– А не поменять ли нам тему занятий, мой сладкий?

– В каком смысле? – не сразу понял Драйзеров.

– Я утомилась и хотела бы прилечь. Составь мне, пожалуйста, компанию.

– Да, но.., – Марина решительно прикрыла ему рот своей ладошкой:

– Опять ты кого-то словно запрягаешь. И почему ты такой нудный, Игорек?! Мы же вроде договорились, что ты мне сегодня пожелал счастья, так будь же, черт тебя подери, джентльменом до конца, не понуждай разочароваться в твоих способностях… А насчет училища не беспокойся, мы с Жанной переговорили, она все уладит… Или, может, ты просто не хочешь быть со мной, – в голосе именинницы зазвучали тревожные и вместе с тем требовательные нотки, – не хочешь?! Тогда можешь быть свободен, я тебя не держу.

В который раз ошарашенный Игорь стоял на месте, не в силах что-либо ответить и предпринять. Расценив это как согласие остаться, она принялась увлекать его в другую комнату, и он столь же послушно, как телок, последовал за ней в предчувствии какого-то необычного, страстно влекущего блаженства.

– А сюда никто не зайдет? – еще что-то соображая, поинтересовался курсант, стаскивая с себя сапоги.

– Никто, мой милый, никто, – ее горячие поцелуи сводили его с ума и перед тем, как окончательно потерять голову, он успел задать последний вопрос из области рационального мироощущения:

– Так ты что, одна живешь?

– Нет, с родителями, но сейчас они на даче, так что не волнуйся…

20.

Он уже не слышал, как захлопнулась в прихожей дверь: гости разошлись по домам, разумеется, по-английски, не простившись, полагая справедливо, что счастье дороже этикета. И ни о чем не думал, наслаждаясь ее ласками и одаривая ее тем же…

Когда он проснулся, Марина уже хлопотала на кухне. Заглянув в комнату, она весело улыбнулась:

– Ну как, дорогой, тебе спалось на новом месте?

– Прекрасно, – Игорь чувствовал себя неловко и не мог открыто смотреть ей в глаза.

– Там я сварила какао, кофе, извини, нет. Ты любишь с молоком или без?

– Сгущенное молоко очень люблю, – как ребенок, признался Драйзеров.

Через пару минут она принесла ему кружку с горячим напитком, от которого исходил приятный аромат, и глубокое блюдечко, до краев наполненное его любимым сгущенным молоком…

– Спасибо, Мариночка, большое, – поблагодарил курсант, с удовольствием проглотив и то, и другое. – Вчера я, кажется, перебрал, поэтому давление немножко подскочило.

– Оно у тебя не от этого подскочило? – с намеком заметила Марина.

– От чего же?

– От любви, – констатировала она, обвивая его шею руками и награждая за бурную, полную впечатлений и страстей ноченьку затяжным поцелуем в губы.

– Ты думаешь?

– Уверена.

– А ты знаешь, у меня вообще склонность к повышенному давлению, – вдруг стал развивать эту неуместную мысль Игорь, – перед медкомиссией, когда поступал в училище, выпил, наверное, с десяток бутылок кефира, который мне очень помог. Со ста семидесяти согнал до сто тридцати. Это меня и спасло, а так бы забраковать могли.

– И тогда, конечно, мы вряд ли с тобой бы увиделись, – философски изрекла Марина, как бы возвращая его в русло разговора, интересующего их обоих. – Ты хоть изредка будешь ко мне наведываться?

– Не знаю, – выдавил из себя Драйзеров, – как получится. – Он не мог ее обманывать, поэтому густо покраснел.

– Ты не стесняйся, – тоном прекрасно все понимающего человека заметила Марина, – захочешь прийти – приходи, буду рада тебя видеть.

– Видишь ли, – замялся Игорь, ему было мучительно трудно раскрыть ей свою, как ему казалось, сердечную тайну, – ты очень красивая, добрая.., мне было просто замечательно с тобой. Я получил огромное удовольствие, наслаждение, но… Я уже давно люблю одну девушку, которая…

– Я знаю, – спокойно сказала Марина, прервав его на полуфразе.

– Как? – Лицо Игоря вытянулось от удивления. – Откуда ты могла это знать? Тебе кто-то рассказал?.. Но кто?

– Да успокойся, голубчик, – Марина тепло взглянула на парня, – никто мне о тебе ничего не рассказывал, просто ночью иногда ты называл меня Тамарой, Томочкой. Вот и весь секрет.

