Приободрившись, Кудеяр проехал к ближайшей избе. Крупный облезлый пёс выскочил из темноты и зарычал с угрозой, но, потянув носом воздух, дружелюбно завилял хвостом, лёг на пузо и подполз к Тишенкову. Тот оттолкнул собаку ногой и, не обращая внимания на её обиженный скулёж, прошёл в дом. В первой половине пятистенка густо висел чад курно́й печи, а запах свежего хлеба мешался с кислой вонью пота. Слева от двери, на больших нарах у очага вповалку лежали несколько мужчин, справа из-за холщовой завесы глухо доносился женский разговор и детский плач. Молча, ни с кем не здороваясь, Кудеяр прошёл в другую половину. Она была больше первой, но стоящий в центре огромный дубовый пень превратил её в маленькую тесную каморку. По краю необычного стола кольцом растянулись блюда с остатками еды, кружки и кувшины, а по центру в неровном дрожащем свете лучины лежали двухцветные кости для зерни. Сладко пахло вином и табачным дымом.

– О-о-о! Кара инде40, кого к нам добрым ветром нанесло. – Свист с добродушной улыбкой раскинул руки, словно ждал, что гость кинется к нему в объятия. Главарь заповедников сидел напротив двери по другую сторону пня, а перед ним лежал взведённый арбалет, и стальной наконечник болта зловеще мерцал в кровавом отблеске лучины. Свист разрядил оружие и бросил короткий взгляд за спину Кудеяра. – Тыныч. Спокойно, свои.

Кудеяр обернулся. За его левым плечом у стены стоял Викай. Не глядя на Тишенкова, он на мордовском проворчал что-то злое и вернулся к столу, на ходу пряча маленький нож с широким кривым лезвием. Сидевший рядом со Свистом Вадим Печора тоже бросил на перемазанное жиром блюдо кинжал.

– Проходи, Кудеяр Георгиевич, гостем будешь. – пригласил Свист. – Сыграть не желаешь?

– Благодарствую. – Кудеяр присел на низкую чушку, что служила стулом, и жестом остановил Никифора, который собирался налить ему вина. – На серьёзный разговор приехал.

– Уф син. Нешто и правда, деньги привёз?

Тишенков нервно расстегнул верхний крючок кафтана, ослабил ворот. Немного подумав, взял стоявшую рядом кружку Печоры и залпом осушил её. Откашлявшись, наконец заговорил:

– Я нынче дворянином стал.

– О-о… Так ты поздравиться приехал? – иронично спросил Свист, но глаза его сузились, и в них на мгновенье мелькнула тревога.

– И не просто дворянин. – продолжил Кудеяр тем же тоном, будто не слышал насмешки над собой. – Десятник.

– И что же?

– А то, что, ежели захочу, я этот поганый хуторишко в порошок вот так сотру. – Кудеяр щёлкнул пальцами. – За мной отныне даже не князь белёвский стоит, а всё государево войско.

– Ну, что ты отныне важный человек, я понял. – Свист наконец перестал улыбаться и заговорил серьёзно. – Тока к чему ты клонишь?

– А ты прошлый разговор вспомни. Как барыш делили. Как ни крути, а придётся тебе, Свист, коней мне в долг доверить.

Свист опять криво усмехнулся, но былой весёлости в этой гримасе уже не было.

– Да ведь я и тогда не против был. Забыл нешто?

– По-о-омню… – зло протянул Тишенков. – Токмо доли ты тогда раздал не по совести. А уж нынче я раздавать буду. И пополам, как прежде предлагал, не жди. Отныне шесть десятин мне, четыре вам.

– Ха! Это с чего же так, Кудеярушка?

– А с того. Упрямиться станешь – я ваше дело так придушу, света божьего не увидишь. Брод, где ты через Оку ходишь, я знаю. А как десятник отныне буду сторожи водить в порубежье. Так что, ежели надобно станет, путь на перелаз тебе закрою.

– А хватит десятка-то? – усмехнулся Свист. – Степь, она ведь большая. Думаешь, споймаешь ветер в поле?

– Десятка не хватит, это уж само собой. – откровенно признался Тишенков. – Да токмо, ежели по-моему не выйдет, я про брод всё царёвым мытным людям выдам. А тогда уж не десяток вас стеречь станет. И не пройдёшь ты боле с конями за Оку. Не пройдёшь.

– Айтик. Ну, положим. Но какой тебе прок с того будет?

