Слегка отойдя назад, существо начало опускаться вниз. Он оказался мужского пола, так как Софи не успела отвести пристыженный взгляд от его нагого тела в нужный момент. Шаги были уже совсем близко. К ним добавились другие – может, это проснулась мать…
Две когтистые руки, покрытые сетью перламутровых чешуек, совсем как у прозрачной ящерки, поблёскивающих от огонька свечи, опустились на пол. Она видела на его ладонях следы грязи, но подумала, что это естественно. Он вот-вот должен был заглянуть в щель под дверью, и от этого Софи едва могла дышать, полностью объятая предвкушением, смешавшимся в груди с ужасом. Она не смела пошевелиться, зная, что если отпрянет назад, то никогда не увидит его. Позади прозвучал первый удар в дверь чулана. Софи не дрогнула, все её тело было напряжено.
Первое, за что зацепился её взгляд, была острая, выпирающая скула, а затем левый, позже уже и правый глаз, такого глубокого чёрного цвета, какого она прежде никогда не видела. Ужас расцвёл в её груди пышным цветком, но она не смела отпрянуть назад, хоть и знала, что через эту щель он легко мог схватить её за руку своей когтистой рукой. Его лицо, всё целиком, почти без губ, с крохотным, едва выступающим носом и такими большими ноздрями, показалось ей сначала не менее напуганным, чем её собственное. Его голова была идеальной формы, но полностью лишена волос. Он не моргал, так как его короткие веки, казалось, не были к этому приспособлены. Он смотрел прямо на неё, пожирая лицо Софи этим пристальным взглядом. Удары в дверь стали походить на барабанную дробь – старик ломился в чулан, как рассвирепевшее животное и она слышала его сопение куда яснее, чем едва различимое неспокойное дыхание духа.
Он открыл рот, и она вздрогнула, заворожённая острыми крохотными зубами и чёрным языком. Он запел. Так ясно и громко, словно звук исходил не из его рта, а прямиком из его необычайно огромной души. Его пение затушило свечу, но она всё ещё видела его лицо перед собой, его блестящие белки глаз и зубы. Он пел её музыку так, как не смог бы спеть её никто другой. Он был прекраснее любого земного существа, и она содрогалась всем телом от этой красоты. Сознание её было полностью пусто, а покрытое мурашками тело было будто объято тёплой волной света, пульсирующей подобно приливам и отливам. Он не переставал петь, даже когда дверь чулана не выдержала и с треском слетела с петель, даже когда позади Софи затопали тяжёлые шаги отвратительно шумящего Бафити, нарушающего эту совершенную арию.
Он вытянул за ней вслед руку, когда мать схватила Софи и с нечеловеческий силой оттащила прочь, извергая проклятия. Он жутко вскричал, когда она вонзила каблук своих домашних туфель в его продолговатую кисть. Она истерично вопила, что он монстр, что Софи больше не выйдет из своей комнаты за этот поступок. Но на этот раз Софи не унималась, чувствуя впервые за свою небольшую жизнь чистую злобу на человека, что дала ей жизнь.
– Отпусти меня сейчас же! – Она вырывалась из рук матери, мельком поглядывая на щель у двери и умоляя духа не протягивать больше оттуда рук – старик уже стоял у двери с лопатой в руках, готовый отнять всё, что вылезет из чердака наружу. – Не трогай меня! Да почему же ты такая?!
Софи, оцарапав матери лицо, вырвалась и пружинисто вскочила на ноги, вся побелевшая от объявшего её гнева.
– Не смей называть его чудовищем! Это вы чудовища, раз держите его здесь взаперти! Почему вы так поступаете с ним? Что он вам сделал? Он же просто случайно оказался здесь!…
Мать поднялась неуклюже с пола, держать за оцарапанную щеку, но её взгляд исподлобья не предвещал ничего хорошего. Она замахнулась и со всей силы наградила Софи пощёчиной. Оцепенение охватило её едва устоявшую на ногах дочь, со слезящимися от боли глазами и вырывающимися судорожными вздохами из груди. Никогда прежде мать не поднимала на Софи руку. Никогда.
– Да что ты знаешь, дрянная девчонка? – Шипела она, словно была одержима самим дьяволом. – Ты возомнила себя самой умной? Возомнила, что можешь меня ослушаться? Что, твоё тупое любопытство удовлетворено? Так знай – он здесь не случайно. Он твой брат, Софи. Он выродок, которому среди нормальных людей нет места. И если бы не доброе сердце вашего отца, я давно бы покончила с этим позором. И я сделаю это к его возвращению, так и знай. Я так и поступлю, я покончу с этим. И всё это благодаря твоей любознательности, Софи. Похвали себя!