– Неужели так и называл?!

Она вновь утвердительно кивнула головой.

– Вот это я дал, отчебучил, – сокрушался Игорь, – прости, Марина, не обижайся на меня.

– Глупенький, мне не за что на тебя обижаться, и извинения в данном случае неуместны. Все естественно, и я прекрасно тебя понимаю.

– И даже после того, что ты узнала, ты согласна со мной встречаться? – Игорь даже привстал с кровати, настолько невероятным казалось ему спокойное отношение этой красивой женщины к выстраданному им признанию.

– А почему бы нет, сладенький мой. Я же не в жены к тебе набиваюсь. Люби себе, пожалуйста, на здоровье свою Тому, но и меня, прошу, не забывай.

– Да нет, Марина, ты что-то не то говоришь… Или ты притворяешься, или я в бредовом состоянии нахожусь – не пойму.

– Да что тут непонятного, дурачок ты безнадежный, – с любовью пожурила Марина, – тяжело мне без мужика, а с кем попало тоже не хочется. Вот и положила глаз на тебя, ненаглядный мой. – Она вновь, зажмурившись, кошечкой прильнула к нему, пытаясь поцеловать, но он мягко отвел ее в сторону.

– Подожди.

– Ну что еще! – уже в сердцах воскликнула Марина. Его болезненное самокопание начинало ее раздражать.

– Так тебе действительно все равно, кого я люблю?

– Ну а если я скажу, что нет, дорогой, не все равно: хочу, чтобы ты любил только меня одну, одну и больше никого, от этого что-то изменится, ты, очертя голову, бросишься в мои объятья и забудешь свою пассию?! Конечно же, нет. Поэтому к чему мудрить, зачем лукавить? Надо принимать жизнь таковой, какая она есть на самом деле, а не сооружать воздушные замки.

Он лихорадочно переваривал сказанное, пытаясь постичь истину любви. Да, умом он понимал эту женщину и мысленно с ней соглашался, но сердце, еще не испорченное, пылкое, чуткое его сердце, сопротивлялось, не желало разделять подобную точку зрения.

И тем не менее он еще два раза встречался с Мариной, познавая необузданную, чувственную страсть, прежде чем окончательно и бесповоротно решил поставить здесь точку и во всем признаться Тамаре, покаяться перед ней. Поразительно, невероятно, милостивые дамы и господа, но прервать знакомство с Мариной ему стоило гораздо больших внутренних усилий, мучений, нежели исповедаться в содеянных грехах перед любимой. Конечно, будь он поопытней, попрактичней в такого рода делах, то, наверное, никогда бы не сознался одной, тем более очень и очень любимой, в том, что, продолжая ее любить, обладал другой, хотя и физическая близость, не подтвержденная сердечным позывом, как бы и не рассматривается как измена. Но девятнадцатилетний Драйзеров был настолько наивен и благороден, что искренне верил в это же самое благородство любимой. В принципе, его чистосердечные намерения вполне бы были понятны и оправданы, если бы любимая была еще и столь же горячо любящей: ведь если любишь, то и прощаешь, на многое закрываешь глаза. Но чувства Тамары по отношению к Игорю на тот период были настолько хрупки, непрочны, что готовы были в любой момент раствориться, исчезнуть, как туман, который так похож на мираж, обман. И исповедь Драйзерова явно тому поспособствовала. В ответ она написала ему такое гневное письмо, что Игорь потом еще долго-долго не мог прийти в себя, горько сожалея и раскаиваясь в том, что стал виновником происшедшей катастрофы. В отличие от Марины, она заявляла, что каждая женщина в этом мире мечтает и желает быть исключительной в глазах своего рыцаря; он же, по ее мнению, оказался таким же подлецом, как и предыдущий ее друг, которого она очень любила. На словах, мол, все вы – мастера заливать, обещать, а на деле, на поверку – ничтожества. В общем, она настоятельно просила, даже требовала забыть ее и больше не беспокоить. Но он все-таки вновь и вновь предпринимал попытки возобновить с нею связь, посылая одно письмо за другим и взывая к ее доброте и милосердию. Напрасно, тщетны были его страдания. Лишь еще несколько поздравительных открыток получил он от Тамары, в которых весьма скупо, сухо, в нескольких строчках напоминала она о себе, как бы отдавая дань его слезным заверениям, мольбам.