«Ошибка в уравнении, если на нее посмотреть в профиль, вполне может оказаться новым законом мироздания» – Альберт Энштейн

– Я что похож на идиота? – Иван посмотрел на заливающегося хохотом Николая и обиженно засопел – Я не хочу и не буду больше чинить эту чертову куклу! И вообще, жестяной ящик, в котором мы с тобой кувыркаемся уже третий месяц давно пора сбросить с орбиты! Пусть бы он сгорел ко всем чертям! – Иван выбрался из паутины проводов, и легко оттолкнувшись от пола, поднялся к потолку.

– Колька, я сказал все! Я устал! Эти электронные мозги кроме игры в шахматы ни на что не годятся, и вообще, я хочу, есть и спать. А ты – он развернулся и со злобой посмотрел на приборные панели, которые были «лицом» центрального компьютера станции – Ты не просто идиот, ты идиот в квадрате… -

Он тяжело вздохнул и пробормотал в полголоса – Второй такой вахты я не переживу – Поплыл по коридору, шевеля невесомыми ногами. В животе урчало.

Он чинил, Бима уже в шестой раз и на последний – шестой потратил почти восемь часов своего драгоценного времени.

Станцию Р50, на которой они несли дежурство, давно пора было списывать в утиль, но благодаря героическим усилиям экипажа она еще как, то справлялась со своими обязанностями.

Старенькие еще девяностых годов телескопы разглядывали подслеповатыми линзами циклоны и антициклоны, передавали то, что увидели Биму, и он кое-как из этого варил для метеорологов цифровой суп, которым они давились, но все же – ели.

Однако, то, что случилось неделю назад вывело Ивана из себя.

Переход на новую орбиту Бим посчитал неправильно и теперь до них не могли добраться обычные транспортные корабли. По крайней мере, старт транспортника и подлет обходился чрезмерно дорого, и Земля угрюмо отмалчивалась, когда экипаж просил помощи, и предлагала им пока обходиться своими силами.

Станция, на которую распределили Ивана и Николая, была старейшей в космофлоте не только по слухам, но и по журналам налета часов.

Ее вывели на орбиту несколько десятков лет назад, и единственное на что хватило времени и желания у родной державы – это некоторое время назад заменить двигатели и потратиться на более новый компьютер.

Компьютер был весьма странным приобретением.

Кафедра электротехники МГУ разработала его довольно давно, но оставила разработку как неперспективную.

Тем не менее, агентство космических сообщений посчитало возможным приспособить его для управления этой грудой ржавого железа и постаралось на славу.

Компьютер справлялся со своими обязанностями. Как он с ними справлялся – это уже вопрос другой.

Каждая смена ремонтировала Бима не менее трех раз, добавляла в каждый «подход к снаряду» что-то свое, и, в конце концов, что из этого получилось – было известно только Богу.

Но Бим работал. Со скрипом, но работал.

Иван был вне себя от злости на Бима за то, что тот вывел «каракатицу» на орбиту, с которой станцию увести будет совсем не просто, и, соответственно, их вахта растягивалась на неопределенный срок.

Иван давно просился на Землю, но работал на станции уже второй месяц.

В центре управления полетами посчитали нецелесообразным менять бортинженера, который знает станцию настолько, что другой, возможно, и не сможет ее починить после очередного казуса.

Так или иначе, Иван злился не только на Бима, но и на себя и на Землю с ее погребенной под бумагами, проверками и согласованиями, бюрократической системой.

Злился и на Николая, который никак не собирался разделять его злость, гнев и уныние и только улыбался на его Ивана претензии по тому или иному поводу.

Иван закончил «Московский государственный университет» четыре года назад.

Его тяга к космосу, наконец-то была удовлетворена, и после нескольких месяцев тренировок и полугода сидения в дублерах он был выпущен в космос.

