– Понял, вижу. Понял. А что муторно глядится всё, так-то с непривычки. – Воротынский ласково похлопал юношу по колену. – Погоди, обвыкнешься, всё на места встанет. Главное, пока уразумей: нельзя великому князю Белёв отдать. Думаешь, на что он ему сдался? Для его владений такой прирост – тьфу. И не заметит даже. Да вот нужен ему хоть малый пятачок земли в порубежье нашем, дабы твёрдо на нём встать да с него в Дико поле прыгнуть. А тут Белёв и подвернулся. И коль скоро прыжок этот нам большой кровью отрыгнётся, нужно костьми лечь, а в Белёв царя не пустить. И ты в деле сём на переднем крае оказался.

– Так нешто я один могу чего? – упавшим голосом спросил Бобриков, бессильно разводя руками.

– Можешь, Андрей Петрович, можешь. Один, конечно, в поле не воин. Но коль скоро беда общая, так и мы за тебя горой встанем. А в таком разе и муха – богатырь. Для того и прибыл нынче таким спехом. Дабы ты глупостей всяких не успел натворить. Ибо теперь судьбы всех верховских князей от тебя зависят. Воля наша и достаток – в твоих руках, Андрей Петрович.

– А чего ж делать-то, коли так?

– Подскажу, не бойся. А где надобно – делом пособлю. Говорю же, не оставим. – Воротынский звонко хлопнул в ладоши, потёр их одну о другую и громко крикнул. – Козлов! Ванька!

Тут же, словно стоял за дверями и только ждал команды, в горницу вошёл слуга, что приносил стулья. Весь он был ладный, собранный: кафтан без единой морщинки сидел как влитой. В пять широких шагов Козлов пересёк большую комнату и замер перед господином в ожидающей позе, при этом широкое скуластое лицо его с маленькой острой бородкой оставалось бесстрастным.

– Перво-наперво всех белёвских послужильцев забрать надобно. – продолжил Воротынский, знаком приказав слуге ждать. – Инше они в государеву службу попадут, а три десятка добрых воев царю отдавать не дело. Самим сгодятся, чаю. Так что пущай твой тиун, Андрей Петрович, всех послужильцев кабальные расписки поднимет да сочтёт, сколь серебра надобно. Всё сполна государевой казне выплатишь, а людей себе заберёшь.

– Ого. Это ж каки деньжищи, Михаил Иванович… – вздохнул Бобриков, вспоминая недавний случай с Тишенковым. – По каждой расписке три рубля, небось. Это ж на круг выходит почти сотня. Где столь взять?

Воротынский тихо беззлобно рассмеялся, как смеётся умудрённый опытом отец над безобидной шалостью ребёнка.

– Эх, Андрей Петрович. Эти сто рублей – капля в море. Ибо дальше предстоит нам белёвскую землю тебе в кормление выбить.

Удивлённый возглас застрял у Бобрикова в горле, и он закашлялся, мотая головой.

– Да-да, не удивляйся. Ради того и прибыл. Нынче Горенский этот, царский пёс, кормленщиком здешним должен стать. Но коли так, нам вовсе туго будет. Потому и надобно вместо него тебя волостелем31 сделать.

– Так разве царь отдаст?

– Просто так, по доброй воле не отдаст. Это уж само собой. – согласился Михаил Иванович. – Стало быть, так надобно сделать, чтоб не мог Иван Васильевич отказать тебе.

– Это как же так?

На этот раз Воротынский долго не отвечал. Задумчиво глядя на юного князя, он теребил кончик бороды и покусывал нижнюю губу.

– Слушай, князь, внимательно. Представь, скажем, среди книг тутошних сыщется вдруг расписка. С печатью княжеской и скрепой его. Всё чин чином. А по ней, по расписке этой, покойный Иван Иванович перед князем Бобриковым, тобой то бишь, должник выходит. Что тогда?

– Что тогда?

– Коли Белёв великому князю переходит, то и долг он наследует. Выходит, великий князь Бобрикову должен отныне. А долг немаленький будет. Таков, что и прежде, в добрые времена, для московской казны неподъёмно было. А уж нынче и подавно. Ну, тысяч восемь, скажем. С войной этой у Москвы без того расходов тьма тьмущая. А тут – восемь тысяч. Ежели нынче такие деньги из казны достать, как после войско снаряжать станешь? А поход уже на носу. Вот и не будет иного пути, как за тот долг в кормление Белёв отдать. Понимаешь?

