В то же время Ластумяки и Салми будут продолжать свои атаки на меня. Если уж они зашли так далеко, как с Нико Орлом и, возможно, Хяюриненом, то что или кто защитит от них меня? Разумеется, ничто и никто. Я должен очень быстро придумать более надежный способ, чем обращение к Осмале. И «более надежный способ» не должен привести меня в тюрьму.

Конечно, не вся информация, полученная от Йонаса, оказалась такой уж полезной. Не думаю, что реплика про лошадей имеет значение. Да и какая разница, где Ластумяки и Салми познакомились с Хяюриненом? Через лошадей так через лошадей. Для меня важны события, которые произошли позже. Кроме того, именно на лошадиной ферме я проводил определенные следственные действия (завершившиеся крайне неприятной операцией по самообороне, жуткие картины которой до сих пор стоят у меня перед глазами). И что толку? Как это доказывает вину Ластумяки и Салми? А мне нужны неопровержимые доказательства.

Я сворачиваю с перекрестка на стоянку перед парком приключений и вижу привычное запустение. Рекламная кампания на радио имела, как выражаются на профессиональном жаргоне маркетологи, «короткий хвост». То есть эффект от нее был быстрым, но минимальным. Я объезжаю парк и оставляю машину перед служебным входом.

Сегодняшний день не богат на события. Тишина в парке, тишина в моем кабинете и, что хуже всего, полный штиль у меня в голове, в той ее части, где обычно происходит поиск решения проблем. Дело не в том, что я выдвинул недостаточно версий, провел мало расчетов или перебрал не все возможные варианты. Проблема в том, что версии, расчеты и варианты не стыкуются друг с другом. У меня не хватает чего-то, что соединило бы все элементы воедино, и я не знаю, где искать это связующее звено.

Вряд ли ответ ждет меня в «Крендельке», хотя именно туда я и направляюсь.

Двигаясь по пустынному игровому павильону, я слышу гулкое эхо своих шагов и меня охватывает чувство тоски. Обычно в этом зале не слышишь даже собственных мыслей, не говоря уже о шварканье резиновых подошв по бетонному полу. В горле ком, во рту сухо. Я все время сглатываю слюну, и даже это дается мне с трудом, как будто не хватает воздуха, хотя концентрация кислорода в павильоне вот уже несколько месяцев наверняка выше обычной. Я поднимаюсь по лестнице, захожу в кафе и вижу, что здесь собрались все мои сотрудники.

При моем появлении у них меняется не только выражение лиц, но и позы. Когда я подхожу к столу, все улыбаются и выпрямляют спины, но я замечаю, что на самом деле мои коллеги не очень веселы и не излучают того оптимизма, с каким раньше, например, встречали посетителей парка. Я ловлю себя на том, что дышать мне становится еще труднее, чем несколько секунд назад, когда я проходил мимо «Пончика», «Варана» и других наших пустующих аттракционов. Мне не нужно спрашивать своих сотрудников, что с ними не так, — я и сам это отлично знаю.

Мы здороваемся. Они еще стараются изображать радость, но натянутые улыбки постепенно стираются, а плечи опускаются, словно под действием невидимой силы. И тут я вдруг понимаю, почему так легко читаю эмоции на их лицах и почему они не оставляют меня равнодушным.

Это моя семья.

У меня теперь не одна семья, а целых две.

Разумеется, я не из тех мужчин, у кого одна семья в Хельсинки, а другая в Хямеэнлинне, и первая ничего не знает о второй. Я не хочу сказать, что Эса мой непутевый ребенок, Йоханна — вернувшаяся из заключения сестра, а Минтту К — эксцентричная тетушка. Я имею в виду другое. После того что мы вместе пережили, между нами сложились новые отношения. Поэтому мне так хочется вселить в своих сотрудников надежду и сообщить им хорошие новости, только их нет.

— В конце концов у нас все получится, — пытаюсь я подбодрить коллектив. — Рано или поздно наступят лучшие времена. Да, сейчас нам приходится нелегко, но это не навсегда. Все будет хорошо. Придет весна, взойдет солнце, и наш парк еще будет процветать. У нас все получится. Вместе мы победим.

Не знаю, откуда взялись эти слова. Еще недавно я назвал бы их пустой болтовней, не опирающейся ни на какие факты. Но сейчас я понимаю, что так можно говорить лишь со своей семьей. Я не хочу сказать, что в семьях все только и делают, что врут друг другу или делятся непроверенной информацией, но, когда ты говоришь о том, что тебя действительно волнует, это и есть настоящая правда. Мы выстоим или падем — но определенно вместе. Только это и важно.