На самом деле его сетования по поводу того, что ему надоела работа, не имели на то особых оснований. Он был бесконечно рад тому, что ему часто приходится чинить Бима, копаться в путанице проводов, ощущать себя нужным этой станции, обжитому космосу, казаться себе великим и могучим.

Не смотря на огромное, просто, невероятное количество претензий ко всем и вся, ему нравилась работа, и он хотел на Землю, наверное, больше из-за того, что его туда не пускали.

На самом деле Иван был весьма оптимистичен, и его беспокойство и бурные эмоции были скорее отражением его деятельного и неугомонного характера, чем чрезмерно мрачной жизненной позицией.

Но, как бы там, ни было, он летел сейчас по коридору связки рубки управления и жилого отсека, ловко хватаясь за скобы, подтягивал невесомое тело и двигался навстречу своим любимым котлетам из свинины и горячему чаю.

В рубке остался Николай, его партнер и, разумеется, большой друг, поскольку видеться каждый день по несколько десятков часов в течение двух с половиной месяцев людям, которые неприятны друг-друг, наверное, невозможно.

Николай был повыше ростом, хотя в невесомости рост совершенно не воспринимался как фактор превосходства.

Он был пшенично рус, даже ресницы имели светлый оттенок.

Глаза, разумеется, как у всех людей его типа голубые и кожа совершенно неприспособленная к солнцу.

Стоило ему вылезти на пляж, как он обгорал до безобразия, и кожа слезала с него лоскутами. Бутылкам с кефиром, которые приходилось выливать на спину, не было конца.

Николай тоже был веселым парнем, но гораздо более спокойным и здравомыслящим.

Он был старше Ивана на три года и успел сделать за это время довольно много.

Защитить кандидатскую диссертацию по навигации, разругаться со своим начальником и удрать на эту разваливающуюся станцию подальше от греха.

Конфликт с руководителем такого уровня грозил ему большими неприятностями, и он был вполне рад тому, что успел убраться от удара, каким ни будь циркуляром, «прямой наводкой» в лоб.

Они представляли собой превосходную команду, отлично сработанный экипаж, который мог справиться с очень большими задачами, и, наверное, поэтому Земля так не хотела их менять.

# # #

Николай висел между полом и потолком рубки и задумчиво смотрел на потухшие огоньки камер, которые служили Биму глазами.

Повисев так минут пятнадцать, он взмахнул несколько раз рукой, дотянулся до скобы и присел в кресло перед пультом управления.

Кресло, разумеется, было лишь условностью. В невесомости нечего было поддерживать, а при разгоне и торможении экипаж должен быть в противоперегрузочных креслах, гораздо более сложных по устройству и внушительнее по виду.

Он «присел» в кресло. Липучки на брюках его комбинезона мягко и прочно приклеили его, скажем так, пикантную часть тела к креслу и руки освободились для манипуляций с пультом.

Пальцы быстро забарабанили по клавишам компьютера, на экранчике замелькали цифры. Внутри Бима, что-то зажужжало, прокашлялось и скрипучий почти простуженный голос очень похожий на голос недовольного, которого разбудили в полчетвертого утра, проскрипел

– Готов к работе – Николай удовлетворенно хмыкнул, пробежался еще раз по ряду кнопок и откинулся на спинку кресла.

– Привет – Николай произнес это приветствие так, как он это делал тысячи раз, встречаясь с людьми. Его неуемное желание очеловечить Бима, в общем, и привело к тому, что компьютер неверно рассчитал переход. Введенная программа содержала ошибки, которые по всей вероятности, дурно повлияли на аналитические возможности компьютера. Тем не менее, Николай продолжал свои попытки и все больше склонялся к мнению ученых о том, что интеллект вообще не формализуем.

– Привет – ответил Бим, развернул камеры на своего гостя, моргнул красными огоньками, которые говорили о том, что он внимательно следит тем, кто сидит в кресле командира корабля.

– Рухлядь, старый оловянный чайник, я учу тебя думать уже второй месяц и, похоже, что не научу тебя даже поддерживать нормальную человеческую беседу.