Всё тело Софи затрясло в безудержном желании разрыдаться, но слёзы были настолько крупными, что вырывались наружу как град. В комнату её отвёл, по приказу матери, Бафити. Её закрыли здесь на ключ и оставили, по всей видимости, до того времени, пока не приедет отец. Но тогда уже будет слишком поздно.
К утру она разорвала несколько своих платьев и постельное бельё, работая как можно более тихо, на длинные полоски, связав из них верёвку, и уже готова была, переодетая в более удобную одежду, выбираться через окно. Но в последний момент она выхватила из выдвижного отделения стола свой блокнот и заложила за пояс бриджей ближе к пояснице. Она уже была готова к предстоящему, собрав небольшой ранец полезных вещей и закинув его за спину. В такое время мать, как и большинство слуг, ещё спали – солнце даже не показалось на горизонте, стояли сумерки, а лужайку перед домом скрывал туман. Конечно же, она никогда не лазила по верёвкам и жутко боялась из-за этого свалиться на землю. Но нужно было торопиться. План был слишком уж сложным и чересчур рискованным.
Остриженные волосы лежали на полу у зеркала – ничего больше не мешалось и не закрывало взор. От прохладного лёгкого ветерка покалывало скулу, на которой расцвёл синяк. Руки время от времени соскальзывали, когда под ними были обрывки из платьев, а ногами в сапогах было сложно отыскать узлы на импровизированной верёвке. Благо, со второго этажа лезть было не так сложно. Едва оказавшись на земле, Софи облегчённо выдохнула, пригибаясь и оглядываясь, как лазутчик. С этой стороны дома почти не было окон.
В конце сада виднелся высокий сарай из почерневших от времени досок, к нему и поспешила Софи, стараясь издавать как можно меньше шума. Обыкновенно, он не был заперт, так как воровать там было особо нечего, да и самим воровством в квартале состоятельных и благопристойных людей заниматься было некому. В этой постройке хранились все рабочие инструменты. И лестница.
План Софи был достаточно прост: подняться на выдвижной лестнице на крышу второго этажа, с той стороны дома, где она покато выходила на третий, а там, у окна чердака, с помощью гвоздодёра избавиться от досок и помочь несчастному узнику выбраться из его темницы. И бежать. Так далеко и быстро, как только хватит сил. Она знала, что за её домом начинались фермы, что там можно было укрыться на полях и питаться овощами. Она даже прихватила взятую когда-то из кухни кулинарную книгу с собой и рассчитывала отыскать в сарае старые закоптелые кастрюли. Это было куда лучше, чем жить той жизнью, которая её ожидала в доме, в котором жила её озверевшая мать. Софи жалела об одном – что не могла взять с собой гитару.
На её счастье, сарай действительно не был заперт. Она вошла в него и сразу же принялась разыскивать в полутьме необходимые ей вещи, едва глаза привыкли к темноте. Лестница нашлась довольно быстро – благо, она была не маленькой.
Софи знала об её существовании, так как часто видела, как использовали её в хозяйстве слуги, снимая урожаи с яблонь или срезая особо мешавшуюся ветку с раскинувшейся вплотную с домом ивы. Она, как не солгала ей память, была достаточно высока, чтобы достать до крыши в нужном месте. Хоть и оказалась очень тяжела и заставлена всяческим хламом. А вот гвоздодёр заставил Софи переживать. На его обнаружение ушло слишком много времени, отчего ей стало довольно жутко.
Она всё боялась, что кто-нибудь из слуг встанет пораньше и выйдет в сад. Увидит лестницу, которую она вытащила из сарая, а может быть сразу свисающую из её распахнутого окна верёвку. И всё. На этом всё и закончится. Она уже представляла себе, как мать потащит её в комнату за остриженные против её воли волосы и прикажет садовнику по пути заколотить её окно, использовав подготовленную лестницу для этого… Как она разозлится, увидев разорванные платья, а ещё больше вспылит от испорченных волос, за которыми она следила почти с самого рождения дочери. Но вскоре удача всё же улыбнулась ей и Софи победоносно выудила из горы ржавых пил не менее проржавевший гвоздодёр, увесистый настолько, что если им ударить, то легко можно бы было сломать кость, а то и проломить череп.