– А коли не мне, так и не тебе тоже. Вот каков прок. – злобно выпалил Кудеяр. – Так что выбирай, Свистушка. Либо, как я скажу, будет, либо всего лишу, без остатка.

Свист почесал затылок, поочерёдно посмотрел на всех подельников и с усмешкой мотнул головой:

– А може, коли так, нам тебя прям щас зарезать? И никаких бед после…

Тут же Викай, не поменявшись в лице, достал нож. Взяв рукоять обратным хватом, он упёр стальное острие в поверхность стола и посмотрел на Кудеяра холодным взглядом сторожевого пса, которого от смертельного броска отделяет лишь короткая команда хозяина.

– Зарезать, конечно, можно. – ответил Кудеяр, опасаясь, как бы дрожащий голос не выдал его страха. – Токмо коней куды девать будешь? Гляжу, все на месте. Что, не идёт без Кудеяра дело?

Свист нервно рассмеялся и коротким жестом остановил Викая. С самого начала разговора он прекрасно понимал, что в затеянной игре у Кудеяра есть только один козырь, но зато такой, который разом бил все остальные карты. Дружба с ногайцами, тайные степные тропки и даже перелаз через Оку – всё это теряет смысл, если заповедный товар, привезённый с таким трудом и риском, некому сбыть. А Кудеяр знал купцов из Перемышля, и, главное, в его руках княжеские клейма, без которых кони оставались заповедным товаром и стоили вдвое дешевле. А значит, Свист не мог обойтись без Тишенкова. Во всяком случае пока. А дальше, кто знает, может, уже завтра так сойдутся звёзды, что Кудеяр станет пятым колесом в телеге, и тогда Свист без угрызений совести отдаст его Викаю. А тот с радостью загонит Тишенкову нож под рёбра. Но пока придётся с ним считаться. В конце концов, даже при доле в четыре десятины барыш ватаги всё равно на круг выходил больше, чем в те времена, когда они имели дело с князем. Так что Свист ничего не терял. А затеяв ссору с Кудеяром, мог потерять всё.

– Ярау. Бес с тобой. Согласен.

Свист с улыбкой отодвинул лежащие перед ним кости зерни в общую кучу и смешал их все. Кудеяр рукавом кафтана отёр со лба холодный пот. Теперь уже притворяться было ни к чему. Он сделал рискованную ставку и сорвал на ней огромный куш. Вот что значит в этом мире власть, пусть даже столь небольшая, как власть поместного десятника. Благодаря ей он снова оказался на вершине мира.

Как кормленщик Андрей Петрович мог бы жить в Белёве – имел полное право. Горенский, став управителем ратных дел, обустроился в бывшем трапезном покое, а казённые приказы разместил в домах бывших послужильцев. Бобриков же сохранил за собой всю жилую часть терема и даже людскую пристройку. Однако, из слуг при нём остались только Филин и Захар Лукич, а вся белёвская челядь перешла в холопы государя. Поддерживать порядок в огромных хоромах оказалось некому, и очень быстро жить в пустых холодных комнатах стало невозможно. А в детинце на князя, что так и не стал здесь настоящим господином, и даже волостелил вполовину, все смотрели либо с неприязнью, либо открыто насмехаясь. Так что, как бы ни хотел Андрей Петрович остаться, а в первые дни ноября ему пришлось вернуться в Бобрик, который три месяца назад он покидал навсегда.

У развилки, где от большой дороги к слободе отходила стёжка к Ленивому броду, князь придержал коня и долго стоял у невидимой границы двух таких разных миров. В одном он был богатым и важным, так что временами даже сам себе казался всемогущ. В другом – обитал в бедном захолустье на рубеже Дикого поля и считал каждый медный грош. Позже, уже в тереме, где пахло мышами и сыростью, первым делом Андрей Петрович распорядился налить ему пива и весь вечер провел с кружкой в руках, слёзно рассуждая вслух о неправдах жизни и безжалостной судьбе. И весь следующий день князь прогонял любого, кто приходил к нему поговорить о деле, и впустил в покои только Филина, который принес новый кувшин хмельного зелья.

Из терема князь не выходил, ибо на Бобрик смотреть не мог: на тесный криво застроенный пятачок детинца; на скособоченную церковь с худым просевшим куполом из чёрной от времени дранки; на убогий грязный городишко, что вместе с посадом и слободой был вдвое меньше белёвского завырья. Прежде, с малых лет до отрочества, он просто не любил Бобрик, но вернувшись в него, возненавидел всей душой. И с каждым глотком вина, пива или браги ненависть в юной душе становилась только сильнее.