— Никто во всей индустрии парков приключений не подготовлен лучше и не знает столько о мерах безопасности, как Эса, — продолжаю я. — Никто не руководит маркетингом с таким бесстрашием и непредвзятостью, как Минтту К; никто не сравнится с Кристианом в энергии и генерировании новых бизнес-идей; никто так не открыт новому в расширении ассортимента кафе, как Йоханна; никто так не силен во внедрении эффективных терапевтических практик при работе с детьми и взрослыми, как Самппа. Каждый из вас уникален в своем качестве и жизненно важен для нашего парка. Вместе мы непобедимы, мы и есть наш парк! Никто нас не одолеет.

В кафе стоит тишина. Сказать, что мои сотрудники удивлены, было бы неверно. Конечно, в их взглядах сквозит доля удивления, но не только. Кристиан прижимает к уголкам глаз платок.

— Никто никогда не говорил ничего… — начинает он.

— Такого, черт тебя побери, красивого… — подхватывает Минтту К и одним махом опустошает свою термокружку.

— Никто не оценивал по достоинству мою работу, — охрипшим голосом произносит Эса и через силу заканчивает: — А это ведь понимать надо, как тут все непросто.

— Я хотела сказать то же самое, — добавляет Йоханна.

Похоже, она тоже взволнована, потому что часто кивает.

— У нас в парке приключений люди относятся друг к другу по-человечески, видят в другом личность, динамика заботы сочетается с сопереживанием, каждый открывается… — вступает Самппа.

Все дружно поднимаются со своих стульев и направляются ко мне. Инстинктивно я тоже встаю. Я не сразу понимаю, что они собираются делать, но времени размышлять об этом у меня нет. Они окружают меня со всех сторон. Мы обнимаемся, и это групповое объятие говорит больше любых слов. Я чувствую неловкость — со мной никогда такого не бывало — но не могу сказать, что мне неприятно. Пожалуй, наоборот…

— Экстаз, — взволнованным голосом произносит Самппа где-то совсем рядом. — Концентрация спонтанного проявления любви, эмпатия с передачей энергии, эффект взаимного присутствия, я сдаюсь…

И никто его не перебивает.

Команда «Смородиновое желе», в которую меня определили, работает в той части кухни-столовой, где нет окон. Другой конец обеденного стола, у окна, отведен «Банде плодожоров». На самом деле они ничего не пожирают, а перетирают ягоды на пюре, просто придумали себе такое нелепое название, над которым сами потешаются. Все мы пытаемся в совершенно не подходящих для этого условиях готовить ягодное желе.

Сложность заключается не только в масштабах предпринятой операции — в квартире из трех комнат и кухни работает целых шесть команд, — но и в том, что всем, за исключением Team knitters & crocheters[10], нужна кухня. Поэтому вокруг нас постоянно толкотня, и атмосфера временами накаляется: отцы соревнуются за доступ к водопроводному крану, духовке и противням. Несмотря на это, а также на жару в помещении, сложный букет запахов — приятных и не очень — и мелкие ссоры между папашами, дело движется.

Поразительно, но в какой-то мере это вселяет надежду.

Допекаются хлеб и булочки, булькает грибной соус, на столе выстраиваются шеренги баночек с протертыми ягодами и желе, появляются пестрые шерстяные носки и разноцветные варежки, и я ловлю себя на мысли: пожалуй, есть шанс, что поездка в Париж действительно когда-нибудь состоится.

С момента наших обнимашек в парке приключений прошло несколько часов, но отголосок этого события до сих пор со мной. Я полностью отдаю себе отчет в том, что столь пафосный порыв со стороны моих коллег был вызван моим импровизированным и совершенно искренним выступлением, но все же между нами осталась некоторая недосказанность. Трудно описать, что значит быть частью семьи. Это предполагает заботу — о хлебе, крове… Но нужно еще что-то, во что верят все члены семьи. Раньше я никогда не задумывался ни о чем подобном. Я и сейчас не утверждаю, что в семейной жизни не нужно руководствоваться разумом или что ей чужда любая логика, но теперь я понимаю то, чего не понимал раньше. Создавая семью, ты как будто совершаешь прыжок от голой рациональности к чему-то большему и в награду получаешь тепло и чувство защищенности. Если я дарю надежду другому, то, как мне кажется, и сам ее получаю.