— Михаил. Она плюнула в меня…

— Сядь. — Человек, который вошел Михаил? — Это тот, из клуба. Человек с татуировкой орла, тот, кто похитил меня. Страх на мгновение сменяется гневом, когда я дергаюсь вперед, снова сопротивляясь, когда я смотрю на него.

— Ты, блядь, похитил меня! Ты знаешь, кто я?

Я никогда в своей жизни не рассматривала возможность использования этой строки. Я даже не знаю, значит ли это что-нибудь еще. Но в эти, самые ужасные моменты моей жизни, все, о чем я могу думать, это о том, что, если есть хоть малейшая возможность, что обращение к имени моего отца может спасти меня, я должна попытаться. Но Михаил только улыбается. На его лице появляется покровительственная усмешка, как будто он смотрит на кого-то очень глупого.

— Конечно, я знаю, кто ты, София Ферретти. Вот почему ты здесь.

Я ошеломленно смотрю на него.

— Я…

Вся надежда, которую я на мгновение почувствовала, покидает меня, оставляя ощущение слабости и опустошенности. Это было все, что у меня было, моя единственная карта для игры.

— Дело в деньгах? — Я снова пробую эту тактику. — Потому что, если это так, ты можешь их забрать. Я даже не хочу их.

— Мы знаем. — Михаил подходит ближе к кровати, глядя на меня сверху вниз. Я никогда в жизни не чувствовала себя такой беспомощной и уязвимой.

— Дело не в деньгах, София.

— Тогда что?

— Ты приманка, — просто говорит он. — Ты всегда была такой. Просто было неподходящее время выставлять тебя напоказ перед человеком, который, мы знаем, придет за тобой. Но теперь у нас есть то, что нам нужно.

— Ты ошибаешься, — говорю я так храбро, как только могу. — Никто за мной не придет.

Эти слова оставляют пустую боль в моей груди. Но, насколько я знаю, это правда. У меня никого не осталось. Ана, мой единственный настоящий друг, и она понятия не имеет, где я. Ана. От одной мысли о ней у меня на глаза наворачиваются слезы. Она сейчас ужасно волнуется, наверное, винит себя за то, что вообще повела нас в этот ужасный клуб…

— О, я могу заверить тебя, кое-кто придет. — Михаил проверяет свои часы, сверкающие золотые часы на его запястье, которые выглядят дорогими. — И он должен быть здесь с минуты на минуту.

Я слышу потрескивание, и Михаил подносит палец к уху, как будто с ним кто-то разговаривает.

— Да. Я слышу тебя. — Он кивает мужчине с другой стороны кровати. — Будь готов. Остальные снаружи. Они поднимаются.

— Кто там блядь поднимется? — Рычу я. Требую я. — Что, черт возьми, происходит?

Михаил разворачивается, сильно ударяя меня по одной щеке.

— Я думаю, что Антон должен был научить тебя лучшим манерам, — шипит он. — Для девушки с таким хорошим воспитанием у тебя грязный рот. Я думал, что твой отец научил тебя лучше. — Он холодно улыбается, поднимаясь на ноги. — Не волнуйтесь, я уверен, что человек, который тебя купит, будет слишком занят, чтобы говорить такие вещи.

Затем он наклоняется, развязывая путы, которыми я привязана к кровати, хотя мои запястья все еще связаны чем-то похожим на пластик, на застежку-молнию. Я начинаю сопротивляться в тот момент, когда он начинает поднимать меня с кровати, и он снова дает мне пощечину, сильную.

— Я не хочу оставлять следы, — говорит Михаил низким и угрожающим голосом. — Виктор будет расстроен, если под угрозой окажется твоя цена. Но ты должна успокоится

Я не буду. Полностью игнорируя его, я извиваюсь в его хватке, пока он не хватает меня за волосы и дергает мою голову назад так сильно, что у меня на глазах выступают слезы. Его взгляд скользит вниз, останавливаясь на крестике у меня на шее.

— Что это? — Свободной рукой он касается ожерелья, и я почти рычу на него, извиваясь, несмотря на его хватку за мои волосы, и отчаянно пытаюсь укусить его. Михаил ухмыляется.

— Я должен забрать это у тебя, я думаю. Шлюха не должна иметь такие красивые вещи.

Я мгновенно прекращаю сопротивляться. Я ненавижу себя за это, потому что знаю, что это именно то, чего он хочет. Но я не вынесу, если отнимут ожерелье моей матери. Даже если это означает подчинение этому ужасному человеку, на данный момент.