Андрей Петрович нахмурился, лоб изрезали морщины, растерянный взгляд перебегал с Воротынского на Козлова и обратно.

– Так, а… Где ж такой расписке взяться? Тиун мой уж все бумаги не по разу перебрал. Коли была такая расписка, уж сыскалась бы давно.

Воротынский повёл бровью и громко хрустнул пальцами.

– Ну, коли не сыскалась, так напишем. Печать белёвского князя нынче у тебя. А средь моих слуг есть таков человек – любую подпись сделает, не отличишь после. В самой грамоте, конечно, не про восемь тысяч сказано будет. Ибо никто не поверит, что таки деньжищи у тебя водились. А, скажем так, рублей двадцать. Но возник сей долг лет пятнадцать назад. Когда Иван Иванович опекуном твоим стал и отдавать, само собой, не собирался. А лихва-то шла. По обычному закону на половину в год долг прирастает. То бишь в следующем году уже тридцать рублей было, ещё через год – сорок пять, ну и далее. Вот так за пятнадцать лет восемь тысяч и набежало. Почему в такое не поверить? Коли расписка есть? А для надёжности верность сей расписки ещё пять свидетелей подтвердят. Как законом положено. Де, сами при том были, сами видели. Как же опровергнуть?

Воротынский замолчал, возбуждённо барабаня пальцами себе по колену.

– А ежели… – нерешительно начал Бобриков. – А ежели откажется Иван Васильевич расписку и клятвы признавать? Тогда как?

– Не откажется. – уверенно отрезал Воротынский. – Потому как это для прочих верховских князей законный повод будет от своих присяг отказаться. Мол, вот, глядите, люди добрые, как московский князь верных слуг своих забижает. А раз так, и мы от принесённых клятв свободны. Представляешь, чем сие для Москвы обернуться может? Вот и выходит, что проще будет Белёв в кормление отдать. И отдаст, не сомневайся. Тут уж я кое-кому слово нужное шепну, в кормленном приказе суну кому надо, ну и там другое всякое. По нашему выйдет, это уж твёрдо. Ну, что скажешь? Решай, Андрей Петрович.

Бобриков молчал, глядя на причудливую тень, что сам отбрасывал на пол. Лицо его то озарялось решимостью и надеждой, то вдруг омрачалось от нахлынувших сомнений.

– Что гложет, Андрей Петрович?

– Да вот… Не обессудь токмо, Михаил Иванович, но никак в толк не возьму. На что я тебе сдался. Ведь ежели можешь так с распиской провернуть, пошто себе в кормление Белёв не хочешь взять?

– Мне Иван Васильевич не отдаст. – усмехнулся Воротынский. – Ибо ведает, что я и так крепко в порубежье верховском стою. А ежели ещё Белёв в моих руках будет, тогда и вовсе. Потому не отдаст, забоится. А ты другое дело. Теперь уж ты не обессудь, коли так. Но кто таков Андрей Петрович Бобриков перед великим князем? Букашка малая. Потому тебе отдаст, ничего не заподозрит. А коли по-нашему выйдет, я всё одно через тебя Белёв держать буду. Ты ж, Андрей Петрович, с этаким делом без помощи не справишься. А, стало быть, ежели Белёв у тебя, считай, я в нём хозяин. Как есть говорю, прямо, без утайки.

– Стало быть, ты для себя Белёв у царя выгрызаешь? Правильно понял?

– Для всех, Андрей Петрович, для всех. – поправил Воротынский, сурово глядя на молодого князя.

– Для себя али для всех, неважно. – Бобриков потупился. Видно было, что эти слова даются ему с трудом, но не сказать их он тоже не может. – Ибо на суде перед царём клятву по ложной расписке мне давать придётся. Ни тебе, Михаил Иванович. И не всем. А мне.

– Ну а как ты хотел? – строго спросил Воротынский. – Не разбив яиц, яичницу не сделаешь. Или говорят ещё, любишь кататься, люби и саночки возить.

– Так-то оно так, Михаил Иванович. Только выходит, что кататься все будут, а саночки мне одному возить. Случись чего, за ложную клятву пред царём кто ответ держать станет?

– Ах вон ты о чём… – протянул Воротынский.

Он откинулся на спинку стула, с интересом глядя на собеседника. И Андрей Петрович тоже нашёл силы посмотреть старому князю в глаза. Бобриков ожидал упрёков и даже готов был выслушать гневную отповедь. Однако, Михаил Иванович ласково улыбнулся: