А ведь ему еще повезло — хоть были сильно, но жалеючи, и вернулся Дуринцев своими ногами в некотором сознании. А вот других тюремные вертухаи просто волокли за ноги и швыряли в камеру. Единственное человеческое сочувствие заключалось в ведре холодной воды на тело перед завершением похода. Да и то не от доброты, так надзиратели определяли — жив еще узник или мертв. Последнее требовалось, как понимал Сергей, для установления количества пайков. А то ведь уголовники, шустрые ребята, хоть и классово свои, быстро приноровятся такать неположенные им нормы продовольствия.
Гм, а, может, и из санитарных норм. Тюрьмы-то переполнены, только пропусти, как эпидемии начнутся. Это тоже местные власти понимали. Ежедневно «тюремный врач» — «фершал», если по-простому, проводил просмотр. Правда, только взглядом, стоя у порога камер, но и так, кашляющих и чихающих немилосердно отфильтровывал, чтобы потом возвращать уже относительно здоровыми.
Так вот, вертухаи обливали «жертву допросов» и после этого, швыряли его в камеру, прямо на других зеков. Шуму при этом поднималось много, но тюремные работники на это не обращали внимания.
Но дважды уже при попаданце Сереге узники после обработке на допросе, на воду не реагировали. Мертвец, стало быть. Тогда вертухаи сначала сами окончательно определяли смертное состояние, потом, закрыв дверь, продолжали манипулировать в коридоре с уже покойником. Приводили к нему «тюремного врача», как понимал Сергей, для официальной процедуры опознания, разворовывали, что можно. А потом волокли уже в тюремный морг. Финита ля комедия!
Обстановка в камере становилась тяжелой, но Сереге только оставалось сжать кулаки. От него, как и от скота перед воротами мясокомбината, ничего уже не зависело. Все равно будут бить, но если станет вести себя смирно, то меньше. Вот и вся разница. Хотя ведь, пусть что-то. Сопротивляющихся вертухаи начинали бить уже в камере, вбивая жертв произвола в комнату со следователями.
Наконец, уже после обеда, пришлась и его очередь. Он раздал все вещи, которые еще могли сказать подозрительному человеку на его попаданское происхождение, Хотя что уж там. И, получив хлестко по спине резиновой палкой вертухаем — просто так, для профилактики, пошел на допрос. Сам еще, а вот обратно сумеет ли? Говорят, они не только руками бьют, но и ногами пинают сильно. Вот если нквдешник даст страшно ногой в сапоге по голове лежащего человека, выживет ли он?
Но в самой допросе его ожидала приятная неожиданность — его не били. То есть пока не били. Следователи сами прямо сказали, а что им скрывать? Вчера в наркомат ушло донесение о наличии среди зеков великого князя Романова. Монстр уже редкий, типа как бронтозавр, которых когда-то в прошлом было много, но в современности они исчезли.
Нет, отпускать его они не собирались. Время шло такое, у узников по 58 статье (были и другие политические, но гораздо реже) было всего лишь два варианта — шлепнут сразу или через некоторое время. Другое дело, вдруг в комиссариате начальство захочет само с ним повозиться, нехорошо будет избитым его отправлять.
Так что у его высочества, как ернически сказал лейтенант госбезопасности Дьяконов, тоже было два пути — или его возьмут непосредственно в наркомат и там забьют, или, мы потом возьмем в коробочку. А потом, если повезет, и он выживет, то будет и показательный расстрел. А то такой обидный анахронизм, — опять же объяснил Дьяконов, — Советская Власть уже двадцать лет существует, а тут вдруг великий князь. Ай-яй-яй! Расстрелять и забыть.
В общем, объяснили попаданцу, что обрушилась на него великое счастье — его будут только допрашивать без никакого физического воздействия. Но только сегодня, а уж завтра точно забьют, что в центральных органах, что здесь.
— Так что радуйся, сука, сегодня, — резюмировал Дьяконов, — а уже завтра радоваться будем мы, а ты только отхаркиваться кровью станешь!
Серега, откровенно говоря, был двусмысленном настроении — то ли ему радоваться, ведь его не будут бить, и даже насмерть. То ли горевать, поскольку бить его тогда будут точно и смертным боем. Криво улыбнулся. А что делать, вероятно, осталось просто жить пока!
— Так, — лейтенант ГБ деловито макнул перо в чернильницу, — сейчас мы просто напишем черновик протокола допроса. Обозначим вопросы, по которым станем бить тебя.
— Можно лучше взять других заключенных, — проворчал подчиненный Дьяконова сержант ГБ Решетов (точно он, больше некого), — их-то бить по-всякому можно, раз специальный приказ пришел.
Ага, — понял попаданец Романов, — 1937 год же! Сверху сначала по партийной линии, а потом по советской пришло распоряжение — бить заключенных посильнее, если они упираются и не признаются в содеянных антисоветских проступках.
Но лейтенант ГБ совсем не слушал Решетова. Он священнодействовал. Ведь бумаги с допроса этой романовской шишки наверняка попадут самому наркому НКВД генеральному комиссару госбезопасности Н.И. Ежову. Как тут не постараться!
— Первое, — стал он диктовать для Сергея и одновременно писать: — признаете ли вы, гражданин заключенный Романов свой статус великого князя.
Дьяконов договорил и хищно посмотрел на допрашиваемого. Деваться тому некуда, вчера он уже признался. А не будет признаваться, у них завтра будет великолепная возможность бить напропалую. Впрочем, по этому пункту зеку бы чистосердечно признаться. А то ведь командиры из центрального аппарата тоже могут засомневаться. И тогда в кровь разобьют еще чего-то морду, на этот раз его!
Он почти облегченно вздохнул, когда зэк Романов недоуменно пожал плечами:
— Говорил же уже, признаю свое великокняжеское положение, хотя и был его лишен его Александром II через своего дела.
— Ну это ладно! — Дьяконову плевать было на все эти юридические тонкости, главное, из великокняжеской семьи, а, значит, и сам великий князь!
— Слышь, Андрюха, по этому пункту мы даже не можем дать ему в морду, — радостно провозгласил он Решетову: — то есть, дадим от души, но юридически ни-ни.
— Просто так дадим, сволочи, — лениво ответил тот, — пусть жалуется потом, куда хочет, плачется, хе-хе!
— Ничего, тут есть еще вопросы, не будем нарушать закон, — воодушевил Дьяконов коллегу, — вон второй пункт — признаете ли свою совместную противоправную деятельность с Л.Д. Троцким в годы Гражданской войны?
— Помилуй бог, гражданин следователь, мне на 1920 год, к окончанию войны, едва стукнуло три года! — прямодушно удивился Сергей.
Но как оказалось, такая логика не оказалось Дьяконову ни странной, ни страшной. Он сильно ударил по столу резиновой палкой, требуя лишь одного:
— Говори, сволочь, признаешь или нет. А то получишь по собственной морде!
Ах, он мог бы и признаться, что в возрасте 1 года помогал саботировать Льву Давидовичу мероприятия Советской власти против адмирала Колчака. Но ведь, и это уже не смешно, дальше будет больше и, в конце концов, я окажусь у расстрельной стены.
Нет, такой фокстрот нам не нужен. Пусть уж лучше бьют, а потом расстреляют, как великого князя, чем подлого троцкиста. Да и то. Это двадцать лет назад вторые убивали первых. Сейчас троцкисты — это лютые, непримиримые враги сталинского режима. А выжившие даже не сами великие князья, а их дети и внуки (буквально считанные единицы), походили на одряхлевшие чудо — юда, которым место лишь в зоопарке.
Поэтому нет, господа — товарищи нквдешники, по указанному вами пути пойти не могу, потому как кончается он опять же расстрелом и или могилой с неизвестными останками, или колумбарием и горсткой пепла.
— Гражданин следователь, от чистого сердца скажу, что претит мне, благородному в десятке поколений дворянину, якшаться с этими пархатыми жидами.
Грубо сказал, как выругался, любой еврей XXI сразу бы бросился на него с кулаками, или, на крайняк, с бранными ругательствами. Зато следователи сразу впечатлились. Дьяконов лишь кровожадно осклабился:
— Во как, Андрюха! Вроде бы классово чуждый, а как-то знакомым потянуло. Эх, если бы не командировка в лубянские подвалы, мы бы так тебя обработали, сегодня же во все признался, гад!