— Нет, пожалуйста, — шепчу я, ненавидя хныканье в своем голосе. — Пожалуйста, не забирай это.

— Если я оставлю это, ты будешь хорошей девочкой? — Покровительственный тон возвращается, и Михаил ухмыляется мне сверху вниз. Он играет на мне, как на хорошо настроенном инструменте, и он это знает.

— Да, — шепчу я, слезы текут из моих глаз.

— Хорошо. — Затем он тащит меня через комнату к шкафу. — Ты останешься здесь, пока мы не закончим. Меньше шансов, что тебя настигнет шальная пуля. Не двигайся, — предупреждает он, глядя вниз на мое ошеломленное и испуганное лицо. — Не пытайся сбежать. Ты покойница, если сделаешь это.

И с этими словами он закрывает дверь, оставляя меня в темноте.

* * *

В первые несколько секунд, которые я провожу в шкафу, я подумываю о том, чтобы проигнорировать приказ Михаила и попытаться сбежать в любом случае. Мои руки связаны, и я слышу, что в комнате все еще есть люди, будь то Михаил, или Антон, или другие, я не знаю, но всегда есть вероятность, что я смогу проскользнуть мимо них. Я пока не готова сдаваться.

Но потом я слышу первый выстрел за пределами комнаты, и мое тело превращается в лед. Раньше я думала, что мне страшно. Это ничто по сравнению с тем, что я чувствую сейчас. Я живу в Нью-Йорке, я определенно слышала стрельбу раньше, но никогда так близко, и чтобы это было так лично. Что бы ни происходило за пределами этого чулана, это касается меня. И я этого не понимаю.

Михаил сказал, что кто-то придет за мной. Но я не знаю, кто. После похорон моего отца я редко видела мужчин в дорогих костюмах. Время от времени кто-нибудь приходил в нашу квартиру. Но с годами визиты становились все реже, а промежутки между ними увеличивались. Последний раз я видела одного из них в больнице, как раз перед смертью моей матери. Я предположила, что это был кто-то, кто оплачивал счета, но я была слишком измучена и убита горем, чтобы задавать вопросы или беспокоиться.

Мне всегда было интересно, имеют ли деньги к ним какое-то отношение. Это имеет наибольший смысл, но я не знаю, почему по прошествии стольких лет им все еще не все равно. Во что бы ни был вовлечен мой отец, пока был жив, это больше не имеет ко мне никакого отношения. За исключением того, что, по-видимому, это так и есть.

Раздается еще один выстрел, и еще, и звуки криков и ругани на русском и итальянском. Звук родного языка моего отца заставляет меня поднять голову, даже когда я сворачиваюсь в тугой комочек в углу маленького шкафа, в ужасе от шальной пули, пробивающей дверь. Выстрелы теперь раздаются быстрее, и я чувствую, как комната сотрясается, когда тело сильно ударяется о стену, и слишком близко к моему укрытию для комфорта. Кто бы ни приехал, они итальянцы. А это значит, что они, должно быть, знали моего отца.

Я прижимаюсь лицом к ковру, слезы страха и замешательства текут по моему лицу. Я не хочу умирать здесь, вот так, в отчаянии думаю я. Я также не хочу, чтобы меня продавали в какую бы то ни было схему торговли людьми, которой руководит Братва. Но больше всего на свете я просто хочу жить. Этот простой факт никогда не поражал меня так отчетливо, как сейчас, когда я вдыхаю аромат гостиничного ковра, когда звуки выстрелов эхом отдаются прямо за дверью.

Кажется, это длится вечно. Я потеряла всякий счет времени, когда в комнате внезапно воцаряется тишина, и я чувствую, как мой желудок скручивается узлом, когда я задерживаю дыхание, ожидая новых кадров. Но они не приходят. Секунду спустя дверь в чулан открывается, и внутрь проникает свет. Я приподнимаюсь на связанных руках, моргая, когда смотрю вверх. Там стоит мужчина, темноволосый, а не блондин, его белая рубашка забрызгана кровью, а в руке пистолет.

Боже мой, он чертовски великолепен, это последняя нелепая мысль, которая проносится у меня в голове, пока я шатаюсь, опасно наклоняясь в одну сторону. И затем, когда мой спаситель мрачно смотрит на меня сверху вниз, я теряю сознание от страха.