устав бомбардировать милашку Барби дерьмом, решила дать ей заслуженный отдых и, черт возьми, как нельзя более кстати…

— …а неофитка ему и говорит: «Скорее! Что же вы ждете, мастер? Засовывайте эту штуку в лошадь!».

Барбаросса стиснула зубы.

— Чтоб тебя крысы разорвали, Лжец!..

— Я просто подумал, будет несправедливо, если ты останешься без концовки анекдота.

— Ты подслушал?

— Нет нужды, — с достоинством отозвался гомункул, — Я сам знаю несколько тысяч анекдотов, и весьма забавных. Ты даже не представляешь, как медленно тянется время, когда ты сидишь в стеклянном сосуде, лишенный хозяина, в обществе таких же собратьев по несчастью… К слову, о хозяевах. Кто из адских владык является хозяином твоей бессмертной души?

Она только-только успела пересечь Биркенвег, это означало, что дорога до Малого Замка пройдена не больше, чем не треть, а сморщенная виноградина в бутылке уже успела порядком ее допечь. Каждый раз, когда гомункул заговаривал — а он обыкновенно выбирал для этого самый неподходящий момент — она ощущала себя так, словно кто-то приложил ледяную монету ей между лопаток.

— Во имя огненных нужников Ада, я же велела тебе заткнуться и…

Гомункул раздраженно засопел. Будь он человеком, наверняка страдальчески возвел бы глаза в гору, выражая охватившую его досаду. Впрочем, может и возвел — Барбаросса не собиралась заглядывать в мешок, чтобы проверить это. Она вообще надеялась больше никогда его не открывать.

— Это не досужий вопрос, юная ведьма.

— С хера ли тебе знать, кому из владык посвящена моя душа?

— Спросить рекомендательные письма, зачем же еще! — язвительно отозвался он, — Сообрази сама. Мне надо знать, какими талантами и силами наградили тебя владыки и как мы можем использовать их в нашей ситуации.

Мы. Нашей.

— Ну, кто это? — нетерпеливо спросил Лжец, — Граф Халфас? Король Балам? Некоторые из адских владык, я слышал, даруют своим подопечным немалые таланты. Может, ты в силах предсказывать будущее? Находить сокрытые вещи? Говорить на языке животных и птиц? Это было бы чертовски кстати…

Барбаросса сплюнула на мостовую.

— У меня есть такой талант. Я умею понимать язык дохлых животных. Видишь ту дохлую гарпию, прилипшую к флюгеру и полуразложившуюся? Там, на крыше слева?

— Из мешка? Не очень-то…

— Она говорит: «Лжец, сынок мой, всегда надевай шапочку, когда выходишь на улицу, не то простудишь свои прелестные розовые ушки!»

Шутка была не очень хороша, не очень умела, не ровня тем остротам, которыми, точно серебряными шпагами, легко разят «бартиантки», но сочинена не без изящества — она хорошо услышала, как клацнули несуществующие зубы Лжеца.